Песнь двадцатая

Прибавился сюжет в моей кантате,
И новой муке грешных посвящён -
В канцонах счёт её двадцатый;

Уже мой дух был истощён
Таком обилием тяжёлых впечатлений,
А этот мук набор особо извращён.

И вот передо мной людей скопленье -
Все горько плачут, как при погребеньи,
И тянутся цепочкой еле-еле,

И понял я, в чём смысл движенья:
Когда идут все задом наперёд,
Попробуйте-ка избежать паденья:

Всем головам был сделан оборот
На полукруг господней волей,
Представьте: на затылке нос, глаза и рот.

Меня пробила вдруг слеза невольно,
Пока смотрел я на ручьи меж ягодиц,
Что слёзы грешников, которым больно;

И я рыдал, как женщина, пав ниц.
Вергилий подошёл и вопросил:
"Уж не сошёл ли ты с ума? Молись!

Чтоб Бог тебя, неумного, простил.
Ведь неуместна жалость к грешнику,
Которого законник Минос осудил!

Вон Анфьярао, что удрав беспечно,
Упал, потом спасаясь кувырком, -
Наказан разве он бесчеловечно?

Кто отступил, как жук ползком,
Тот справедливо осуждён смотреть назад
На то, что называлося полком.

Или Тиресий, что сменил свой знак
Мужчины на фигуру донны,
А также главный сексуальный признак, -

И жил, и чувствовал себя подобно
Не слишком целомудренной жене,
И вдруг, представьте, вновь мужчиной стал,

Быв им до смерти, а теперь он в "больже"
Со свёрнутой главой и - задом наперёд,
Уродство, как у всех, не больше!

Казнятся феи, колдуны и звездочёты;
Тосканкий следом маг Аронто -
Умел судьбу предсказывать, учёный,

Но он колдун, и с ним обманов тонна, -
Повёрнуты мозги теперь наоборот -
Смотри назад и не берись, невежа, за прогноз.

И эта женщина была тосканкой,
Чьи косы непокорно развевались,
Звалась Манто и по миру скиталась.

Когда отца её жизнь рано оборвалась,
Он был порабощённым богом Бахусом,
Манто без пищи и огня осталась;

Случайно набредя на край прекрасный
В подножье Альп, там, где Тироль,
Граница Алемани и Бенако,

Здесь девственница дикая Манто
Нашла наивных жителей, природу,
И там ей выпала такая роль:

Сивилла и колдунья по породе
Она гаданьем богатела баснословно,
И Мантуей прозвали всенародно

Ту местность, где жила Манто;
А главное, ведь там я и родился,
Но это было так давно".

Мои ланиты краскою покрылись:
Словами друга был я пристыжён,
Проговорив: "О, мэтр, есть справедливость

В расплате за грехи мужей и жён,
Ведь сказано: "Отмщением и аз воздам",
Иначе план диавола мог быть осуществлён;

И первым осуждённым был Адам:
Не пожелал он Богу быть послушным,
Став подкаблучником жены, в чём и обман".

    И тут Данте приводит переводчика в такое замешательство, что переводчик даже потерял стихотворный ритм. Они с Вергилием в подземном царстве, в Аду. То есть небо от них закрыто. Каким же образом они сумели увидеть полную луну, на которой люди видят пятна, похожие на Каина, несущего вязанку хвороста? Это в подлиннике, а не выдумка Лозинского.
    Должно быть, Луна символизирует поэзию, а Каин с хворостом - адов труд хождения по подземным мукам, без еды и питья, о которых ни слова. Вергилий - дух, ему еда не нужна. А Данте-то земной!