Богодьявол

       На смерть Сталина

Малозаметный средь приметных,
лишённый Богом их плюсов,
вознёсся к вечности из смертных
над легионом толп несметных,
закрыв отчизну на засов.

Он, на приличия не глядя,
любил свой культ сооружать.
На зависть пушкинскому дяде
он всю страну, порядка ради,
себя заставил уважать.

Лубянкой, Смершем и Гулагом
«помехи» лишние убрав,
давил страну своим укладом
и тех вождей, кто правил рядом,
и, задавив, сказался  прав.

И, «правоту» свою вбивая
повсюду способом любым,
себя всеобщим называя
отцом и другом, убивая, –
стал даже многими любим.

Он чёрту следовал, и Богу;
в усах скрывая свой оскал,
следил за нравственностью строго,
свою же в нужник опускал
и извинений не искал.

Срубил он нэпманство под корень
и вновь крестьян закрепостил,
их наделил колхозным горем,
а тех, кто был в труде упорен,
пахать в Гулаги отпустил.

В кромешный ад завёл Расею,
приняв от дьявола штурвал.
От Бога взял, что Моисею,
как и простому фарисею,
тот божий лик не открывал.

Ах, в ад ли? Посмотрите фильмы,
там все счастливы и горды.
Герои там любвеобильны,
цветут в страде работ непыльных,
добыче угля и руды.

Гипнозом страха и почтенья
вживлял покорность он в умы,
карая смертью разночтенья
своих поправок для «Ученья», 
и правил бал среди чумы.

Врагов придуманных сметала
его свинцовая пурга,
и лишь однажды встретил вяло,
когда держава чуть не пала,
он настоящего врага.

Его сдержал он толщиною
стены из трупов молодых.
И, страшной победив ценою,
свою направил паранойю
на уцелевших и седых.

Людей, навеки не почивших
в утробах камер и печей, –
его ничем не огорчивших
врачей-светил, его лечивших,
он обратил в «убийц-врачей».

Державу сделал сверхдержавой,
вогнав людей в её бетон
щебёнкой. Не быв Окуджавой,
«заблудшим» музам задал тон,
чтоб заглушить народный стон...

Он в мире стал, как Бог и дьявол,
смотря откуда посмотреть.
Казалось, вечно он бы правил,
но вдруг наш бренный мир оставил,
когда судилось умереть.

Средь нескончаемых оваций
замкнулся судьбоносный круг.
Гонитель неугодных наций,
творец их общих депортаций
Творцом всего был выслан вдруг.

Когда он умер, загрустили,
как над отцом родным своим,
и лавой серою застыли
те, кто вулкан так свято чтили, –
в свой час изверженные им.

Уж многих нет. Пришли другие,
кто, чтя утраченный уют
всеобщей крыши, ностальгией
по Богодьяволу живут
и в сети прошлого плывут...

Пройдут века. Истлеют кости
забытых «винтиков» в земле.
О них не вспомнят на погосте,
а лишь о том, кто на помосте
России властвовал, в Кремле.

Кого народ призвал варягом,
сермяжный гонор приспустив; 
назло неродственным кривлякам
его своим назначил стягом,
его подняв, ему простив.

Кто до высот неимоверных
поднял Россию на дыбы
за счёт житий людских прескверных,
за счёт потерь её безмерных
и ею избранной судьбы.

Кто, по учуянному праву,
где дух народа распростёрт,
вгонял сквозь сонм смертей державу
в её величие и славу,
пока не стал телесно мёртв.

И Пушкин будущих столетий 
зачтётся вызванным к доске
без наводнений* за билетик,
что вытянут зубрилы-дети
о «Медном всаднике» в Москве. 

      
 * В советских школах учили наизусть только вступление
 к поэме  Пушкина «Медный всадник», прославляющее град Петра,
тогда как вся поэма была о несчастьи, причинённом простому человеку
 ужасным наводнением. (прим. авт.)

                Февраль 2005 г.