Пьер Паоло Пазолини. Свидетель и участник

Свидетель и участник
этой низости и этих мучений,
я иду вдоль кораллового парапета,
сдерживая сердцебиение,
распростёртый в своей жажде знания,
в своей ненасытной потребности понимать,
что жизнь не имеет конца,
даже когда она из чистой лихорадки
возвращается в монотонность
благодаря пороку слепого повторения
поступков и чувств...

И, как будто Рим или мир имеют исток
в этом стародавнем вечере,
в этих тысячелетних запахах,
я иду вдоль обрыва, отверстого варварским Тибром
посреди грязных обиталищ,
испаноподобных построек из терракотты,
площадей померкшего великолепия,
выведенного в барочную восковую спираль
осквернённой и обращённой в магазин церкви,
в чёрных переулках, где пыль, луна, древность, нечестие
покрывают собой всю белизну — а хрящи мостовой
выложены булыжником и гудят под каблуками прохожих.

Я шагаю прямо в разверстые уста Святого Михаила,
обхожу низкие стены зданий, похожих на казематы,
ступаю на зернистую поверхность ослепляемых луной площадей,
усыпанных растрескавшимся от старости щебнем,
я вижу, как с терасс склоняют головки гвоздика и рута,
заготовленные девушками в домашних нарядах.
Голоса этих арестанток разлетаются в изменённом воздухе —
между туфовых стен с похожими на ямы проёмами
и скособоченными двойными окнами.
Они отважно повторяют
крики юношей, возвращающихся домой
после первых зрелищ.
Рубахи и майки развеваются
над их жизнью, тесной и небрежной.
На площади под домом продолжают скапливаться
вокруг уже закрытых кафе,
и дальше, среди телег и ржавых грузовиков,
воодушевлённые людские толпы.
Чуть дальше пылает луна,
а бегущие к площади переулки темны,
или освещены лишь настолько, чтобы обнажилась их кривизна.
Там видна вздутая стена
из лёгкого, бескостного, как губка, камня,
с рустикой и резными окнами.
Над всем этим мексиканским квартальчиком
небо изливает своё скрытое колдовство,
узнаваемое в свежем запахе яблочной кожуры,
на бедные пролетарские лачуги,
где смиренно и буйно празднуют этот вечер.