Долгий романс

                Е.К.

Плыли и мы в берегах... Это кто-то из древних
Вымолвил фразу и в путь собрались караваны.
Слава ли, золото — как обязательный евнух -
Гнали купцов и искателей в райские страны.
Плыли и мы в берегах нашей комнатной речки,
Парус расправив, волна за волной бередила.
Часто штормило, сушились, курили у печки,
Как-то спасались. Но, в общем, кругов не хватило.
То ли нарвались на мель, то ль иссякла стремнина,
Выплыли все или, кажется, все, ну и толку?
Каждому — берег. И правда. И финик-калина,
Только соха одному, а другому — двустволка.
Разницу чувствуешь? Словно в библейские кущи
Всё возвращается, к новым не выйти истокам.
Белое — белым, но серость становится гуще,
До черноты, до измены. Святые горят одиноко.
Святость и сволочь присутствуют в каждом куплете,
Рядом всегда и бессовестность и благородство.
Плоть запекается на золотом эполете,
Гений — злодейство, опять, красота и уродство.
Всё совершенно и даже не радует света,
Нового света, в окно приходящей разлуки.
Всё совершенно: и даже кровавое гетто
Памяти млечной в безмолвном театре кабуки...
Наша обыденность выросла вдруг до печали
Вечных стихов одиночества лиры Шекспира,
Рявкая главным калибром, а чайки молчали
В нервном бреду ожиданья кровавого пира.
Нашу юродивость выплеснул в ночь, без остатка,
Воля кликушам. На ревность богов не надеясь,
Старой иконке — мазок, как на рану заплатка,
Слово — в молитву, а это, конечно же, ересь.
Эхо романса опять утекает, как в пропасть,
Водовороты кружат и влекут в преисподню.
Нам бы взлететь, но смотри, переломана лопасть
И уповать остаётся на помощь иль немощь господню.
Русло разделено, старый фарватер иссушен,
Что-то потеряно, кто-то потерян, но всё же,
Так расстаются под солнцем нетленные души,
Так расстается с монетой калике прохожий.
(Вот и приплыли, от Господа до инвалида, -
Странная связь, но на папертях рыщет с сумою
Чья-то любовь, то ли ненависть, то ли обида -
Чья ипостась, в одночасье что стала немою?)
Так расстаются у неба и падают птицы,
Стая не ждёт и уходит на юги стрелою.
Так расстаются у неба и молкнут зарницы,
И на земле что-то сразу дымится золою.
Так расстаётся с последним листочком осина -
Голая жуть превращений в безмолвную стылость.
Так расстаётся с тротилом забытая мина,
Лодке подвсплывшей свою проявляя немилость.
Или как в море с обрыва, не празднуя труса,
Редким стрижом и, красиво разбившись о камни,
Высветлить душу Джульетты, не ради искуса
Будущих мальчиков, а лишь прервав расстоянья.
Необратимость разлуки... И души калеча,
Время течет однобоко, в предчувствие тлена.
Смерть обязательна. Сущность души человечьей
Смерть не приемлет, как искру сухое полено.
Всё возвращается в круги то ада, то рая,
Короток век у любимых, на них не хватает
Сроков возврата. Поток, что на камнях играет,
Нас волочит, разбивает и не возвращает...
Каждая полночь измерена стоном наитий
Неиссякаемой щедрости. Разве старанье
Вспять повернёт череду неуютных событий
И прекратит торжество запоздалых стенаний?
Чуждая полночь; а как разукрашено небо!
Сеют зерно золотое во мглу Леониды.
Рваную душу, отнюдь, не излечит плацебо
И никогда, никогда не всплывет Атлантида.
В этом чаду пустоцвета сирени и вишни,
В этом бесправии сна тополинных скворешен,
Вою, шагая один, непрощённый и лишний,
Полуслепой, одинокий и преданно грешный.
Тот же, которого ты безгранично любила,
Кто повторился два раза в прелестных созданьях.
Господи боже, какой же Христос иль Ярило
Нас удостоил своим драгоценным вниманьем?
Тот, кто тобою забыт, словно сломанный зонтик,
Кто, как весло запасное, ненужное, брошен.
Хлебушек с маслом, почти не надкусанный ломтик,
Корка арбузная, боб из обоймы горошин.
Ветер ненужных раскаяний веет откуда?
В ратных полях ковыли скрыли белые кости.
Все прощены и помянуты, память-заблуда
Лишь иногда возвращает отчаянье злости.
Кто ты? Далекая блажь или смертная сука,
Выйдя однажды в тираж, остаешься продажной,
Влажного севера сны не прощая и муку,
Жалишь своей немотой, хуже брани бумажной.
Даже услышать тебя не пытаюсь, руины
Давних событий влекут череду монологов.
Новая осень ничем не украсит картины
Голой природы и памяти чьей-то убогой.
Сколько кропать забытья векового страницы,
Сколько взывать к безнадежно-бесстдной еврейке?
Страшный народ: только маски, личины, не лица,
Глупый народ: перегруз-то у ветхой ладейки...
Наша любовь — безвозвратна и необратима.
Наша любовь — ни границы не знала, ни края.
Наша любовь — лишь поток, протекающий мимо,
Плыли и мы в берегах в направлении ада ли, рая.
Наша любовь... Я, наверно, смеюсь. Или плачу.
Нет, я не плачу, смертельная вдовья обида.
Видишь, на север твоя улетела удача,
Видишь, на севере краски пасутся Ириды.
Слышишь опять удручающий гомон скитанья?
Все перемены — потери, потери — дороже.
С каждым мгновением только длинней расстоянья,
До бесконечности, до исступленья, до дрожи...
Плыли и вы в небесах на юга, на болота.
Плыли и вы в небесах, перелётные птахи, -
Елизавета, жена уходящего Лота,
Столб соляной, облака и, конечно же, страхи.

                Осень 2003