На кладбище Нью-Монтефиори

Первозданная тишина.
Нерушимый порядок смерти.
Небытия сторона –
та, что снизу. А та, что сверху –
нижней мертвенности подстать:
легионы камней могильных,
сонм имён да подписей рать,
пополняющиеся обильно,
ну, и даты, что от и до
очертили жития мерку...
Как мало сегодня гнездо
тех, кто птицами реял сверху;
как безмолвна обитель тех,
кто кричал и пел, и смеялся,
и любил, и любовных утех,
по возможности, не чурался;
кто трудился во имя того,
чтоб упорно наращивать тыщи,
чтоб ему и семье его
поселиться в просторном жилище
и подумать затем о том,
как потомство растить с пелёнок,
потому, что от слова «потом»
происходит слово «потомок»...

А сейчас на земле зима,
и деревьев безлистые ветки,
тишь да инея бахрома
над последним вместилищем предков.
Раньше ль позже ль – и мне туда,
где с рожденья отведено место
в том соседстве, где никогда
никому ещё не было тесно.
Раньше ль, позже ль, но не сейчас...
Постоишь в молчанье – и ходу.
Дай-то Бог, не в последний раз
здесь стоять в любую погоду.
Я приду помянуть тех, кто жил,
чьи останки в земле распростёрты,
кто сменил всё, чем так дорожил,
на безмолвную мудрость мёртвых:
мудрость в том, что вечен лишь тлен,
а у жизни мы все – постояльцы,
но так много своих проблем
мы высасываем из пальца;
что плодим радиации яд
в одиночку или совместно
в оглушении канонад
войн не атомных, но словесных...

Мудрость – тихая как печаль...
Но кончается час поминанья;
губы мёртвым не шепчут: «прощай»,
но неслышное: «до свиданья»...
Мне, живому, пора спешить,
ещё много есть дел, поверьте:
ещё надо успеть долюбить
жизнь и женщин, творящих бессмертье
человечьего рода собой
за любовь, не за смерти отсрочку...
Жаль, идём мы по жизни гурьбой,
а уходим – всегда в одиночку.

      Январь – июнь 2000 г.
           Нью-Йорк