Грани свободы

соавторский рассказ. Авторы: Омбрэра, Бефи. Жанр: фантастика


Бывают моменты, когда судьба в недоумение останавливается у развилки и предоставляет нам самим принимать решения. Редко кто не теряется, получив в распоряжение подобную свободу. Еще реже находятся те, кто дерзает принять ответственность за собственную жизнь и делает шаг в сторону.
То утро стало для меня началом пути по самой кромке дороги. Теперь, получив искомое и взглянув в глаза собственному страху, я понимаю, что не могла бы прожить жизнь иначе. Так была устроена моя душа, такой она была рождена в мир – ищущей, бунтующей, страждущей правды и справедливости. И как бы ни терзали порой сомнения, я понимала, что ради свободы, готова шагнуть даже в пустоту. Ведь смысл был не в понятие, нет. Ни за пустое слово я приносила эту жертву. Смысл заключался во мне самой: я считала, что человек должен быть свободен и иметь смелость нести эту свободу с честью, не загоняя совесть ни в какие рамки.
***
Тонкие лучики, пробившись в просвет между занавесками, высвечивали в полумраке комнаты танец пылинок. Глубоко вздохнув, я открыла глаза и по привычке, выработанной с детских лет, потянула за висевший у изголовья шелковый шнур. Раздался мелодичный звон.
-Тана Кира? – открыв дверь, молодая служанка нерешительно зашла в комнату.
-С добрым утром, ка Таня, - улыбнулась я, немного смутив ее теплым приветствием.
Ка Таня, была в нашем доме новенькой, отец купил ее у своего брата, потому как служанка оказалась «бракованной» и нарушила сразу несколько правил. Я не вникала в подробности, собственно, это не представляло для меня тогда интереса.
Слуги в нашем мире были такими же вещами, как платья из моего гардероба, с той лишь разницей, что им требовался более сложный уход. Редко кто, даже из самых бедных господ не имел нескольких слуг. Так повелось с давних пор – мы, господа или таны, правили миром, а слуги, ка, нам служили. Взамен, они получали пищу, кров и заботу. Да, заботиться о своих ка, наряжать их в модные одежды, хвастаться ими перед соседями – все это служило немалым развлечением. Признаюсь, я какое-то время поддавалась подобным играм, но они мне быстро наскучили.
-Подай красное платье, - с раздражением, бросила я, видя, что ка замешкалась.
Вздрогнув, она метнулась к шкафу и стала судорожно перебирать наряды. Стоять на холодном полу было некомфортно, и я мысленно пообещала сделать ка-прачке замечание за то, что не подумала высушить ковер к моему пробуждению.
Услышав тихий всхлип, я удивленно обернулась. Ка Таня сидела на корточках у шкафа и, плача, разглядывала упавшие с одной из полок детские башмачки. Мама почему-то сохранила эти старенькие белые тапоточки, в который мне довелось сделать первый шаг
-В чем дело? – не веря своим глазам, строго спросила я.
Ка испугано вскочила и сунула башмачки на место. По щекам ее, солеными дорожками бежали слезы. Не знаю, кто из нас в тот момент испугался больше – я или она, ведь за всю жизнь, мне не доводилось видеть у слуг никаких эмоций, кроме восхищения и благодарности. Слезы на глазах бездушного существа, вещи, собственности – для меня это было настоящим потрясением.
-Почему ты плачешь? – растеряно спросила я, не зная, как реагировать.
Закрыв ладонями лицо, она тихо ответила, что скучает по своему ребенку и разрыдалась еще сильнее.
-Ребенку? – я нахмурилась и, позабыв про холодный пол, подошла к ней. – Какому ребенку, вы ведь не можете иметь детей!
Перестав плакать, ка Таня отпрянула и с вызовом вскинула голову.
-Можем! Можем! – с надрывом крикнула она. – И любить мы можем, и скучать, и страдать, и плакать, как видишь!
-Вижу…
-Они забрали моего ребенка! На этот проклятый остров, к чужим людям, одного! Я даже не знаю, сумели ли они довести его туда живым! До чего же вы бесчеловечны, бесчувственны, жестоки! Как только земля вас носит!
У нее явно начиналась истерика. Это было удивительно и жутко – эмоции у ка. Верить ли ее странным словам, я не знала, но зато имела представление, что делать с истерикой, благо имела трех довольно разбалованных сестер. Размахнувшись, я дала служанке пощечину и на всякий случай отошла. С ненавистью взглянув на меня, ка Таня отвернулась и, постояв некоторое время неподвижно, продолжила спокойно перебирать платья.
