Через нашу хату летят журавли

 
       Есть на Юго-Западе Москвы тихая, зеленая улочка, - может, слышали? - имени генерала Антонова. В мае она завалена душистыми сугробами черемух. Слышится шелест листьев, жужжание пчел. По ней я нередко хаживал в гости к замечательному поэту Анатолию Семеновичу Зайцу, который был в свое время широко известен: с 1961 по 1994 год издано девять его поэтических сборников, а  перевёл он на русский язык – сорок книг.
Эти места он любил – они стали его второй родиной. Южная окраина столицы привлекала его тихими перелесками, светлыми полями и задумчивыми речками. Здесь поэт мог часами бродить по весеннему березняку – вспоминать стихи Есенина или сочинять свои.
С Юго-Западным округом в жизни Анатолия Зайца связано очень многое. Например, он неоднократно выступал со своими стихами в здешних библиотеках, школах. Нередко к нему заглядывал потрясающий поэт – Николай Котенко, живший по соседству – в районе станции метро Коньково. Другой сосед – журналист Владимир Казанцев - зачастую уводил Анатолия Семеновича от семьи в лес – по грибы или к реке – на рыбалку. Он меня, кстати, и познакомил с известным поэтом в средине 90-х . До этого я Анатолия Зайца знал заочно – по многочисленным публикациям в газетах и журналах. Николай Старшинов, известный поэт-фронтовик, в одной из статей назвал его в числе лучших десяти современных поэтов. А мне Анатолий Семенович запомнился не только стихами, но и древнерусской фамилией, которую, услышав раз, уже не забудешь, и лицом, обрамленным серебристой жесткой бородкой – точь-в-точь такой, как у моего деда по материнской линии, гребенского казака. Это сходство еще больше подтвердилось, когда я увидел высокого, широкоплечего поэта. Он был в летах, но его синие глаза искрились улыбающейся молодостью. В разгоревшемся разговоре мы нашли много общих точек соприкосновения в жизненной позиции и в творчестве. Но после этой встречи долго не виделись.
А примерно через год с ним случилось несчастье: помогал кому-то из родственников поднимать по ступенькам диван, старый организм не выдержал нагрузки – внутри что-то оборвалось. В 96-м его положили на операцию – рецидив. Сделали повторную – опять неудачно. Из больницы его выписали, но он сильно болел.
Я увидел перед собой бледного, худого, с ввалившимися щеками человека. Задрав рубаху, он мне показал косой полуметровый шрам. И только прежний блеск в глазах выдавал в нем поэта, истосковавшегося по хорошим стихам. Я на свой страх и риск оставил Анатолию Семеновичу рукопись моей первой поэтической книги «Березовый терем». Думал, он вернет ее мне исполосованной красными чернилами, а вместо этого он вернул мне «Березовый терем» без единой помарки, да еще и приложил к нему восторженное предисловие, которое я, чтоб немного сделать поскромнее, сократил наполовину. Книга вышла в свет в 1998 году, и почти все стихи из нее были распечатаны следом по столичным газетам и журналам. В «отместку» я устроил подборку стихов Анатолия Зайца в журнал «Очаг», и несколько подборок в корпоративную газету – все это радовало его, возвращало к жизни. Но настырная болезнь все же брала свое.
Последняя наша встреча состоялась весной 1999 года в «писательской» больнице, недалеко от станции метро Каширское. Здесь я пытался застать его зимой. Пришел как-то раз, спрашиваю у врача:
- Где Заяц?
- Убежал домой! Будет здесь только завтра, – улыбается он.
Ну, слава Богу, думаю, на поправку пошел. Выздоровеет – обязательно затащу к себе в гости – благо, что живу рядом – познакомлю с женой, детьми, отблагодарю за хлеб, за соль…
А получилось все по-другому.
На этот раз он лежал почти неподвижно в постели, в изголовье сидела жена.
- Вчера врачи сделали ему несколько уколов, и началось осложнение, - с горечью обронила она, - покажи, Анатолий.
Он на минуту высунул из-под казенного одеяла голую ногу – она вся была покрыта большими лиловыми пятнами.
В окно залетела синица и, не обращая на нас внимания, стала клевать со стола хлебные крошки. Мне вспомнилась нехорошая примета. Заметив, как я смотрю на птицу, Анатолий Семенович, понял меня без слов и попытался успокоить:
- Они сюда часто залетают.
Но все равно во всем чувствовалась какая-то тихая жуть. Прощаясь со мной, он чуть приподнял над постелью слабую руку и обреченно махнул мне вслед.
Через несколько дней, 21 апреля, его не стало. Последний приют тело поэта нашло в тех самых Ракитках, которые он так искренне любил.
В 2004 году, одно из авторитетных издательств столицы, «Вагриус», выпустило его увесистый (464 стр.) однотомник - «Вся эта жизнь», приуроченный к 70-летнему юбилею поэта. Открывается книга прекрасным стихотворением «Мамины письма». Говоря об этом поэтическом шедевре, Владимир Солоухин в свое время отметил, что он « войдет в золотой фонд русской поэзии, и если наступят для поэтов новые времена, будет включаться в хрестоматии, антологии и альманахи.
По своей поэтичности, песенности, высокой простоте, по своей пронзительности и, как ни странно, масштабности – это одно из лучших стихотворений, которое приходилось читать. В нем есть все воздействия на читательское сердце: и боль, и горечь, и грусть, и светлость, и нежность, и безмерная любовь к родной земле, чувство сыновства, чувство родины, а сверх того поэтическое мастерство…»
Сегодня это стихотворение, как и многие другие стихи Анатолия Зайца, приобрело новый смысл, зазвучало по-новому – более пронзительно, более трагично. Дело в том, что родина поэта – Украина, страна, которую сейчас с кровью отрывают от России, и когда поют под гитару такие строки:

Я бродил по свету,
Я служил в солдатах,
И от мамы письма
Ласковые шли:
«…Слышишь, милый сыну,
Через Украину,
Через нашу хату
Летят журавли…», -

у многих на глаза наворачиваются невольные слезы…