Где ты хочешь остаться?

С этим домом у Кати был роман. Самый настоящий роман, как с молодым человеком. Ну, или не молодым...
Приближаясь к нему, она испытывала сладкую дрожь предвкушения встречи, а потом маленький внутренний взрыв и падение сердца, когда его розовато-карминное, неновое тело показывалось перед ней из-за ширмы деревьев.
Он был изумительно, классически хорош собой. Летний дворец - стройный, разделенный огромными окнами на равномерные части, легкие греческие колонны подчеркивают недавящую высоту двух с половиной этажей.
Его нисколько не портило ни отсутствие части крыши, ни облупленность стен, ни ветхая лепнина – наоборот. Казалось, что эти косметические недостатки вернее обозначают истинность его красоты, безусловность.
Там никто не жил. Сколько? Трудно сказать… Может быть лет тридцать, может быть меньше. После войны в таких зданиях, если они были хоть сколько-то пригодны для жизни, селились те, у кого не было к началу мирной жизни своего крова. Вернулись люди из эвакуации – а родного дома нет, например. Или там уже с год, как живут другие люди и уже проросли корнями под чужой крышей, и уже стала она своей. И вот, сооружалось в бывшем парадном покое нехитрое житье-бытье: коммунальные жильцы ходили по дворцам с кастрюльками и чайниками, сушили одежку под лепными потолками, и какая-нибудь дивная роспись - Аврора в небесах с сонмом амуров - делила свои облака с облаками пара от кипячения белья на керосинках...
Селились люди временно, но случалось, застревали в несоответствующем времени месте  надолго. Катя всякий раз улыбалась, вспоминая мамины рассказы о трех годах жизни в Храме Дружбы Павловского парка: девочку не ставили в угол - углов просто не было - круглые стены, а бюст Флегматика работы Орацио Маринали служил вешалкой для головных уборов. Не чужой был их семье Храм дружбы, не чужой...
В розовом дворце тоже когда-то было общежитие Института защиты растений, но далеки "времена оны", так что Катя по праву считала его своим. Подходила с застенчивой улыбкой, даже чуть краснела, трогая осыпающиеся подоконники, вдыхая сладкий запах всегда отсыревшей штукатурки. Даже голова кружилась от удовольствия. Страшно хотелось откусить кусочек стены, или осторожно лизнуть хотя бы. Объяснялось это легко – невская вода славилась своей мягкостью и была очень приятна на вкус, однако недостаток кальция в организме  для питерцев дело совершенно обычное.
Но в их романе с домом все же зрение играло главную роль: Катя гладила его старые стены взглядом, как тонкий знаток, оценивая благородство пропорций и изящество исполнения. Посмотреть бы еще - что внутри?
Все двери дома были заколочены, окна закрыты сплошными листами железа - никакой возможности пообщаться с внутренним содержанием. А оно было – в этом Катя была абсолютно уверена.
В свои двадцать с хвостиком лет она была во многом уверена. Что жизнь хороша, например, что все люди братья, но забыли об этом, что ее ненаглядный город – самое лучшее место на свете. Осознание этих простых истин придавало ей силы в борьбе с последствиями неудавшегося брака, не слишком интересной работой... Ну, и еще там по мелочи набиралось немного отравляющих жизнь моментов.
Оглядывая в зеркале свою тонконогую фигурку, Катя думала, что - да, конечно, ей не хватает яркости для первого впечатления, первого взгляда чьих-то пока не влюбившихся глаз. Но если взгляд не отводить, то ее прелесть станет так явна, как явно все истинное. А вот розовый дом видел ее правильно. Необъяснимая манера все окружающие предметы награждать душой помогала Кате не так остро переживать непонимание людей, с предметами было легче - можно было не замечать их, не трогать, не пользоваться, обходить стороной. Или наоборот - пылко любить - как розовый дворец. То, что он отвечал ей взаимностью, она даже сомнению не подвергала. " Ну, постой еще, дом, не сдавайся, держись... Ты мне так дорог..." - думала Катя, обходя его грустные стены.
Наведывалась она к нему не так уж часто - раза два за сезон, но зато сознательно выделяя продолжительный кусок времени на свидание...Или даже рандеву.
Рядом с домом сами собой всплывали из подсознания французские обороты, хотелось грассировать и ставить ударения на последние слоги. Странно, но не хотелось быть Катей...Это имя казалось неправильным.

Мартовский день выдался влажно-пасмурным, серым, как оберточная бумага, с марашками сломанных веток в тающем снегу. Но дневной свет уже активно прибавился, и даже выйдя с работы, еще пару часов можно было оглядывать мир в светлой его ипостаси. Предчувствие весны, сезонное томление духа, слабость тела, желание неизвестно чего неизвестно зачем. Странное ощущение - не можешь разглядеть ближние предметы и отлично видишь дальние... В деталях... Причем эти предметы поражают новизной,  несомненной красотой и значительностью. Влажный, тревожный ветер вдруг донесет обрывок разговора, он покажется ни с того ни с сего очень значительным - чуть ли не судьбоносным. Вкусы, запахи - все, как будто заново, или наоборот - захлестнут петлей времени и ввергнут в прошлое одной лишь нотой давно забытых духов.
Катя решила, что в такой день она имеет полное право на приватное свидание, и направилась к заветному дворцу. "Перед весной бывают дни такие..., - всплывали ахматовские строки сами собой внутри нее, без участия активного сознания. - И дома своего не узнаешь..."- продолжали, усмехаясь... Но Катя, конечно, узнавала: ее дворец стоял обледенелый, нежно отливая розово-красным сквозь поволоку изморози.