-Почему ты обвиняешь всех танов? – набравшись смелости, спросила я, ибо на душе вдруг стало так мерзко, будто пощечину дали мне, а не наоборот. – Разве в этом доме ты видела зло?
-Вы все – зло, – ответила она, не оборачиваясь. – Считаете нас животными, распоряжаетесь нами, рушите мечты, надежды, счастье. Вы придумали правила под себя и вбиваете их в наши головы с рождения, надеясь получить послушных зверушек. Да и сами, - ка зло усмехнулась, – становитесь жертвами собственной лжи! Рабами правил, превращающих вас в нелюдей!
Это уже было слишком. Слова, хлесткие и жестокие, как мне тогда показалось, упали на благодатную почву. Я разгневалась и, забыв различия между нами, стала с жаром убеждать ее в несправедливости таких обвинений. Вопреки закону, воспитанию, здравому смыслу – мы вступили в диалог. В моей жизни это стало поворотным моментом.
Сказав посланному отцом слуге, что нездорова и не спущусь к завтраку, я оставила попытки доказать своей ка, что не являюсь вселенским злом, и попросила рассказать по порядку ее историю. Да, именно попросила, потому что внутренне чувствовала, что за словами ее была некая доля истины. Лгать же самой себе и закрывать глаза на правду, мне претило.
История ка Тани, действительно заслуживала того, чтобы ее услышать. Рожденная от отобранных для размножения ка, она, как и остальные дети-слуги воспитывалась на острове Каан. Остров этот, довольно большой, был поделен на три половины – в одной жили мужчины ка, в других двух - женщины и дети. Друг друга они видели редко, только когда наступали дни покупок и таны приезжали на кораблях, выбирать себе новые игрушки. Иногда они увозили мужчин, иногда женщин, очень редко детей, ибо последние были еще плохо обучены и имели неустойчивый нрав.
Детство свое, ка Таня помнила плохо. В пятнадцать лет ее увез на большую землю молодой тан, назначив горничной своей супруги. В их доме она провела лет десять, а затем они продали ее моему дяди, а себе купили новую, помоложе. Ка Таня горевала по хозяевам, к которым успела привыкнуть, но вскоре нашла утешение и сочувствие у молодого ка по имени Димитрий, который служил поваром. Между ними вспыхнули чувства и плод этих чувств, вскоре стал причиной того, что ка Димитрия продали в другой дом, а ка Таню держали в подвале, пока она не родила «бракованного» ребенка – мальчика. Через три месяца, младенца у нее отобрали, а ее саму перепродали моему отцу за бесценок. К слову, отец, хотя и был одним из богатейших танов, не упускал случая сэкономить. Так, благодаря его скупости, решилась не только судьба ка Тани, но и моя собственная.
Сказать, что я была удивлена и напугана услышанным, это не сказать ничего. Мой мир рухнул, рассыпавшись как карточный домик, и оставил в утешение одни вопросы. Я не могла поверить, но верила, а что делать с этой верой – не знала. Чтобы вы чувствовали, если бы в один прекрасный день, кровать или стул, признались, что им больно, когда вы на них сидите? А если бы они еще и заплакали при этом? Я ощущала нечто схожее.
Прошел примерно месяц после первого доверительного разговора между нами, прежде чем я стала наедине звать ка просто Таней, а она меня – Кирой. Это было большим утешением для нас обеих. Я постепенно сбрасывала с души наслоения всех тех норм и правил, которыми пичкали меня с рождения, и педантично разбирала существующую реальность на составные части, вынося о каждой собственное суждение. Казалось, за спиной начинают расти крылья, а разум, пробуждается от долгой спячки. Очень медленно, мысль за мыслью, я поднималась по ступеням к тому, что олицетворяло теперь высшую ценность – к свободе. К сожалению, тогда я еще плохо представляла, что именно хочу, и какова может быть цена. Впрочем, узнай я будущее наперед, вряд ли бы это повлияло на ход дальнейших событий.
