На пепелище

НА ПЕПЕЛИЩЕ

Я в сорок четвёртом средь весны
Пришел израненным с войны,
А дома нет, как нет села.
Куда ни глянь – лежит зола.

«О, Боже мой! Да как же так! –
Я вопрошал, сжав боль в кулак, -
А где семья: жена, дочь, сын?
Иль я теперь навек один?»

А в уши звон, гортань першит,
В глазах туман, Слеза бежит
И нету сил боль превозмочь…
Уходит день. Крадется ночь…

И взял я в руки вновь баул,
И в путь-дорогу уж шагнул
Как кто-то мне вдруг позади:
«Постой, солдат, не уходи!»

Я взгляд назад – окликнул кто?
А там – старик годов под сто,
В морщинах весь и бел, как лунь,
Едва стоит. Падет, коль дунь.

Взглянув в лицо, схожу с ума –
То сын родной, меньшой, Кузьма…
А ведь ему, коль счет подвесть,
Двенадцать лет лишь ныне есть.

С душой в надрыв к нему лечу.
Схватил, обнял, «сынок…» - шепчу,
Целую в щеки, в лоб и в нос
И в белый снег седых волос.

А он стоит, суров лицом,
Взгляд в пустоту, как ни с отцом.
Хоть закричи. Да что тот крик?
Годами юн, на вид – старик…

Горит костер во мгле ночной.
Я – на бревне, сын – предо мной,
На плащ-палатке сев у пня,
Устало смотрит сквозь меня.

Доеден хлеб и сала кус,
И чай допит, что с мятой вкус,
А мы сидим без слов, молчком.
Глуша в себе боль табачком.

Но я прервал молчанье то:
«Скажи, Кузьма, случилось что?
Где мать, сестра и где весь люд,
Что проживал недавно тут?»

Сперва смолчав, забывшись словно,
Повел он вскоре рассказ ровно:
«Повсюду сея смерть и страх,
В село под май заехал враг.

И тут же сразу со стрельбой
Стал наводить порядок свой:
Порезал кур, свиней, коров,
Зерно забрал со всех дворов.

Вон там, - он указал во мрак рукою, -
У тех берез, что над рекою,
Похож, мол, очень на еврея,
С семьей сгубили Еремея.

А помнишь Глухова Федота?
Его прибили на ворота
За то, что он на внучке Рае
Убил насильника в сарае.

Три дня душой навеселе
Гулял фашист у нас в селе,
Творя злодейство и глумясь,
Вгоняя люд в дерьмо и в грязь.

А на четвертый, встав с рассветом,
Ушел, ведя скотину следом,
Порушив танками мосток,
Дорогой дальше на восток.

Да только вышел путь недолог –
Попал фашист в лесу под молох.
В засаде ночи две подряд
Их партизанский ждал отряд.

Под солнцем к полудню катящим,
Он встретил их свинцом горячим,
Вмиг расколов лесной покой,
Лишь командир дал знак рукой.

Вздымая соснам дым в вершины,
Горели танки и машины
И с кровью, как водой умытый,
В траву валился фриц убитый.

Окончен бой. Тишь в небеса.
Уходит вновь отряд в леса.
Вернув скотину по дворам…
Да только радоваться ль нам?

Отряд ушел к себе на базу,
А к нам по трем дорогам сразу,
Что средь полей змеей извились,
В село каратели явились.

И закружила смерть с косою,
Роняя в травы кровь росою
И люд на землю носом в грядки,
Бежавший к лесу без оглядки.

Пробитый пулей у порога
Упал сосед – Петров Серега
И рядом с ним, прервав свой вой,
Жена, лишь миг побыв вдовой.

Под крики «Шнель!» со всех дворов,
Овчарки рвутся с поводов
И с гривой рыжей, словно конь,
От дома к дому мчит огонь.

Сквозь все село на дальний край
Ведут в пинки в большой сарай
Под смрадом черных облаков
И баб с детьми и стариков.

Затем, от крови озверев,
Бревном ворота подперев,
Мятаясь стаею ворон,
Палят сарай со всех сторон.

А я рыдал в своем дворе,
Укрытый мамой в конуре
Пред тем как враг, толкая в спину,
Ее увел и нашу Нину.

Когда все стихло, догорело,
Из конуры ползком, несмело
Ужом скользнул я к огороду,
Через него к речному броду.

Всю ночь под старою ракитой
Сидел бедою как убитый,
Пронятый холодом до дрожи,
Не зная – делать дальше что же?

С рассветом я, движенье ватно,
В село свое вошел обратно,
В золу и пепел ступив слепо,
А там лишь трубы смотрят в небо…

В ночи спав чуть, голодный брюхом,
Я, как больной, блуждал все кругом,
Счет потеряв прошедшим дням,
По здешним ближним деревням.

И стыла кровь, и сердце рвалось,
Когда я видел, что осталось
В местах красивейших когда-то
Взамен дворов и буйства сада:

Все тот же пепел, в небо трубы,
В золу поверженные срубы
И страшной смертью пораженных –
Останки заживо сожженных…»

Сын замолчал, душой метаясь
И боль в груди унять пытаясь,
Уткнувшись, словно бы незряче,
Лицом в ладони, слезы пряча.

А я сидел, глаза в сторонку,
Как получивший «похоронку»,
От горя лютого дрожа,
Внутри себя слезу держа.

Но прочь отбросил я нытье –
Дается каждому свое:
В земле убитыми лежать
Иль жизнь под небом продолжать.

А коль я жив и сын – живой,
Зачем мне никнуть головой?..
И в полдень рядышком с прудом
Стал поднимать я новый дом…