28 октября

Ты на полу в брезентовых носилках.
Уж заполночь… И муха у виска
Кружит над крови высохшей постилкой,
И каплет в умывальнике тоска.
Но вот извне, из заспанной утробы
Взошла у изголовья терапевт,
Она, как дочь кавказского народа
Усы носила гордо (рудимент).
Она стояла грузно и безмолвно
Над, ничего не видящем тобой.
Тебе наверно было очень больно
Наедине с собой и темнотой.
Усы зашевелились, и безмолвье
Нарушил хрипловатый баритон…
И слушали глаза всё беспокойней,
В мозгу, наощупь вычертив фантом
Врача, носилок  ,комнаты холодной ,
Меня и мухи, бьющейся в стекло,
Шагов и голосов из тьмы утробной…
И всё это дробилось и текло,
Как струйка из поломанного крана,
Бессмысленно заполнив пустоту,
Как чья – то речь с потухшего экрана
По эту часть сознанья и по ту…
И снова Боль, и руки чьи – то снова
Смыкаются и держат в темноте…
Фурацилина горечь, запах плова,
Который кто – то греет на плите.
В который раз глаза с немым укором
Распахнуты, как окна в дом пустой,
А воздуху, пропитанному хлором
Не двинуться сквозь сумрак и застой…
Медбрат, как подмастерье Леонардо
Замешивает гипсовый раствор.
Подумал я, что это видеть надо –
Не видишь ты, и кончен разговор.
Затем, смочив бинты в белёсой жиже,
Ступню твою спешили спеленать.
Кому сказать спасибо, что ты выжил,
Кому  за равнодушье попенять?…
Не ведаю. Да это и не важно.
На «скорой» мы врываемся  в рассвет…
Промакиваю марлей лоб твой влажный.
Приехали. Подвыпивший сосед
Наверно сдуру врезал: «Кто- то умер?»
«Типун тебе! Закусывай, мужик!
С утра зудишь как полоумный зуммер!
Дай лучше закурить…» «Прости… Держи…»

2002г.