Даже умея скрывать свои чувства, я не сумела избежать ошибок. Однажды за обедом, в присутствие всей семьи, забыла упомянуть приставку «Ка», обратившись к нашему повару. Когда он ушел, я получила от отца строгий выговор. Таня была абсолютно права, говоря, что мы, считающие себя танами – господами, зависим от собственных предрассудков больше, чем бездушные слуги. Вспомнив детство, я ужаснулась давлению, которое оказывали наставники, вбивая в наши головы прописные истины о «верном использовании вещей» и правилах обращения с ними. Мы искренне верили, что нет в мире никого выше и разумнее танов, что мы – венец эволюции и должны жить в довольстве и комфорте.
Я стала видеть и замечать многое, что воспринималось раньше, как должное. Научилась думать самостоятельно и независимо. И поняла, что не смогу жить так, как навязано мне поколениями танов. Ощутив смутный вкус свободы мысли, я захотела вкусить ее сполна.
Желание – это самое крепкая основа для действия. Поставив цель, я терпеливо ждала подходящего момента, чтобы перейти от мыслей к действиям. В том, что я получу желаемое, сомневаться не приходилось. Легче было отрезать руки, чем сломать крылья. Остановить меня могла только смерть… Я и не знала тогда, как была права, думая так.
-Ты совсем не выходишь из дому, так нельзя, - однажды посетовал отец, с неудовольствием заметив синяки у меня под глазами.
-Вовсе нет, - возразила я, представляя, как бы он удивился, узнав, что вместо того, чтобы спать ночами, его дочь читает запретные книги по мифологии.
Он немного помолчал, собираясь с мыслями, а затем с улыбкой спросил, не желаю ли я составить ему компанию в путешествие на Каан. Не знаю, проверка ли то была или не, но стоило немалых усилий сохранить на лице равнодушие.
-Это было бы интересно. Мне самой можно будет выбрать новых ка?
-Разумеется. Тебе давно пора иметь нескольких, одной единственной в таком возрасте уже неприлично обходиться.
-А ка Таню можно взять? Не хотелось бы использовать незнакомых слуг.
-Что ж, если хочешь.
На этом разговор был закончен и, попрощавшись, я поспешила обрадовать свою тайную подругу неожиданной новостью. Для нее она могла стать настоящим подарком судьбы, так как давала призрачную надежду увидеть сына. Я же, обещала себе сделать все возможное, чтобы способствовать этому. Что касается моих собственных надежд, то чем больше узнавала я мир, тем яснее понимала, что одна изменить не смогу ничего.
Это было мое первое путешествие на корабле. Восторг вызывало решительно все: синее, с изумрудными прожилками море, небо, сквозь купол которого ночью можно было любоваться на бесчисленные россыпи созвездий, шепот волн, дыхание ветра, наполняющего паруса жизнью и силой. Я завидовала альбатросам, белыми бумерангами летающим над мачтами, едва не задевая их огромными крыльями. Они, птицы, казались живым олицетворением свободы и радости. О, как хотелось улететь и раствориться в воздушных потоках, пронизанных запахом моря! Мне даже было жаль, когда вдалеке показался остров и капитан приказал приспустить паруса.
Таня нервничала. Кусая губы, она напряженно вглядывалась в лица отобранных ка, надеясь узнать знакомых. Вопреки надеждам, на остров отец меня не пустил. Как я не просила, любоваться тропическим лесом пришлось с палубы. Выбирать новых слуг предложили тут же, из тех, что доставили с берега.
-Умоляю, упроси отца оставить меня на острове! – поняв, что все попытки попасть на землю тщеты, плакала Таня.
Ее слезы разрывали мне сердце, однако обращаться к отцу я не спешила. Нужен был предлог, что-то способное отвести от меня подозрения в заинтересованности судьбой служанки.
-Ах, пять ка – не многовато ли это для такой юной девушки? – с сомнением дерзнула я спросить родителя.
-Оставь себе четверых, – со снисходительной улыбкой, ответил он.
-Но мне нравятся новенькие! Вот если бы ка Таню оставить тут! Она смертельно надоела, да и потом я замечала странности…
-Вот как?
-Да, иногда она такая нерасторопная! Думаю еще год-два, и толку от нее не будет.
-Тогда, пожалуй, ты права. Раз уж мы сами прибыли на Каан, здесь ее и оставим, Правила это позволяют. Перепродать ее все равно не удастся.
-Можно мне лично отвезти ее на пристань?
-Зачем? – насторожился отец.
-Но она же моя вещь! Я хочу ее вернуть сама – это правильно!
Его губы растянулись в довольной улыбке.
