Стук вилки по ступенькам

Поздним вечером он должен был уезжать в город с труднопроизносимым названием. От мужчины хочешь многого, ждёшь чего угодно, но сделать можно, на выбор, две вещи: ребёнка или аборт. А от женщины, с точки зрения мужчины? Никто ни от кого не делал аборт. По крайней мере, он от неё. И детей он от неё не хотел. И не любил её, и теперь она ему неприятна. Почти то же самое можно было сказать о ситуации с её точки зрения. Он попал на день рождения. Нужно было забрать свой телевизор, хранившийся здесь, но пить он не собирался. Ему наливали до тех пор, пока он мог внятно выговорить название города, куда ехал. Наверное, с её точки зрения всё то же самое, кроме частиц. Эти частицы, эти "не", куда-то исчезали - с её точки зрения. Она их непостижимым образом игнорировала, и всё становилось свершившимся - и любовь, и аборт. Так, во всяком случае, она ему говорила. А он этим не интересовался, не проверял, не оправдывался. Всё могло бы сложиться по-другому, если бы не её мольба и укоризна. И вот наконец-то он не смог одним махом проговорить название города. Ни одним, ни двумя, голос махал подбитыми крыльями. Город застревал в горле, как уже давно застрял в мозгу. В этом городе у него была наилучшая возможность закосить от армии, женившись на двух детях. Точнее, на одном и беременной, но уже от него. Если считать, что от него, то немного проще жить. Пора сваливать, а то не успею на автобус, билет пропадёт. Не забыть забрать свой телевизор.
Она, это воплощённое отсутствие частицы "не", тоже была на дне рождения. И её первый любимый человек, тот, что был до него, и новый её воздыхатель - все были здесь. Студенты не называют друг друга любовниками. Все друзья, все свои. Все пьяны. Все поют. Он забыл специально приготовленное покрывало, веревку, сумку. Он взял телевизор в охапку и пошёл. Она ждала его на лестнице. Она много говорила и плакала, спускаясь рядом с ним. Он не мог выговорить даже частицу. Даже частицу того, о чём можно было бы сказать. По лестнице поднимались проветрившиеся ребята, и навстречу сначала телевизор на нетвёрдых ногах, потом его каменное лицо с залитыми глазами, потом - она, тоже шатаясь, вся заплаканная, потом - длинный-длинный телевизорный провод и прыгающая по ступенькам вилка. И какие-то пьяные взволнованные объяснения, какие-то крики и мычание в ответ на предложение проводить. А надо было бы. Но лишь стояли и провожали взглядом белый зайчик вилки в темном подъезде.
На улице её стало рвать, а он пошёл к остановке. Метров через триста к нему подъехала милиция. "Чей телевизор? Документы." Он смотрел на них так, словно его спросили: "Ну что, подлец, от тебя девушка аборт сделала? Что же ты ей даже не помог ничем?"
"Хоть бы провод смотал". Он молчал. Поехали смотреть телевизор в отделение. До утра смотрели. Утром нашли его автобусный билет и студенческий. В щели между корпусом телевизора и задней крышкой. Он их туда засунул, чтобы не потерять, и забыл. Отпустили. Придёшь, сказали, за телевизором с документами на телевизор, или с родителями. А денег у тебя не было. Как это не было?!! Не было.
Утром на полупустом зябком рынке он украл блок сигарет, а чуть позже продал пару пачек. Тогда был сигаретный дефицит. Купил билет и уехал в непроизносимый город к невероятно толстой будущей жене.