Книга цветения и увяданья

INTRO

лепестки локоны
крылья

рассвет и закат
с полуднем

весна и осень
с мимолетным летом

бархат кожи –
сухой пергамент

всё это подвержено
тлену
и подлежит забвенью

настоящее
станет прошлым

а прошлое станет
будущим

но никто
и не вспомнит об этом


OBLIVION

Покрывается семя плотью
И расцветает тело
И уста улыбаются солнцу
И глаза наследуют небо
И тело торгует плотью
И наслаждается тело
И забывает о небе
И тихо плачет душа


ЭЛИКСИР ЖИЗНИ

Я нашел его среди старинных манускриптов.
В тот самый день случилось то,
что называется моментом истины.
Труднее всего было найти цветок папоротника.
Но в полнолуние я сделал это –
и залпом выпил зелье, которое готовил так долго,
следуя старинному рецепту...
...Прошло пятьсот лет, а я всё еще жив.
Или мне только кажется, что... Это тело выглядит юным.
Оно способно наслаждаться и чутко реагирует на боль.
Это тело. А я... я ужасно устал. И мечтаю о смерти.
Потому что хочу перемен. Ведь тогда я не знал,
что обрекаю себя на столь длительное заключение
в камере-одиночке этого чудного тела,
которое, в свою очередь, обречено
на бесконечные мытарства в этом театре теней,
где я скитаюсь один – совсем еще юный старик,
всё размышляя о том, каким нужно быть жизнелюбом,
чтобы желать бессмертия.


КАЛЕНДАРИ

Он обитает в доме, в котором
слишком много календарей:
настенные и настольные,
отрывные и перекидные,
и те, что с бегунками,
тоже есть.
Он очень любит жизнь,
он дорожит своим временем,
ему некогда заниматься ими,
они стали его проклятием.


ПРАЗДНИК

Младенчество и старость
юность детство и зрелость
перемешались за этим столом
веселятся смеются радуются
пьют и едят, танцуют
те кто с зубами и без
те кто с ногами и без
кто-то хочет сказать
кто-то хочет послушать
кто-то забыл о смерти
а кто-то усердно пытается
не думать о ней потому что
сегодня они празднуют Жизнь.


ОДИНОКАЯ РЫБА

а где-то сейчас
одинокая рыба

тонет

она
разучилась плавать

она
потеряла веру

ей не хватает
воздуха

она просто устала

ждать


ТВОЯ МУЗЫКА

крылья бабочки или ласточки
чайки неслышный полет
твои руки над клавишами
черно-белыми
вместе с тенями
своими же
бело-черными
порхают
когда я закрываю глаза
ты летишь ко мне
и я чувствую
твою музыку
на моей нежной коже
на моем смуглом теле
которое ты так любишь


СТРАХ

они отводят глаза
они избегают взглядов

они
безмолвствуют в дальней дороге

им нечего делать
им нечего сказать

но есть что скрывать и прятать
или просто боятся друг друга

люди?


ЛЮБИТЬ В ОСЕННИЙ ДОЖДЬ

Любить тебя нежно и страстно
любить так отчаянно, будто
в самый последний раз

Любить тебя долго весь день напролет
как непрерывный дождь
за окнами нашего дома
навсегда прописавшийся в ноябре

Любить тебя радостно, зная,
что на пике жаркого лета
под шелест волн и шепот цикад
у себя на плече я услышу однажды
твой тихий трепетный голос:

Теперь нас трое, любимый...


МАКИ И РОЖЬ

собрали рожь
и съели хлеб
и зачали детей
и пошли воевать
и убили друг друга
за широкое поле
где новая рожь
теперь колосится
и маки цветут на поле
кровью обильно политом


ОСТРАЯ ГРАНЬ

сабли в ножнах, мечи, ятаганы
копья – утомлены
стрелы достигли цели
удалилось острое восвояси
забылось железо до срока
вдоволь насытившись кровью
гнев сменяет усталость
опустошенность
в потускневших глазах самурая
он взгляда не сводит с катаны
в своих дрожащих руках
он видит шествие крохотных гномов
по острому лезвию бритвы
они не боятся порезать ноги
для них это – грань
по которой идут миротворцы


ЭЛЕКТРОБРИТВА

Он брился на ночь
по-французски электробритвой
за нашим общим
письменным столом в уютной детской.
Уже «отбитые»,
мы с младшим братом засыпали:
у него получалось быстро,
а я часто не мог уснуть
из-за темноты и навалившегося
одиночества.
Мне было пять лет, я не помнил отца:
он ушел очень рано, когда летним утром
восходило ясное солнце.
Но мне нравился этот мужчина:
с ним было весело, спокойно и тепло.
И если в комнате горел
приглушенный свет лампы
и за большим столом у небольшого зеркала
сидел и брился человек,
я был бесконечно счастлив.
Я тихонько лежал, улыбаясь,
укутавшись в теплое одеяло,
и мечтал об одном: успеть бы заснуть
под мерное ворчание электробритвы,
которой так долго и тщательно
брился мой отчим для мамы.


СТАРОСТЬ

Она дышит
прижавшись к двери
она смотрит
испуганным глазом
в застывший глазок
безмолвно

Ее губы дрожат
ее руки дрожат
ей одиноко и страшно

Я не знаю, чего я жду
она все равно не откроет
потому что забыла меня
и вспоминать не желает
потому что боится боли


СТРАХ ТЕМНОТЫ

не люблю полумрак:
либо день, либо ночь –
и пора зажигать свечу

я знаю: когда она догорит
почти ничего не изменится:
я по-прежнему буду сидеть

за письменным столом
в этом холодном доме
в своем одиноком мире

я могу даже не заметить
что ЭТО уже случилось
но я знаю, что мне будет страшно
потому что не будет огня

и уже сейчас я прошу Тебя:
в скорбный час не лишай меня света!
я очень боюсь темноты


ALONE

Чашка кофе сахар сигарета
одинокая молодость

Брошенная. Она
никому не нужна

Разве может она быть ненужной?
Или ей не нужен никто?

Ее печаль упала в чашку
ее тоска смешалась
с черным кофе

Любуясь ею, с грустью думаю о том
что я ей тоже не нужен

И вдруг я ловлю равнодушный взгляд
и с ужасом вижу, что меньше всего

она нужна себе самой


СТРОГИЕ ЛИЦА

как строги лица этих окон

и цвет их бледен
как у больных лейкемией

в доме траура

остановилось время
для тех, кому утром уже

не проснуться


ЭПИТАФИЯ ЖИЗНЕЛЮБУ

Он отчаянно
Был влюблен в Жизнь,
Но любовь была безответной.
Он промаялся сотню лет,
Так и не дождавшись
Взаимности.


МИРАЖ

Она движется плавно
семенем
одуванчика в легком воздушном потоке
резко порывисто
серым
грифелем по рисовой бумаге
она тает
как воск на горячей свече
как снежинка на теплой ладони
как нежное облако в слезной лазури
она просто сгорает в движении
исчезая из мира иллюзий
языком яркого пламени
отрываясь от корня
от первоосновы
отделяясь от стаи летит высоко-высоко –
и ее уже нет, испарилась
как эфир из открытых парфюмов
исчезла
как мираж в жаркий полдень июля
юной гейшей из призрачных снов

*

“The Book of Bloom and Fading”. Часть I

2011 – 2012