Итак, мечта Тани сбылась. Я не сомневалась ни минуты, что она сумеет найти своего сына, если он только был жив. Заранее приготовленная грамота о качественной службе, должна была облегчить ей эту задачу и предоставить некоторые привилегии. Как добротно отслужившая, Таня имела право сама избирать себе занятие на Каане. Вопреки всеобщему мнению господ, для их слуг возвращение на остров было праздником и желанной участью, а не карой. Тем более, когда довольные господа давали грамоты отличия. Правда, обычно счастье это выпадало на долю старых ка, перепродать которых было уже нельзя, а досматривать – убыточно.
Шлюпка, которая доставила меня на берег, отчалила в обратный путь с последней партией живого товара – тремя мужчинами лет двадцати-тридцати. Сидя у кормы, я украдкой разглядывала их хмурые лица, стараясь понять, что могут чувствовать эти ка, расставаясь с остовом на котором прошла половина их жизни. Было любопытно, из чего складывалось их существование, и почему за столько лет ни один не воспротивился странному миропорядку, который даже у меня, высокородной таны, после всего, что я узнала, вызывал отвращение.
Поднявшись на корабль, я попросила отца проводить меня в каюту. От переживаний и постоянного внутреннего раздражения, разболелась голова. Кроме того, не хотелось участвовать в празднестве, которое устраивалось вечером в честь удачной закупки. По словам капитана, все отобранные ка являлись очень «качественными». Я уже спокойно слышать подобный цинизм, а проявлять свои эмоции опасалась: законы нашего мира строго регламентировали отношение к слугам. Если бы мои мысли стали известны отцу или другим танам, меня изолировали бы от общества.
История знала всего с десяток случаем, когда таны шли против закона и традиций. Таких людей считали душевнобольными, и называли «аната» - бунтари. Им предоставлялся выбор: или смерть или изоляция с перевоспитанием. Я не хотела для себя подобной участи. По крайне мере – пока. Однако мое сердце было не железным, и даже не каменным… Судьба Тани что-то надломила в душе, и я уже не знала, что ждать себя самой.
****
Резкий толчок и странный звук, похожий на скрежет металла о металл. За дверью слышались крики и топот. Потянувшись за колокольчиком, я хотела позвать свою новую ка, но передумала, и, накинув халат, вышла.
-Стоять! – раздался окрик.
Обернувшись, я увидела бегущего по коридору слугу. Его желтая рубашка была в крови, а левая рука неестественно вывернута. Налетев на меня, он втолкнул обратно в каюту и запер дверь.
По инерции упав на пол, я ударилась плечом о ножку кровати. Стало страшно. Никогда еще не доводилось испытывать такого животного ужаса перед человеком. Его ярость и ненависть были почти осязаемы: он готов был убить, более того – хотел этого, но почему-то сдерживался.
-Открой, Кира!
Услышав голос отца, я с трудом встала на четвереньки и, не обращая внимания на боль, поползла к двери.
-Отойдите от каюты! – раздался надо мной низкий голос. – Если попытаетесь взломать дверь, я убью тану!
-Что ты хочешь, ка?
-Мне нужна грамота и шлюпка, чтобы вернуться на остров.
-Ты получишь и то и другое, - раздался ответ, - только отпусти мою дочь.
Слуга хмыкнул.
-Заберете ее с острова, когда буду в безопасности.
Я услышала, как отец выругался и велел кому-то передать требования капитану. Затем послышались торопливые шаги, и наступила тишина. Удалось доползти до двери, когда ка, наконец, заметил, меня и оттащил назад. Сопротивляться сил не было, я прекрасно понимала, что ничего не могу противопоставить его силе и злости.
-Страшно видеть чувства вещи? – с неприятной ухмылкой спросил слуга, швырнув меня на постель.
-Страшно, - тихо ответила я, стараясь не смотреть в его глаза. – Но я не считаю вас вещью.
-А кем считаешь? Слугой?
-Человеком.
Изогнув бровь, мужчина склонил голову на бок и пристально посмотрел на меня.
-Я видел, как ты сдала на остров свою ка. Разве так поступили бы с человеком?
Нахмурившись, я села и потуже затянула пояс халата. В душе вдруг проснулась злость.
-Это все, что я могла сделать. Таня хотела найти своего сына. Я рисковала, возвращая ее!
-Вот как?
Услышав в его голосе нотки удивления, я подняла глаза.
-Почему ты хочешь вернуться? – мой вопрос прозвучал немного резко, но он, похоже, не обратил внимания.
