Ода с комментариями

I.

Девочка,  а  родина  твоя  –  лодка 
с  бабочками  чёрт  знает  откуда. 
Озера  ясного  пробегает  щекотка. 
Но  возможно  ты  на  реке.  А  на  ней  запруда. 

Если  музыка  в  плеере  –  музыка  есть  везде. 
Для  неё  достаточно  –  взгляда,  глотка  воды: 
вероятно  там,  где  Христос  проходил  по  воде 
до  сих  пор  остаются  его  следы. 

Я  не  знаю,  что  делаешь  ты  в  этот  звёздный  час  – 
заплетаешь  косицы,  грезишь  в  пределах  поздних… 
Всегда  находится  что-то,  что  больше  нас, 
по  крайней  мере,  сейчас  это  ты  –  мой  воздух: 

ловится  рыбка,  или  даёт  стрекоча; 
позвонки  разминая  рек,  бегут  водопады. 
Спускаясь  на  берег,  ты  скидываешь  с  плеча 
наряд  нереиды,  примеривая  –  наяды, 

да  смотришь  на  жалкие  по  берегам 
полуразвалившиеся  лачуги; 
и  поют  тебе,  попрятавшиеся  тут  и  там 
скворцы,  канарейки,  ангелы,  чибисы,  воробьи,  пичуги…


 
II.

Не  о  том  ты  печешься,  думаешь,  грезишь: 
всё  равно  как  старый  твой  пес  облезешь. 
Не  о  том,  где  какие  дешевле  тряпки: 
только  белые  тапки  не  жмут,  только  белые  тапки. 

Не  сиди  тут  сиднем,  поди  холера 
не  страшней,  чем  трехкамерная  пещера. 
Сбегай  к  подруге,  чей  вьется  волос 
рыжий,  и  дивно  посажен  голос. 

Погляди  как  дети  прыгают  по  траве, 
покуда  доступно  ангелам,  синеве, 
листьям,  деревьям  жить,  горевать,  томиться… 
Чем  не  музыка  –  камень,  и  чем  же  она  –  не  птица? 

Чем  занят  –  не  лирой  своею  нервной. 
Не  последней  затяжкой.  Увы,  не  первой. 
Не  игрой  на  арфе,  кифаре,  скрипке. 
Но  чем-то  таким,  чем  в  консервах  –  рыбки. 

Ах,  сидел  бы  ты  в  камере,  хоть  бы  думал, 
что,  наверно,  еще  до  конца  не  умер: 
есть  о  чем  тосковать:  о  любви,  конфетке. 
Ни  причем  здесь  стены.  В  другой  ты  клетке.



III.

Вот  бы  мне  о  тебе,  о  тебе,  которой 
можно  сказать,  как  о  том  за  шторой 
летнем  гламуре  в  цветах,  в  полянах… 
Вот  бы  мне,  как  о  дальних  странах 
путник  мечтает  на  дню  раз  десять, 
вот  бы  мне  о  тебе  так  грезить. 

Грезить  легко,  потешаясь  и  над 
тем  как  болтается  мертвый  ирод, 
и  над  бледной  монахиней  в  ветхом  платье 
кряхтя,  вскарабкивающейся,  в  объятья 
к  ангелам,  в  слезах  на  морщинах  дряблых  - 
недалёко  от  райских  яблок. 

Грезить  по-разному  можно,  то  есть 
если  твоя  позволяет  совесть, 
то  на  боль  убиенной  матери,  что  в  пустыне 
пребывает,  ибо  теперь  о  сыне 
только  и  мыслит,  возможно  в  наши 
дни  шпаклевать,  сколько  хочешь,  шаржи. 

Вот  потому-то  боюсь  я  сглазить. 
Сплошной  Емельян  в  голове,  и  Разин, 
реки  крови,  горгульи,  семейство  дракул. 
Никакой  на  свете,  увы,  оракул, 
напрягая  мускулы,  скулы,  связки  – 
не  скажет  какой  там  –  конец  у  сказки. 

Не  спеши  пропадать.  Я  обманут  зреньем. 
Может  быть,  недоверьем.  К  моим  сомненьям 
ты  вольна  отнестись  с  недовольством  или, 
хуже  того,  стать  частицей  были, 
чтобы  на  нитке  сохнуть  белье  развесить, 
чтобы  больше  мне  о  тебе  не  грезить…