Гагарин

Гагарин полетел во тьму,
во тьму, большую, как душа,
наполнившая от и до
бутылку Клейна
(та стояла на
столе у дона Хуана Матуса),
скупой слезой,
сорвавшейся с ресниц
всечеловеческого глаза,
и зубы городов пропели
ему псалом об улетающих во мрак,
что вместо мозга
змеёй свернулся в пустоте,
там, в черепной коробке
ополоумевшего Брахмы –
тот бился головой о стены
своей темницы, кирпичи
из прочной, как тоска, нирваны,
тоска по вечному полёту
из тупика блаженства – ввысь,
по крайней мере, в сторону, лети,
Гагарин, может быть,
прорвёшься за предел, и мы
потоком хлынем за тобой
в открывшуюся рану, поскорей,
пока наш Брахма сам себя
не погубил (и нас в придачу),
Гагарин, выполни задачу! –
мир, возложивший на тебя
клеймо надежд, уже угас,
уже скончался, но ещё
не всё потеряно, не всё,
остекленел всеобщий глаз,
но утлый дух в покойном теле
не окончательно истлел,
Гагарин, прыгни за предел! –
взлети или скатись до цели…

Гагарин: «Я передаю
вам информацию. Внимайте.
Все имена наречены,
а вы и я обречены,
копайте…»

Люди: «Что копайте?
Что он хотел сказать? Скорей
его слова нам поясните,
верёвку смысла протяните,
чтоб разум проскользнул по ней!»

Хор мёртвых: «Кто-нибудь здесь есть?
Живые, где вы? Нет ответа.
Поэма жизни вся пропета,
уже осела, будто взвесь
на успокоившемся дне.
Паук, воспетый Достоевским,
закрыл нам солнце и луну,
закрыл нам солнце и луну…»

Гагарин нас зовёт с небес,
но ветры рвут слова на части,
кидают каплями дождя
обрывки слов,
они омоют
лицо, глаза,
чуть успокоят,
но не спасут,
не воскресят.