Отвернувшись, мужчина положил нож на стол и задумчиво взглянул в иллюминатор.
-Я не вещь, чтобы позволять распоряжаться свой жизнью. Остров – мой дом. Да и потом, кто-то должен был положить конец беспределу.
-Думаешь, тебе удастся изменить то, что устраивает большинство?
-Нет, мне – нет. Я лишь покажу пример.
-Тебя просто казнят и все.
-Возможно.
-Тогда зачем?
Он обернулся и пожал плечами.
-Лучше умереть человеком, чем всю жизнь быть чьей-то вещью.
Я задумалась. Наверное, этот ка был прав. И все же, глупо было впустую жертвовать собой…
-Если вам, слугам, не нравится, как устроен мир, почему же вы не объединитесь и не выскажете это? Почему ты один?
-Другие не захотели.
-Испугались?
Мужчина грустно улыбнулся.
-Просто не захотели. Они не умеют жить по-другому. И, быть может, ты права – им страшно.
-А ты умеешь?
-Нет. Но хотел бы попробовать. И я не боюсь.
Его лицо, с грубыми, как у всех ка чертами лица и резко очерченными скулами, было спокойно.
-Один человек не может изменить целый мир, – покачав головой, я вздохнула.
-Я слышу сожаление в твоем голосе, тана?
Отвечать не хотелось. Если бы не его присутствие, я, скорее всего, просто бы заплакала. Но выражать чувства перед другим человеком, тем более слугой, не хотелось. Да, основы вложенного в меня мировоззрения были прочны.
-Я действительно не смогу изменить мир, - так и не дождавшись ответа, произнес он. – Но моей власти лишь сказать ему «нет» и сойти с проложенной колеи.
-И умереть?
-А разве свобода не стоит того?
«Свобода», - произнеся про себя это слово, я улыбнулась.
-А что есть свобода?
Слуга нахмурился.
-Не знаю, что она значит для таких, как вы. Для нас это возможность самим выбирать свою судьбу... Возможность создавать семью, любить, растить детей, знать отца и мать, свои корни… Может это и не свобода, а только некая грань от целого, но для человека и ее достаточно. Самовыражение, которое является другой гранью – под силу единицам…
-И для масс губительно, – заключила я.
-Верно. Но сложившуюся картину, так или иначе, надо менять. Мы тоже люди, тана! И это должны понимать не только вы, но и мы сами.
За круглым стеклом иллюминатора гас закат. Красноватые блики, падая на стекло, высвечивали пыльные разводы. За дверью вновь раздался шум. Вздрогнув, слуга откинул со лба волосы и взял со стола нож.
-Шлюпка спущена, ка, – громко произнес отец. – Выходи, тебя никто не тронет.
Повернувшись ко мне, мужчина протянул руку и улыбнулся.
-Пойдем, не бойся, я оставлю тебя на причале. Мне важно просто вернуться.
-Чтобы другие увидели твою смерть и еще больше испугались?
-Господа не наказывают слуг у всех на виду – это неприлично! – покачав головой, процитировал он одно из Правил.
-Ибо это карается изъятием слуги в пользу государства, - добавила я. – Только вот государство не ограничится одним наказанием, – взяв его за руку, я встала и, почти с дерзостью взглянув в его синие глаза, спросила: – Как твое имя, человек?
-Всеволод, – серьезно ответил он.
-А я – Кира.
Когда лезвие ножа застыло у моего горла, в душе вновь проснулся страх. Стараясь дышать в унисон, чтобы наши движения были синхронны, я открыла дверь. Отец и еще несколько танов, стояли вдоль противоположенной стены. Лица у всех были бледные и напряженные.
Мы шли по опустевшей палубе, под темнеющим небом, в котором уже зажигались первые звезды. Прохладный ветер перекатывал по волнам белые барашки и выпутывался из моих рыжих локонов. В отличие от белокожих ка, таны были смуглы и, в большинстве своем, имели светлый цвет волос. Наверное, мы принадлежали к разным расам… Увы, история, которую преподавали танам не сохранила никаких сведений о происхождение ка. Только в мифах, которые официально были запрещены, иногда проскальзывало упоминание о Черной двери. Из-за нее, родившись в недрах первобытного мрака, пришли когда-то в наш мир двое – мужчина и женщина. От них, согласно мифам, произошли все таны. О слугах, опять же, не было никаких упоминаний. Впрочем, я не верила в эти сказки.
