А он обычным парнем был с улыбкой милой...

А он обычным парнем был с улыбкой милой.
Ходил в кино, на дискотеки, в клубы, в бары,
С друзьями пиво пил, курил траву, сигары.
Он был как все, но слышать мог фокстроты ливней.
И лишь весна пускала кровь по снежным жилам
И обнажала без стыда дорог изгибы,
Кромсала солнечным клинком сугробов глыбы,
На черно-белых клавиш строй душа ложилась.
И он, забыв о суете, влекомый звуком,
Играл любовь, играл мечту, души порывы.
И в этой музыке простой – ни нотки лживой,
И только слышалась порой печаль разлуки.
А годы шли. Души мелодия все тише.
Вино рубиновой слезой на дне бокала.
И шутовство казалось ярким карнавалом,
В котором клавиш чистый звук едва ли слышен.
В хмельном угаре облетали дни как листья.
Он обещал себе, что завтра вольной птицей
Он полетит - ему легко остановится…
Но утром – в голове набат и пляшут кисти…
И вновь удушливых, хмельных ночей безумство.
Он бредил: тьма его звала собачьим воем,
И чудилось, как ветер выл: «Он болен! Болен!»
Блестел портвейн оттенком меди густо-густо.
Его забрали на рассвете в час забвенья,
Когда душа уже прощалась с бренным телом.
И врач на скорой, хмуря брови – между делом –
Сказал родным: «Надежды мало на спасенье».
В больничном боксе в изголовье мать сидела,
Горохом слез катились боль ее и мука,
Все поправляла прядь волос, сжимала руки…
А за окном в рассветном небе солнце рдело.
Лишь желтый луч присел на сомкнутые веки,
Душа его хрустальной нотой зазвенела –
Печальной песней у последнего предела –
Чтоб стать небесной тишиной затем навеки.
И снова ночь чернильной кляксой расползалась.
Молчало старое фоно, в углу приткнувшись.
Спала заплаканная мать, клубком свернувшись.
«Она проснется – он живой», - ей все казалось.
Не верила, что в двадцать пять в могиле стылой
Лежать он будет, и подснежником прозрачным
Вдруг прорастет его душа, весною плача.
А он обычным парнем был с улыбкой милой.



Илллюстрация взята из интернета.