заметки бывшего счастливого человека

Цена билетов приводила в содрогание даже алчно-интеллигентных кассирш театральных касс на углу Владимирской и Богдана Хмельницкого.

Основатель Киевской Руси и освободитель Украины от шляхты, сойдясь в 21-м веке, породили два театра: оперный и русской драмы имени Леси Украинки, фешенебельный бизнес-центр «Леонардо» с рестораном, где обед на двоих достигает стоимости одного билета на самолёт в Париж, и тоже кормят, а также – театральные кассы «на все зрелища».

Зато пьеса была никудышная – американская, да ещё современная.

Знаменитая московская актриса изо всех сил держалась школы Станиславского, носилась по сцене, размахивая флагом Станиславского, разворачивала транспарант «Станиславский наш Бог».

В американской-то пьесе, боже мой, где нет диалога!

Герметичную психологию американского женатого любовника и девушки из глубинки русским нечего и нечем изображать.

Надо отдать должное – публика гоготала редко и не на самых дорогих местах.

Впереди меня прелесть незаслуженной красоты в соболиной горжетке по цене скотного двора в обедневшем колхозе, прикорнув на плече лет на двадцать поперёк себя шире, только вздрагивала, когда безумцы кричали со сцены: «Трахни, трахни меня – я тебя сейчас трахну, трахну!».

Делайте что угодно прямо на сцене, но только не говорите так!

Мой сосед, усталый офисный менеджер средней руки, видел второй сон, а его спутница-поводырь горела кошмарным зрительским пламенем.

Позади толстые торговки с Подола крякали, и хлопали в ладоши, как утки оставленные на зиму в городском пруду с подрезанными крыльями.

В антракте я ушёл.

Половину стоимости билета никогда не вернут.

Народ остался досиживать и высиживать своё.

Подозреваю, что в финале исполнят гимн любви.

Выигрыш на контрасте обеспечен.

Возможно, я был взвинчен, но у меня хороший слух – я четырежды слышал это слово со сцены главного театра русской драмы Украины.

Когда я его слышу, то готов как доктор Геббельс, при слове культура, хвататься за свой пистолет с резиновыми пулями (разрешение МВД Украины № 1241).

Но в кого стрелять!?

В премьер-министра?

В соседнем оперном однажды убили премьер-министра Столыпина. И к чему это привело!

Тогда в 1911 году давали «Сказку о царе Салтане», но что именно в спектакле не понравилось Богрову-убийце?

Эту версию следствие не рассматривало.

Любовная лексика в современной литературе хромает на обе ноги и нудит, как зубная боль.

Сама любовь теперь выглядит стреляющей в белый свет с обеих рук, куда ни попадя, кашляющей старухой с косматыми седыми патлами.

Публика, глядя на чужую любовь, ведёт себя, словно в зоопарке у клетки с шимпанзе: показывает пальцами, причмокивает, кривляется в ответ.

Вообще мне часто кажется, что всё новое, что я читаю (и пишу сам) это не литература, а гул проводов линий высоковольтных передач.

Где-то вдали и позади стоят турбины электростанций: турбина Пушкина, Блока, может быть, Пастернака.

А настоящее далеко впереди: там трансформаторы, там токоприёмники, там загораются прожекторы.

А мы здесь – посередине, и у нас гудит в голове.

Современная литературная критика напоминает речь известного луганского адвоката. Когда судили юношу, убившего своих родителей из-за мытья посуды, адвокат просил для преступника снисхождения на основании того, что убийца теперь сирота.

Смог бы я оживить этот театр теней?

Возьмите Чехова и, хорошо перемешав, доведите до кипения на медленном огне – улетучится грусть. Добавьте немного Достоевского. Уже можно употреблять в пищу – перед вами Дмитрий Быков. Но теперь добавьте авантюрного О. Генри. Много – маслом кашу не испортить. Дайте остыть. Перед вами моя жизнь. Украсить Паустовским и – Набокова на мелкую тёрку. Блюдо готово. Улицкую – отдельно до еды, а лучше – вместо.

У моей любви есть предвестие, неясное томление.

Ты ещё не знаешь: кто и что, но тучи сгущаются. Ты не находишь себе места: бродишь где попало, ищешь, ждёшь неизвестно чего.

Вдруг на сером фоне появляется яркий светлый образ.

Женщина, как и всем, нужна мне на 15 минут, но я готов долго тянуть метафору и строить гиперболу.

Когда инструменты для счастья созданы, всё вокруг умиляет меня.

Мне жалко бездомных кошек. Я окликаю собачников и их собак. Грязная посадка на кварталах кажется мне райскими кущами, а выкрашенный в едкую синь пивной ларёк – малой архитектурной формой.

Вне себя от красоты рабочей окраины я распахиваю душу.

Могу купить женские итальянские зимние сапоги, 4 (четыре) турецкие махровые кофты, платье и джинсы.

Но вы должны знать главное – то, что не входит в обязательную и произвольную программу нашего катка.

Я страстно, невыносимо хочу иметь с ней детей.

Желание это не имеет ничего общего с вожделением – оно распирает меня, создавая неудобства при ходьбе.

Легко вам читать, а мне писать это, но в такие минуты невозможно ничего читать и сочинять.

Как старый, но отремонтированный автомат с газировкой, я, содрогаясь, извергаю из себя воду с любым сиропом – достаточно бросить две копейки.

И был случай, что она бросала и бросала, бросала и бросала.

Как и все мои женщины, она была интриганка. Как и для всех женщин, звонок подружке в Красный Луч значил для неё больше, чем телевизионные новости.

Но это ничего не меняло.

Описывать бугорки и впадинки на теле любимой я не стану.

Какой смысл вместо путешествия изучать железнодорожное расписание!

Мы пробыли вместе год почти без перерывов – я должен был свозить семью в отпуск.

И был ещё перерыв на неделю – моя сестра спуталась с женатым мужчиной, и мне пришлось вмешаться.

Всё закончилось только так, как только и могло закончиться: жена и дети мои спят, а я отстукиваю в эфир радиограмму.

Я обязан сказать миру, что был счастлив на этом аттракционе кривых зеркал с отдыхом в комнате смеха.

Я бывший счастливый человек, чьё звание нельзя уже отобрать.

Счастливые, примите мои соболезнования и трепещите.

Я, бывший счастливый человек, безбоязненно бросаю вам перчатку вызова.

Безбоязненно, потому, что счастливым некогда читать.