В шлюпку мы сели без каких-либо препятствий. Устроив меня на корме, перед собой, Всеволод стал грести к берегу. Быстро темнело. Чуть дальше причала, на небольшой возвышенности, мигал огонек маяка. Горели огни и на корабле, вычерчивая его контур и бросая в танцующие волны пятна света. Ритмичные всплески воды под веслами, далекий шум прибоя, приглушенные голоса людей на берегу… Все вокруг дышало странным, каким-то зловещим покоем.
Обхватив колени, я закрыла глаза. Мой мир распался на части, и не осталось ничего, за что можно было бы ухватиться. Жить иначе я не умела, да никто бы и не дал, а так, как раньше – не хотелось. Мама, сестры, отец – я любила их, но любовь эта ныне ранила больше, чем ненависть. Невыносимо было видеть родных людей, живущих в чудовищной иллюзии, ежедневно унижающих себе подобных, зи не хотящих даже задуматься над простыми истинами…
«Не хочу»! – с горечью призналась я себе, с тоской взглянув на удаляющийся корабль. – «Не хочу так жить»!
Словно в ответ на мои мысли, с неба упала звезда. Потом еще одна, и еще…
-Звездопад, – тихо пояснил Всеволод, на миг, переставая грести. – Когда я был маленьким, то убегал с ребятами любоваться на него. Воспитатели нас потом месяц на улицу не выпускали. Слугам неприлично любить красоту.
-А господам она не нужна,– отозвалась я, не сводя взгляда со сказочного действа.
На берегу нас уже ждали. Сделав вид, что не заметил застывших в тени факелов людей, Всеволод помог мне выбраться из шлюпки, а затем, вновь испугав, вышвырнул в море нож.
-Я не преступник, - громко сказал он. – Я – человек!
Через несколько секунд он уже лежал на земле, придавленный тяжестью навалившихся на него тел. Я закричала, но меня быстро оттащили в сторону, что-то говоря о законе и порядке, пытаясь, видимо, успокоить… Но я не слушала. Было все равно – внутри зарождалось в этот момент странное чувство, сравнимое, разве что, с холодной решимость, но гораздо сильнее.
«Разве свобода не стоит того…»? – звучали в сознании слова ка, и сердце убыстряло ход, соглашаясь с безумными мыслями. – «Да, да! Смерть за правду, гораздо ценнее жизни во лжи»!
****
Отец не хотел, чтобы я присутствовала на заседании. Но закон был неумолим. Поскольку исследовалось дело слуги, слушание было закрытым: присутствовали только его несостоявшиеся хозяева, я и член экипажа, которого во время побега, Всеволод слегка ранил.
Когда его ввели и поставили перед судьями, у меня перехватило дыхание. Он был спокоен и выглядел намного достойнее тех, кто дерзал ныне решать его судьбу. Я поняла вдруг, что меня поразило в этом человеке. Свобода, к которой он стремился и ради которой не побоялся сделать шаг в сторону, накладывала на него отпечаток собственного достоинства, благородства. Несмотря на высокородное происхождение многих, кто в качестве зрителей собрался в зале, их лица не отражали внутреннего света: они были надменны, насмешливы, иногда невозмутимы, но… пусты.
-…за похищение высокородной таны, признается виновным! – закончил долгую речь судья. – Пусть его хозяева изберут достойное наказание.
Женщина, сидящая радом со мной, решительно встала и громко сказала:
-Казнь!
-Да будет так, дабы закон… - увидев, что я тоже поднялась со своего места, судья удивленно замолчал.
Прежде чем отец сумел остановить меня, я подошла к Всеволоду и, взяв его за здоровую руку, с вызовом взглянула на сидящих в зале людей.
-Он не похищал меня, - мой голос эхом отразился от каменных стен и слился с возмущенным шепотом. – Я сама пошла с ним – он такой же человек, как и мы!
-Аната, аната… Бунтарка! - донеслось из зала, и я вздрогнула, вспомнив прочитанные когда-то слова мифов.
-Уведите обоих, - резко приказал судья, захлопывая папку. – Суд окончен.
В тюрьме нам довелось провести всего сутки. Мы почти не разговаривали, а я от пережитого стресса большую часть времени проспала. Вопреки опасениям, Всеволод не стал ни порицать мой поступок, ни отговаривать изменить показания. Быть может, он понимал, что если попытается, то вполне может достигнуть успеха. Пока я не давала воли мыслям, страх был не властен над сердцем, а неизвестность не могла пробиться за стену настоящего, которое сейчас казалось вечностью.
