***

Твоя куртка глумлива, как на поминках здрасте,
ты проходишь опять с инвертированным дебилом,
твоя мысль об отъезде выдает принадлежность к касте
безусловных трупов, движимых только взрывом,
но если я способен что-то сказать о счастье,
оно той же масти, с горьким смуглым отливом.

Я ж так долго смотрю на последствия ига, что сам уж
на две трети татаро-монгол и на треть пепелище,
по которому смелый вояж под названием замуж
приведет тебя вряд ли в Израиль, но сделает пищей
литературоведа, он лучше червя – не размажешь
сапогом, но в итоге такая же скукотища.

Вот я и не мечусь по подушке, квартире, России,
по подушке, квартире, России, по неприличной
лексике, диалектам неврастении,
посему никого не зарезал пока что, отлично,
но примета верна, пока собственно нож не спросили,
потому-то печаль моя в общем светла, гуманистична.

Нет, не знаю, печаль ли, моя ли, но пуще
в этом пьющем, орущем, дерущем давно не бывает,
видно, эта весна, как пять тысяч семьсот шестьдесят предыдущих,
слишком пышно родившись, чересчур наповал убивает.
Мысль редчает. Учащается свадьба и грузчик.
Дует ветер, по улицам мусор летает.

Круглосуточный май расползается по новостройкам,
без конца просыпаясь, как функция без аргумента,
но уже не дивясь, обнаружив в помойке, какой там
отмутировал смысл медитации в вечность момента.
Словоблудие тем и красно, что настойка на стойком
его духе – единственный яд монументам.

Понимаешь ли, женщина, факт единичен, но ныне
этим жить невозможно, отсюдова бред ихних знаний.
В поколенье бывает любовь номер раз, остальные –
пресловутый базар метража и позорных терзаний
неспособностью быть, то есть не попадать в обходные
именные листы безразлично каких мирозданий.