Поцелуй Персефоны Глава 7. Литературный мавр

«Почти все авторы в списке издательства… были женщинами… все они писали романы в трёх томах…»
«Холм грез», Артур Мейчен

Первый роман нашего с Галиной совместного проекта назывался «Знаки на саркофаге» и явился на свет за несколько дней. Руководительнице проекта очень понравились намёки на то, что папирусные лодки на стенах гробницы — зашифрованные изображения кораблей пришельцев, а саркофаги — капсулы для последующей отправки мумий в центр Галактики. Особенно пришлись Галине по душе эротические сцены внутри путешествующего сквозь космос плазмоида. Второй и третий романы я уже писал, лишь изредка консультируясь с возглавившей проект Синицыной. Спонсоры нашлись незамедлительно. И продолжали охотно вкладывать деньги в молодое дарование, не подозревая о том, что обороты,  щедро сдобренные глаголами  «я обняла»,  «я поцеловала», «застонала» («от прилива нежности», разумеется) вышли из-под рук постоянно требующего опохмелки и секса с прототипом главной героини, обросшего бородою существа мужского пола. Так мы продолжали делить радости из мешка румянощёкого Дедушки Мороза. «Сибирская Клеопатра», «Царица подиума», «Купленная любовь» упаковывались в обложки и вываливались на лотки.
Слизнеобразное чудовище( то бишь – читатель) выползало из раковины - и хавало, хавало, хавало.

Пиплы просто с ума посходили от этих винегретно-цветных обложек с фотопортретом Галины Синицыной! Вот, собственно, почему ещё меня с такой неодолимой силой влекло к яствам книжных коробейников. Между обложками, обещающими точную диагностику кармы, зазывающими поясными портретами Гитлера на фоне марширующих отборных штурмовых батальонов,  Сталина, осенённого летящими бомбить Берлин самолётами, увещеваниями психолога, как избежать коллективной травли, я обнаруживал и кунштюки, произведённые моими богатырскими лексическими упражнениями с глаголами, спрягаемыми в женском роде, глубоко эшолонированными изощрённой продюсерской деятельностью Галины по продвижению своего бренда.
— Ты напиши любую хрень! — учила меня моя вдохновительница, запрыгнув ко мне на колени. — Главное — не мудри с метафорами. Всё равно покупаемость будет зависеть от моей фотографии на обложке. От того, какая у меня будет причёска, какой макияж… («И какое нижнее белье», — продолжал Мрачный Иронист, не решаясь произнести этого вслух: бестия терпеть не могла ревнивцев.) Если читателям не понравится моя внешность, написанное уже не будет иметь никакого значения. Так что вживайся в образ…
И я вживался. «Сибирскую Клеопатру» я правил, обрядившись в Галинину юбку, габариты моей хрупкой пассии и мои оказались вполне сопоставимыми. Чтобы одолеть «Царицу подиума», я накрасился, нацепил один из Галининых париков и разгуливал перед зеркалом, имитируя походку гетеристой пантеры. «Купленную любовь» я навалял за несколько вечеров, напялив на себя Галинины колготки и упихавшись в несходящийся на спине бюстгальтер. Отходы предыдущего творения я, кроя и монтируя, бессовестно вставлял в новообразования последующего. Получалось что-то вроде лоскутного шитья.
«Я как раз вышагивала по подиуму в своём обалденном костюме ожившей египтянки времён Эхнатона. На шее болтался подаренный незабываемой ночью жарких объятий скарабей — участник ритуальных таинств. Мои грудки подрагивали, совершенно ничем не прикрытые.
На голове возвышалась тиара с золотой изготовившейся для укуса коброй на её вершине. Я буквально загипнотизировала его. Так делают змеи пустынь, куда уходили древние пророки и дервиши, чтобы питаться акридами. Моё ба затрепетало, как птаха, готовое, отделившись от рен, вылететь из тела вместе с ка… Он вынес меня на руках. Его «Лэнд Крузер» поджидал у входа в казино «Каир»…»
«Прежде чем взять в руки ритуальный нож, я сняла шнурок с нефритовым жуком с шеи и положила рядом со светильником… Братья Ложи Черного Скарабея окружали меня кольцом. Их лица были затемнены капюшонами. Магистр читал по «Книге отошедших». На алтаре простиралось тело жертвы. Обряд реинкарнации вот-вот должен был свершиться…»
«Мне показалось, я с занесённым в руке ножом склонилась сама над собой. Под капюшонами братьев я увидела поблёскивающие змеиные глазки. Ко мне тянулись раздвоенные языки. С головы магистра упал край хламиды — маг оказался огромным, шевелящим лапками жуком-скарабеем. Пахнуло слоновым навозом. Я вскрикнула и проснулась...»