Отец был достаточно влиятельным таном, чтобы с его мнением считались, даже, несмотря на закон. А быть может, мой поступок, настолько всколыхнул общество, что поступить, согласно правилам не представлялось возможность. Так или иначе, а вечером того же дня, к нам пришел один из высокопоставленных чиновников и предложил то, чего мы оба совсем не ожидали.
-Мы предлагаем вам свободу, – с усмешкой сказал он. – Вы можете выбрать любую судьбу и любой путь – из двух возможных. Ты, тана Кира, вольна вернуться в родной дом или на остров слуг, как пожелаешь. А ты, - мужчина повернулся к нахмурившемуся Всеволоду, - можешь остаться среди ка или стать господином. Разумеется, правительство обеспечит тебя всем необходимым.
-А если нам не подходят оба этих варианты?
Быстро взглянув на него, я опустила глаза. Со стороны Всеволода было дерзостью решать за меня, но я не нашлась, что возразить. Скорее всего, он лишь озвучил то, о чем я подумала бы позже.
-Третьего варианта не существует, ка. И ты это знаешь. Завтра вы предстанете перед членами правительства и огласите сделанный выбор. В противно случае, невзирая на ходатайство некоторых танов, смертная казнь будет приведена в исполнение. Тану Киру это тоже касается. Обществу ни к чему бунтари.
Сказав так, чиновник вышел, а дверь в камеру вновь закрыли.
-Что ж, - задумчиво произнес Всеволод, ложась на пол, поскольку кроватей в камере не было. – У тебя есть время подумать.
-А ты?
-Мой выбор с самого начала был однозначным и они это знают.
За узким высоким окном, закрытым белой решеткой, догорал день. Кусочек неба постепенно чернел, и в камере уже стало почти темно. Сев спиной к холодной стене, я задумчиво взглянула на полоску электрического света под дверью. Наверное, я поступала, как эгоистка… Отец с матерью, сестры – несмотря, на свои убеждения, они любили меня. Как и я их. Из человека трудно было вытравить человечность, хотя для этого и делалось все возможное. Но, быть может, привыкнув видеть в человеке вещь, наше общество само постепенно теряло человеческий облик. Или уже потеряло? Кто знает, не обманывала ли я себя, приписывая родным то, чего на самом деле не было?
Они считали меня сумасшедшей… Или бракованной, как взбунтовавшегося слугу. По сути, так и было. Такие как я и Всеволод, смотрелись на теле общества раковой опухолью, которую следовало удалять. Могла ли эта опухоль разрастись настолько, чтобы убить организм? Да, теперь, подумав, я поняла, что вполне. Наверняка и среди танов и на острове, у нас нашлось бы немало единомышленников. Ум, терпение, осторожность и сила воли, желающих свободы, сломила бы существующий миропорядок. Мне очень хотелось в это верить.
Ровное дыхание Всеволода и приглушенный разговор охраны за дверью… Я не сводила глаз с мигающих звезд, пытаясь вспомнить название созвездий. Они думали, что предоставляя выбор между двумя кругами ада: миром слуг и господ, давали нам желанную свободу. Глупцы!
«А что есть свобода»? – уже в который раз повторяла я собственный вопрос и вновь не смогла ответить.
Но одно я знала точно: то, что предлагали свободой не являлось. По крайне мере, для меня. Я хотела жить в мире, где положение человека определялось бы его собственным выбором, способностями и умом. Обдумав все, что довелось услышать за последние месяцы, я пришла к выводу, что свобода заключалась в любви. Любовь к себе подобному, к семье, родине – именно это делало человека человеком. Именно этого лишали ка, стараясь превратить их в бездушные вещи. Свободы же выходить за рамки своей личности и эгоизма - это то, чего лишали нас, господ.
Научившись думать, я не могла уже представить, что смогу вернуться в дом отца и жить по-прежнему. Зная, что есть такие, как Таня, как Всеволод, видя чувства других людей… Жить же на острове, было бы для меня, воспитанной как госпожа, хуже смерти. Я не смогла бы ничего изменить, а бесправие постепенно свело бы с ума. Оставался один выход. Он был не менее глуп и пугал болью и неизвестностью, но по крайне мере, логически завершал начатый мною путь. Да, свобода являлась, наверное, слишком тяжелым бременем. Не каждому она была по силам.
