Здравствуй, родной
Я уже даже не знаю ты какой...
Мое сердце устало биться,
Лучше бы в него кололи спицы.
Я не знаю какой ты теперь,
Потому что тихонько прикрываю дверь,
Потому что Ему больно до слез,
Потому что вся жизнь отныне всерьез.
Потому что сердце не бьется ночами,
Оно лишь измеряет биты речами,
И холодный ветер кусает губы,
Знаешь, любовь не просто ссуды.
И я знаю - всем ведь сложно:
Давят воспоминания неосторожно,
А мне как голой, больной в душе,
Даже не о чем вспомнить во тьме.
Она медленно обвалакивает,
Поглащает сердце мое,
А я лишь протягиваю тебе его,
И давай забудем вранье.
Все с тобой мы понимаем,
Каждый что-то отныне скрывает.
Я кричу, очень просто и легко:
"Не люблю".
Стоп.
Снято.
Всё.
Знаешь, если бы мне позволили, я бы аккуратно зашла в твою пустую комнату и встала бы перед кроватью. Потом вынула бы без боли душу и сложила ее, как складывают чистые футболки. С таким же холодным лицом я бы вынула свое фарфоровое двух-кусочное сердце и положила бы сверху. Что бы оно медленно в такт постукивало твоим минусам. Что бы выбивала каждый бит. И никогда не замолкало. Что бы работало вместо часов, когда они должны известить, что ровно двенадцать. Что бы этот стук стоял в твоих ушах. А ты думал, только тебе сложно? А ты думал, только ты так любишь? Таких - тысячи.
С фарфоровыми сердцами,
Битами и минусами...
С головной болью
И тяжелыми снами.
С прозрачной душой,
И сложной игрой
В кости...
С самим Сатаной.
Что выпадет - шесть?
Или двенадцать...
Никому не счесть.
Пять, восемь и три?
Смотри, ему больно,
А как же ты?
Смотри, и она кричит.
Время лечит и спешит.
А потом я бы поставила тебе пустой бокал, что бы ты увидел, как у меня не осталось слез. Какая пустота в нем. И в стаканчике начала бы проблескивать непонятная вещь, она бы все увеличивалась и увеличивалась, превращаясь в черную дыру, засасывая тумбочку и кровать, шкаф и стол, комнату, другую, этаж, дом, район, город, планету, звезду за звездой, другие черные дыры... представил? А теперь представь, что это все плодится внутри меня, когда ты рядом. Представь, что каждая ночь в обнимку с сигаретой для меня проходит именно так - разрушительнее не бывает. Мои ресницы смыкаются только под утро, но в двенадцать я уже должна сделать вид, что спала. Что рада новому дню. А как можно быть радостной, если у тебя душу сожрала черная материя? Если твой оставленный разбитый кусочек ненужного хлама затерялся в этой гребаной системе? Как, черт подери?!
С некоторых пор меня спасают только книги и кошка. С ее пушистыми лапами и мягкими подушечками. Она частенько запрыгивает на меня и сворачивается колачиком на сердце. Потому что там холодно. Она все старается хоть как-то погреть его. Но пустота не греется. В пустоте даже нет пыли. Она там не нужна. У пустоты свои причины...
...быть или забывать о пире.
У пустоты и игры столь вольны,
Что можешь задохнуться до зари.
Мне не дают покоя сны,
Когда куски опавшей тьмы,
Косаются порезаной струны
Хватая лоски бирюзы.
Смотри! Ручьи сбегают по порогам,
И солнце светит в новый день,
Я подарю тебе путь к Богу,
Ты расскажи мне лишь о ней.
О боли, что так давит душу,
О чувстве, что сжимает плоть.
Я обещаю - не нарушу,
Сонливый детский твой покой.
И мне останется три слова
Стереть с булыжника небес,
Что бы не тешить твое соло,
Когда останешься как бес.
И в моей комнате ночами будет холодно, потому что это единственное, чего я не боюсь. Потому что слева в груди у меня сквозное - почти на вылет, а душа больше от страха не спрячется в пятках. Потому что кожа больше никогда не будет шоколадной - ей хватит и естественной белезны. Потому что пульс с каждым днем будет замедляться, а глаза закрываться. Но ведь главное, что я оставила тебе свое завещание. Посмотри внимательно на тумбочке.
Счастливой жизни,
К.
Свидетельство о публикации №111050307749