Аттилио Бертолуччи. Кабинка

Взвыла скрипка Шпрингера  в итальянской ночи
и ты повел нас,   незрячих,  скованных, 
под  сводами сомкнувшихся темнолистых дубов.
А рядом  лежало море  и на сжатых  губах 
 наших  был вкус соли. В тот день
 мы впервые все вместе   доверились тебе.
 И  когда  под ясной луной  зазвучала твоя  импровизация,
другая эпоха встала передо мной –
изнурительная,  горькая,   ликующая, 
эпоха поколения,  что  принесло  себя в жертву
преступному  делу.

33-й – безоблачный год
для молодежи Италии,
хоть  мы и жили в ней,  словно чужие. 
По окончании лицея,
так и не решившись пройти,
чтоб обрести быстрое освобождение,
 курсы резервистов, он присоединяется 
к одному небедному семейству
и проводит больше месяца  на морском побережье,
где   водные велосипеды и кабинки для переодевания,
пляжные зонты и тенты,
выстроились вдоль длинного берега,
образующего  полуостров.
Все  влюбленные пары сами по себе в этом мире,
но, наверное, не одни мы обнимались
снова и снова,  как только попадали на бульвар Морин,
освещенный  тусклыми редкими фонарями,
словно хотели завернуться
в золотистый звонкий кокон нашей любви,
спастись  от  глуховатой, торжественной  скуки
общественной  жизни.

Флаги над элегантными купальнями
хлопают на ветру и  обвисают,
а море нарастает, на флагах цвета всех наций:
 красный и синий  - милой Франции, красный и белый -
 любимой Англии…  и наш триколор –
бедный родственник, опрятный,
но недоверчивый. И скрипка,
умолкшая было, снова начинает,
потому что эта ночь  не должна кончиться: 
"Man from the south -with a big cigar in his mouth".
Я проводил  тебя до дома –
хоть ты и сильней, но ты  отступила,
окровавленная, безмятежная амазонка.

Твоя юность, А., ведь она не могла умереть
под кронами пиний,  остаться верным
значит не предать.  N., может, и не отдает себе в этом отчета,
 но признает: слова, сказанные  на следующее утро,
 значили  много  -  они, точно  титры немого кино,
 вобрали в себя эпоху,  и так быстро будит от сна 
ее  голос, тревожно и радостно пройдя сквозь
 пестро-зеленую преграду -  балконную дверь,
 подмешав кровь в падающее наискосок  золото солнца.
Ты едва понимаешь, что она говорит:
семья должна знать, семья должна все знать,
 семья  должна принять ее бесповоротный выбор.
 Она  сделает это, со всем своим  understatement,
со всем   своим  напором молодой женщины -  пора, 
хоть против еще и  ее желание навсегда
 остаться  jeune fille.  Она  пишет  имя, место и дату 
на принесенной книге  - «Дневник Кэтрин  Мэнсфилд», 
перевод на французский,  с портретом писательницы
  - челка над угрюмым лицом, упрямо стиснутые губы.
Новая Зеландия не так уж далеко от Нового Уэльса,
от Юга, где N. родилась в семье итальянца
и австралийки ирландского происхождения –
 А. хочет  найти хоть какую-то  ниточку, связывающую
 двух  иммигранток   - у обеих короткая стрижка,
смуглая кожа,  обеим нелегко интегрироваться в эту
Европу, где нет  веранд, выбеленных солнцем невинности. 
 Книга – отнюдь не все,  что он получил от N. 
в течение этих нескольких  дней – прочитанная до половины,
со  свернувшейся в трубку обложкой,
заляпанная  ореховым маслом, вытекшим
из плохо закрытого пузырька –
 станет свидетельством, что оно было –
это умершее лето …   И  жужжит
еще и сегодня  самолетик, 
который  тащит   по  вечернему лиловому небу
перед глазами  служанок, сонных  детей
и задумчивых влюбленных -  словно сделанную
на песке того времени -  надпись на рекламном вымпеле,   
воздушный змей,  что  улетает и  гибнет 
где-то там на остывшем западе.  Наступает другая тихая  ночь  … 
Есть еще время,  чтобы почувствовать, как нарастает
снаружи и внутри меня,  растянувшегося в шезлонге
под виноградными лозами,  светло-зеленый всплеск 
недозрелого семени.  На террасе не зажжен  свет   -
он не захотел –  а в кухне пылкая оркестровка,
там  N.  помогает матери и  прислуге.
Там, внутри, бесконечная, недосягаемая
сладость, что заглушается  порой   негромкими,
неразборчивыми голосами.  Он – двадцатидвухлетний жених
девушки, которой двадцать один, своей одноклассницы,
решение горячее, хоть, возможно, и благоразумное…
 Следует смириться с комарами, если хочешь, 
чтобы потом лягушки и сверчки,  все ускоряясь, 
снова и снова свершили, как сумасшедшие, 
свой обряд среди  впитавшей  морской йод ночи.
N. знает, что   после  маленькой
 семейной комедии, прогулки среди зарослей малины,
которая хочет вызвать хоть немного  сочувствия 
к  слегка похожим на горы  Аппенинам,
что спускаются к бесстыдному побережью, 
после притворных жалоб на усталость ног,
скрещенных под столом из мрамора
 (он  широко здесь используется,
контрастируя с чистотой дерева и скромностью побелки),
произойдет в назначенном месте любовь.
N. думает:  пока моя  мать сражается
с подступающим сезоном седых волос и молодых бабушек,
я должна  укрыться  в объятьях,
спастись  от пустоты, что уже появляется 
вокруг меня.    Нужно  дать рассеяться
 вызревшим внутри меня зернам.

Юго-западный ветер из Африки
терзает песчаную пустошь берега,
покинутую всеми, кроме N. и А.
Они безмятежны - или так только кажется -  здесь,
на террасе с пляжной кабинкой:
ее подставленные ветру и брызгам
длинные ноги, его  прислоненная к дверце  голова, 
 слегка касается   проржавевшего от соленой горечи дверного ключа.
А. помнит, что  вечером  они
собирались пойти в кино,   выбор небольшой
– здесь всего два кинозала,
(но неожиданно могут попасться  фильмы,
которые потом осенью  будут показывать в городе –
 на премьере  толчея, первые вернувшиеся 
возбужденные зрители, озабоченные тем,
чтобы загар продержался как можно дольше).
Но не хочет, чтобы этот блеклый, хмурый  день
так и закончился без свершенного обряда любви,
и гладит ее голую спину, насколько это позволяет
закрытый черный шерстяной купальник. И почему бы
не воспользоваться этой кабинкой истомленным 
и юным -  его раздражает  этот ключ,
но как он кстати в этих обстоятельствах,
в этом неотложном экстренном  случае.  Она хочет войти первой,
опережая, оставляя его одного, как ему кажется,
на столетие, в ожидании или на страже. Он впервые
видит ее голой, следы от купальника
над маленькой грудью, на талии, Его впускает,
сладко и туго, пристань, обитель покоя, в то время,
как ветер  нарастает и белыми от брызг
делаются пригнувшиеся  кусты тамариска.


*Шпрингер – вероятно, Max Springher – джазовый скрипач (прим. переводчика).
 
с итальянского перевел А.Пустогаров

оригинал