На рассвете нас вывели из камеры и под конвоем доставили в зал суда. Я немного удивилась, заметив, что кроме судьи и еще нескольких человек из правительства, никого не было. Более того, даже охрану попросили выйти.
Когда двери были заперты, судья встал и, пройдя к противоположной от входа стене, надавил на ровную каменную поверхность. Со странным шелестом, мрамор прорезали тонкие линии и, спустя минуту, открылась потайная дверь. Ровный черный прямоугольник, словно картина застывшей на серо-белом фоне, заставил меня в страхе отпрянуть. Оглянувшись, я увидела, что и остальные таны отошли подальше. Только судья, по-прежнему, стоял у стены и спокойно улыбался.
-Это дверь вникуда, - увидев мое замешательство, пояснил он. – Многие проходили сквозь нее, но никто не возвращался. Страшнее казни, чем неизвестность, наш мир еще не придумал. Вам дан был выбор и время, чтобы его сделать. Теперь решайте.
Расправив плечи, Всеволод слега сжал мою ладонь, а затем быстрым шагом пошел вперед. Проводив взглядом исчезнувший во тьме силуэт, судья внимательно взглянул на меня.
-Теперь ты, тана Кира. Подумай еще раз. Там, за дверью, тебя ждет отец и прежняя жизнь. На острове Каан, встретит благодарная Таня со своим маленьким сыном, - увидев, что я вздрогнула и удивленно нахмурилась, мужчина покачал головой: - Да-да, мне все известно, даже то, какие мысли нынче посещали тебя. Не ты одна проходила через агонию выбора. Однако редко кто решался сделать шаг в сторону.
Я не смогла ничего ответить. Мне было страшно. Так страшно, что подгибались ноги. Но, все же, я шла – медленно, шаг за шагом. То ли упрямство, то ли гордость, то ли пример Всеволода, заглушали в душе голос сомнений. А быть может, это была именно любовь: я ничего не могла сделать для мира, для людей, которые оставались в нем жить и страдать. Единственное, что оставалось в моей власти – сказать: «нет» беззаконию. Много ли то было или мало – не знаю, но это было все. Кто-то, наверное, смог бы большее, но не я.
Шаг в сторону. Шаг вникуда… Темнота поглотила меня, лишив зрения и слуха, отъяв тело и накрыв душу покрывалом тишины. Секунда, две, три…
Солнечный свет ослепил глаза, заставив зажмуриться. Пошатнувшись, я упала на что-то мягкое. Откуда-то слева раздался звонкий детский смех.
-Смотри, мама!
Прикрыв глаза ладонью, я огляделась. Высокие дома, взмывали к самым облакам. Деревья, казавшиеся карликами по сравнению с каменными гигантами, были усыпаны цветами, а на некоторых, поблескивая на солнце восковой кожурой, висели сочные плоды.
-Что это за место? – неловко поднявшись, спросила я, подошедшую женщину.
-Город.
-Но…
-Из вашего гетто в последнее время мало кто возвращался, - предугадав следующий вопрос, поспешила добавить она. – Ты и тот мужчина – единственные за последние десять лет. Мы рады, что вы сумели выбраться. Думаю, и для других теперь есть надежда!
Не совсем понимая, что она говорит, я кивнула.
-А где он?
-Ушел. Сказал, что если ты решишься, он найдет тебя сам. Не волнуйся, вы скоро увидитесь.
-Вы упомянули «гетто» - что вы имели в виду?
Женщина ласково улыбнулась и, взяв меня за руку, покачала головой:
-Идем, аната Таня, идем. Ты сама все скоро поймешь…
-И все же?
Она вздохнула, и мне на миг показалось, что в ее глазах скользнула грусть.
-Наш мир едва не погиб когда-то… Очень давно. Мы почти уничтожили и его и себя самих, забыв, что мы люди. Те, кто сохранили разум и стремление к совершенствованию, отправили безумных в иные миры, гетто, дабы там они исцелили свою природу. Но получив свободу, люди в безумии строили то же общество, делали ту же ошибку. Возвращались единицы...
Оглянувшись назад, я попыталась разглядеть очертания двери, сквозь которую шагнула, но ее уже не было.
-Ну, идем же, Кира! Это твой мир!
Помедлив, я кивнула и, отпустив ее руку, решительно пошла к Городу.