Одно из огромных окон во втором этаже не было закрыто железным щитом, но Катя не припоминала, чтобы стекло оставалось хоть где-то. "Что же это ты?", - сказала она укоризненно глубинам сознания и тут с каким-то мягким ужасом заметила мелькнувшую в окне тень. Ужасом - потому что не ожидала внутри никакого движения, но страх был отчасти приятный - домом кто-то интересуется - он будет жить!
Может быть, сегодня ее шанс побывать в доме? И так удачно сложилось, что она решила придти к нему в гости, а он - руками неведомых внутренних посетителей - пустит ее к себе?
К крыльцу фасада была проложена дорожка. Снег, кажется, откидывали cовсем недавно, но все уже обледенело. Катя засеменила потихоньку, расставив руки. Порадовалась, что кроме маленькой сумочки нет ничего, и руки свободны. С превеликой осторожностью поднялась на скользкое крылечко с ущербными мраморными ступенями. Дверь была плотно закрыта, но не заколочена. Старая фигурная ручка двери обтерта, без изморози... Катя зачем-то оглянулась вокруг, обвела взглядом нежные ледяные стены. Тихо... Или нет?
Не дыша, она приблизила лицо к узкому зрачку щели, когда-то бывшему замочной скважиной. Ей в глаза как будто кто-то глянул оттуда - с той стороны. В нос ударили страшно знакомые и совершенно неожиданные домашние запахи, оглушило сознание - ее здесь ждут! От растерянности Катя пошатнулась, заскользила на обледенелом мраморе, схватилась за ручку двери и ввалилась внутрь, задев виском край створки.
Она не помнила - встала ли сразу, или просидела какое-то время у двери, приводя себя в норму - но дальше она уже осознавала, что видит вокруг и что слышит. Большая, затемненная портьерами прихожая, ласковый свет за их плюшевыми полотнами, где-то дальше - в зале - слышатся голоса. И она знала их обладателей. Да-да, она могла назвать каждого!
Катя прислушалась, словно сфокусировала, слух, настроила на "это время... эти люди". Реплики зазвучали отчетливо.
- Латынь просто сведет меня с ума. Почему нельзя было устроить человеческое тело немножко проще? Ну хотя сколько-то... Я же много не прошу! - спрашивала кокетливо Евпраксия, хорошенькая, как ангелочек.
- Да, у нас сегодня было ужас сколько лекций! Мальчики, неужели у вас еще больше предметов, чем у бедных медичек?
Это говорила Александра - смешливая, всегда немножко растрепанная, но милая, конечно, милая.
- Сашенька, смею заверить, наши премудрости совершенного иного свойства. Я уверен, что вам приходится куда труднее, - засмеялся в ответ молодой мужской голос.
Это Жорж. Одно время она питала к нему симпатию, но... А что - но?
- Барышни, я что-то волнуюсь, где же наша Мари? Не сдул ли ее весенний ветер?
Вот он! Это Николя. Её Николя... А она - вовсе не Катя, она Мари! И этот приятный баритон она узнает из тысяч голосов ... Узнает? Из тьмы столетий? Боже, что происходит? Она здесь Мари и она моложе - ей нет еще и двадцати.
Катя - или Мари? - перестала слышать голоса, словно ее слух потерял к ним интерес. Что скажут другие ощущения ее растерянному разуму?
Она беспомощно оглянулась на дверь, тронула лаковую поверхность, побежала глазами по предметам вокруг. Вещи неброские, но очень качественные и знакомые - хорошо знакомые.Это вот, например, ее зонтик в подставке для зонтов и вот то скромное манто из куницы - тоже ее...Катя сдвинулась на шаг - для пробы. На ногах аккуратные высокие ботиночки, из-под теплого черного пальто выглядывает длинная юбка, в руке маленькая муфта... А сумочки, с которой она вошла сюда, нет... Катя переступила ботиночками - удобно, чуть поскрипывает кожа. Еще шажок, очень тихо, чтобы ее не услышали. Этого нельзя допустить!... Теперь ей видна стена следующей комнаты. Уходящий под потолок посудный шкаф с резкой тонкой вязью столового серебра, мшистое изумрудное поле ломберного столика... А что это за небольшая картина над ним? Темная глубокая рама - небольшое полотно словно утоплено в ней.
Катя поняла, что картина очень важна, необходимо ее разглядеть. Но сделать можно только еще один шаг, дальше свет из соседней комнаты поймает ее фигурку своими мягкими лучами, словно теплыми лапами, и уже не отпустит... Катя вгляделась в темный квадрат картины.
Опять странный эффект приближения удаленных предметов, и она видит отчетливо - сквозь тонкую сеточку кракелюров, накинутых на полотно - себя саму на этом пороге! Высокая тонкая фигурка еле освещена падающим из дальнего проема светом. Девушка, так же, как она сейчас, пугливо глядит туда - за край - где кончается полотно портьер... Момент пойман - дверь приоткрыта, граница размыта.
- Где ты хочешь остаться? - спросила себя Катя...
- Куда - не войти? - продолжила Мари. - Где - тебе уже не состояться?
Сердце билось о грудную клетку, как только что пойманная, отчаявшаяся птица. Катя сжала муфточку дрожащими пальцами, судорожно проглотила слезы, открыла дверь и шагнула наружу.
- Но запомнить, как имя, отрезок пути, и хоть частью себя - возвращаться! - договорила она и захлопнула дверь.
Расчищенной дорожки не было - в мокром снегу одиноко темнела только цепочка ее следов.