И две души родные дышат рядом...

*  *  *

 

Там, где Лугань, июльскую былую,
сплошь затянули ряска и мазут,
в белёном доме по сей день живу я,
и те, кого любил я, в нём живут.
Там, в трёх шагах от Каменного Брода,
известного бандитского гнезда,
всё лето напролёт - тепла погода,
трава пахуча и вкусна вода.

Ароль, щенок окраса капуччино,
щеку мне лижет, лая вслух пароль.
И льётся с облаков первопричинно
Господний свет на пыльную юдоль.
И две души родные дышат рядом
хранительно. А, в десять яблонь, сад
вздымается бескрайним вертоградом
над той Луганью, сорок лет назад.

Одежда там бедна. Теперь наглее
топорщит перья и хвосты шпана.
Но похвальба лабазника-плебея
едва ли дальше Лопани слышна.
Расшатан мост над сохнущим потоком,
и май горбат, и обескровлен труд...
Но день спасён мой - тем щенячьим оком,
тем солнечным степным юго-востоком,
где в доме белостенном невысоком
меня до самой поздней ночи ждут...



*  *  *


Раковинами и книгами
дом мой заполонён.
Русоволосыми играми
детство ведёт в полон.
Радугой растревоженный,
дом отворяет дверь.
Бабушка, сказ хороший мой,
невоскресимый теперь...
Светятся глаз твоих истины,
руки в раденье легки.
Два наших имени - искренние,
радостные стихи.
Жду. Даже если тенью
вздрогнет под вечер сад,

три на веранду ступени
всё же не заскрипят.
С глянца ракушки мраморной
пыль не сотрёт рука.
Мёртв, заблудясь меж рамами,
хрупкий огонь мотылька...
Квохчет обыденно курица.
Грядка черна, как погост.
Искры твоей настурции -
капли мальчишеских слёз.
Бьюсь. Ошибаюсь мерою.
Внятен ли голос мой, тих -
верю в судьбу, ибо верую
в твой первозданный стих.