Пятый роман я готов был отлить ещё более стахановскими темпами, но спонсоры обрезали финансирование по причине того, что вертихвостка Галина, заводя их на предварительных ласках, ныряла в постельку к своему писаке. По крайней мере, она меня в том уверяла.  Как только выплаченный мухлёвщиком-издателем «процент от продаж» был потрачен на парфюмерию и косметику реинкарнации Нефертити, мы лишились побочных источников финансирования, и наш, направляющийся за вестиндийскими пряностями и золотом инков галеон сел на мель.  Книжонки с фиктивными тиражами стали исчезать с прилавков, истаивая, как миражи в Пустыне Жаждущих Славы. Возле мусорных баков на задворках книготоржища обнаружились томики с портретами  Синицыной. Золотые слитки обернулись в кизяки. Типографский молох требовал субсидий. С подобранными на помойке  творениями разъяренная пантера ворвалась в кабинет издателя и швырнула ему их на стол с криком: «Что это?!» Но стоило директрисе нашего совместного проекта предъявить провонявшему типографской краской мошеннику претензию насчёт вложенных средств и непонятных чудес с тиражами, ей, вчерашней рекордсменке продаж, было заявлено существом, восседающим на шатком стуле, выглядывающим из-за возвышающихся на столе гор папок с графоманскими бреднями: «Кто ж такую муру покупать будет, милочка?»

Зашвырнув в угол нефритовое насекомое, одолженное у подруги, мотавшейся в Египет по турпутёвке, Галина кусала заусеницы на пальцах, челночила взад-вперед по моей бальзаковской мансарде зарёванной растрёпой, и я уже ни в чём не был уверен. Я брал ножницы, глядясь в зеркало, обкарнывал отросшую за время написания романов до библейско-пророческих кондиций бородень, доводя её до пределов хемингуэевских. Дедушка Мороз, Нептун, Лаокоон, на время выпутавшийся из объятий Змеи, обращался то ли в пижона-шестидесятника, то ли в хиппи времен Вудстока. Натянув поверх трусов джинсы, задрапировав свой мраморный торс в рубаху со свитером и нацепив на нос очки-велосипеды работника музея, где в склянках хранятся препарированные шестипалые младенцы, я выходил из состояния половой неопределенности. Нет, это зам. главного Велемир Дунькин мог тосковать по ботинкам на «манной каше», кокам Элвиса Пресли и временам, когда бригадмильцы расквашивали ему нос и при помощи ножниц приводили в идеологическую норму  немыслимо узкие штанины; у нас были в запасе более изощрённые методы отвязок, улётов, уходов от реальности. В одном я был даже архаичнее некогда властвовавшего на Кипре мавра: я до умопомрачения ревновал Галину! И в этом смысле я был более ископаемым чудовищем, чем даже склеротические рептилии хрущёвок из подотряда пожирателей газетного чтива, одноклеточные потребители ярких обложек ширпотребовских книжонок или вездесуще-толстожопая номенклатура.

Порой, правда, мне казалось, что синещёкий от бритвы «Жилетт» банкир-прототип неоконченного романа «Девушка и миллионер» Семён Дубов, с которым моя подружка упражнялась в позах Камасутры, когда, взлезши на пальму под окном фешенебельного отеля, я поймал эротоманов в оптический прицел, — лишь пришлец из навороченных мною сюжетных коллизий, а ещё точнее — фантом, порождённый миазмами беспрерывно молотящего в углу телека, откуда, как тесто из горшка с квашнёй, лезли ищущие незапятнанных Золушек среди проституток миллионеры, оживающие мумии, интересующиеся археологией денди, белоснежные трансатлантические лайнеры, на коих молодожёны совершали кругосветное турне, изредка пересаживаясь на верблюдов, воздушные шары и аэропланы. Что же касается главного героя головокружительной поездки Галины с барахольным мафиози Китайцем в Турцию, то после выхода в свет второго бестселлера я полностью уверовал в его бесплотную вербальность.
— Представляешь! — всхлипывала Галина, рисуя на лице розовый бутон вместо губ. — Этот хренов недо-Сытин орал мне вслед, что много вас таких, безденежных! Что это была маркетинговая раскрутка, что он взял на себя риски по изданию безымянного автора! Что он чуть не вылетел из-за меня в трубу! Он швырнул мне вслед рукопись нашего четвёртого романа — и она рассыпалась веером… Я собирала, ползая на четвереньках…
Так родился литературный герой-издатель Константин Фридрихович Ненасытин — абсолютный однофамилиц реального. Реальное и ирреальное, мерцая, то и дело менялись местами. Сцена, в которой Ненасытин кидает в талантливую писательницу рукопись подобно тому, как некий монах-искатель истинной и незамутненной веры швырял чернильницу в чёрта, тут же сформировалась в моём воображении во всех деталях — и ни один психиатр не установил бы, было это на самом деле или только пригрезилось.
Как крем-брюле с тортика, я слизывал с опухшего детского личика мастерицы бестселлеров помадные лепестки — и ревность моя истаивала мурашками в кончиках пальцев на ногах.
— А что, если ради нашей с тобой безбедной семейной жизни мне придётся всё-таки отдаться кому-нибудь из них, подобно жене вот этого? — ткнула Галина пальчиком в портрет Джузеппе Бальзамо, графа Калиостро, на обложке дешёвенькой брошюрки, которую я ухватил-таки с лотка, заинтересовавшись перипетиями романа жены Великого Копта Лоренцы с Потёмкиным. Я думал. По крайней мере, я убедился в том, что Галина умеет хранить тайну бренда. И хотя она бессовестно приврала про ползания на четвереньках у мокроступов Ненасытина, чтобы  враньем подлить масла в огонёк, эта бесхитростная ложь свидетельствовала о том, насколько она ценит своего литературного мавра.


© Copyright: Юрий Горбачев 2, 2010