Рассказ пса

Оторвался, закружился в воздухе, на секунду завис и… упал…
Такой же одинокий, как и я…
А я теперь очень одинокий… И голодный.
Сижу здесь всю ночь и смотрю на эти грустные листья, которые отрываются от старого клёна и, легко вальсируя в свете жёлтого фонаря, укладываются на мокрый, блестящий тротуар. Мы, в сущности, очень похожи, только свобода у нас разная: у них настоящая, долгожданная, а у меня вынужденная.
Помню, прошлой осенью, я в парке гонял целые стаи вот таких вот «танцоров»! Дворники сгребали их в пёстрые влажные кучи, а я с разбега влетал, разносил их опять по всему газону и звонко так смеялся. Алёша смотрел на меня своим немигающим взглядом и серьёзно, совсем по-взрослому, говорил, придерживая одной рукой за ошейник: «Эх ты! И как только тебе не стыдно!? Люди трудятся, встают раным-рано, чтобы листья убрать, а ты возьми да и раскидай всё!» Только я-то вижу – нет Алёшке никакого дела до этих дворников. Это он передо мною выделывается, потому что старший. Лизну его в мордочку языком – извинюсь за свою шкоду, да и побежим к пруду уток гонять или с палкой играть…
Ох! Вот ещё один полетел. Ветер чего-то раздухорился. Ну, чего Ты воешь, бестолковый, никому даром ты не нужен со своими песнями, никто тебя не любит, особенно дворники, ты тоже вечно разваливаешь их драгоценные кучи. А, шут с тобой, проклятый, давай выть дуэтом! Меня теперь тоже никто не любит…
Алёша нашёл меня с перебитыми лапами. Соседские мальчишки – злые ребята - утащили меня от мамки ещё крохотного, я и говорить толком не умел. Ну, да им, что за интересы? Они меня не молоком поить, мучить взяли. И так потыкают, и эдак подёргают, а я знай себе – реву, думаю, - смилостивятся. Как же! Забрались на гаражи, там чего-чего, а с человеческий рост высота. Один их них, самый, видать, смелый, выпрямился, над головою меня поднял, приговаривает: «Это, пацаны, царское развлечение, сам Иван Грозный собак с крыши скидывал!» Да и отпустит меня. Как шваркнусь о землю – едва живой.  Только Алёшенька меня сразу нашёл. Эти бармалеи смеются, бери, мол, бери эту тушу дохлую. А он и взял. Выходил меня, выкормил, стал растить, воспитывать и любить. Очень меня Алёша любил, и я его тоже. Больше всех!..
У нас с ним настоящая мужская дружба была: всё пополам, по-братски. Как в раю жил. А потом у него эта Люська из восьмого «Б» нарисовалась. Девочка – хуже кошки. Алёша мне говорит: «Ты мне смотри, Людмилу не обижай, она создание трепетное!» Я и решил подружиться. Взял он меня с ними на прогулку, семеню рядом – третий лишний. Вот, думаю, пора дружиться, бегаю вокруг неё, хвостиком туда-сюда, а у неё туфельки с бантиками, всё такая чистенькая, и не лижи её, и не ластись, ни за ушком не почешет, ни палочку не кинет, и всё фукает на меня, вроде я муха или таракан. Тяну её за подол – ну, поиграй ты со мной, цаца ты эдакая, а она взвизгнет, как шальная: «Бешенная собака, помогите!» И Алёша на меня как крикнет: «Тоша, ты что делаешь, пошёл прочь!» У меня от страха внутри всё как ёкнет, и я прям в кусты – вжик! Теперь-то понимаю, что виноват – свидание испортил. За дело он меня погнал. У него Люська сегодня подруга, а завтра – жена. А я что? Собака я. Мною девочку не заменишь.
Ты ж подумай! Блохи-то загрызли. Всего три дня бродяжничаю, а уж спасу никакого нет. Желудок выдаёт вокальные партии – закачаешься, шерсть – как валенок, вся перезапуталась. Эх, грустно мне, ненаглядные вы мои листочки, как бы лететь с вами, да и не знать печали… Что-то показалось что ли? Да ну, тихо ты, не реви, глупый ветер! Слышишь? Кричит кто-то! Меня зовёт! Алёша, Алёшенька, простил!