Суровая Зима

Одна из послевоенных зим пятидесятых годов была особенно сурова. Азовское море покрылось льдом толщиною более метра и даже Керченский пролив застыл от холода. Мальчишки делали из полудюймовых труб или же из 15-и миллиметровой арматуры без насечек и ребер, сани, на которых ездили стоя. Такие сани назывались «козел». Прут или труба гнулись латинской буквой U, сгибались еще раз и мальчишки-счастливчики – у кого были такие сани, садили перед собою товарища, становились на полозья сзади и, держась за руль, ехали с горы к морю.
Скатываясь с крутого склона на лед, поворачивали спиною к ветру, распахивая пальтишко, превращая его в парус, и неслись по льду залива, иногда до Змеиного мыса, а это 4 – 5 км. Обратный путь был долгим, но ощущение быстрой езды компенсировало все. Однажды была пурга, порывы ветра валили с ног, но кто не любит прокатиться с ветерком! За Змеиным мысом лед «дышал» под накатами волн со стороны Черного моря, мы возвращались после «очередного рейса» и тут мимо нас по льду промчалась легковая машина и скрылась за заводским молом-пристанью. Через некоторое время появилась вторая машина, и остановилась возле нас. Из машины вышел мужчина и спросил, выдели ли мы машину и каков лед за пристанью. Мы рассказали о том, что знали. Машина ушла к пристани, но скоро вернулась и, взяв ватагу мальчишек на буксир, протащила нас до нашей горы, и мы помогали четверым взрослым тащить машину на бугор, на улицы поселка. Через некоторое время мы узнали, что они гнались «за врагами народа», которые утонули вместе с машиной на глазах мальчишек из поселка за заводской пристанью Змеиного мыса. Военизированная колонна «Мостострой» строила мост через Керченский пролив от поселка Еникале до косы Чушка. Были залиты из бетона две мостовые опоры-быка и до уровня воды заполнены камнем-бутом. Был сделан мост из деревянных прожилин и прогонов, окованных по торцам железом под крепления. Такие детали я видел когда служил в 338 ОСБ в Германии. Но в те времена я того не знал и в сторону поселка Маяк и Еникале не доходил. Ходил до пос. Баксы, Осовины, Красный кут, Адтимушкай, Багерово и Русская Мама и лишь став взрослым, проплыл вдоль побережья Керченского полуострова, не доплыв до Арабатской стрелки 2 –3 мили. Зима была морозная и снежная. В теплые дни, т.е. при морозе 4 – 5; С сильнейшие туманы окутывали побережье, находясь между водой и обрывом берега, мы поджидали уток, слыша их по характерному свисту рассекаемого воздуха, и стреляли их с расстояния 5 – 8 метров, когда она вылетала из тумана на нас. Наступала весна и ветер с Севера, который на месте называли Верховым, с силой надавил на гигантское ледяное покрытие Азовского моря и метровый лед пошел на полуостров и в Керченский пролив. Упираясь в береговые скалы и наезжая на отмели, лед лез друг на друга пластами, громоздился до высоты пятиэтажного дома, заполняя дно пролива, и сметал все со своего пути. В тот год и был разрушен мост через Керченский пролив. Ветер выгнал лед в Черное море, но подул ветер с Юна – «низовка», и ледяные поля погнало назад. Лед лез на побережье до высоты трех этажей шум стоял как при стрельбе из пушек. Рушились скалы стоящие в море в двухстах метрах от побережья. Все свободное население заводского пос. Колонка бежали к морю чтобы увидеть силу стихии. Быстро теплело, лед таял и на берегу обнажились остатки моста. Балки сечением 20х30 сантиметров были сломаны как спички. Я успел «застолбить» несколько кусков и отец перенес их домой, у нас всегда был дефицит топлива. Дрова использовались лишь для розжига плиты, топили же плохим углем и лепешками из угольной пыли и коровьего навоза. Летом топили кустарником, травой перекати-поле, бодыльями кукурузы и подсолнечника. Я лазал по развалинам, добывая щепки, и все что могло гореть. На зиму отец получал сколько-то угля. У отца из множества ружей было одно старинное крепостное ружье с крюком на стволе. Крюком цеплялись за край крепостной стены и это смягчало кинетическую отдачу при выстреле на плечо стрелка. Ружье было – курково-пистонное с диаметром ствольного канала 2,5 см и с раструбом на конце ствола для удобства заряжания. Отец заряжал его дома порохом и дробью и заряд дроби весил не менее двухсот грамм. Мы шли на берег и я, взяв у кого-нибудь лодку, отвозил отца на скалы. При плохой погоде утки жались к берегу, где было мельче, жались к скалам, ныряя, добывали рыбешек, в основном бычков. На берегу, в скалах, таились охотники, поджидая пролетающих уток, и я был среди них. Отец терпеливо поджидал утиную стаю и я видел как он заметаемый снежными зарядами сливался со скалою. Проходило 2 – 3 часа и воздух оглашал громовой раскат «фузеи», так отец называл это ружье. Я вновь брал лодку и спешил к отцу. Подобрав убитых уток, добив подранков, забрав отца, плыл к берегу. За лодку платил парой уток, несколько штук отец менял на водку – согреваясь после длительного сидения, и мы шли к дому до которого было «подать рукой» т.е. 600 – 700 метров. За одни свой выстрел отец убивал 18 – 25 уток – крякву, шилохвоста и др. породы. Отец занимал должности мастера-строителя на заводе им. Войкова, преподавая в спец.Р.У. столярное дело, в ФЗО обучал маляров-штукатуров, что-то делал людям и в колхозы, делал столярный дерево обрабатывающий инструмент. Учил этому меня. Я до сих пор храню конспекты занятий проводимых отцом в ФЗО, у меня много инструмента сделанного руками отца. Храню инструменты при помощи которых отец создавал другие инструменты.
Я чту память своего отца – Григория Васильевича Мельниченко, и, вспоминая о нем, вижу его как наяву, благодарен ему за все, чему он меня научил.
г. Керчь, г.п. Богушевск.