Прогулки

х х х

На карте – мир, в безе – меренга,
Под сердцем – внутренний герой
Опять раздвоен  как шеренга
На голос первый и второй.
Так ночезрительным прибором
Обескуражен Галилей:
Хотел подняться над забором
До нераспаханных полей,
Туда, где млечный свет лиётся
Из наклонённого ковша...
Но линза вогнуто смеётся,
Перевернувшись, как душа. –
Впитали влагу вдоль дороги
Следы испуганных копытц,
А мухе выданы как ноги
Ворсинки трепетных ресниц...
То – разветвленье капилляра,
То – ветки инеевый блеск.
И объективность окуляра,
И фокус всё-таки, и блеф...
Закройся, сумочка пастушья,
Усни, лирический герой,
Вернись к душе, единодушье,
Сравняйся, впадина, с горой!
Доколе жить с губой вприкуску,
Всегда немея от стыда:
В надутом «я» - эпохе узко,
А «мы» - мычащие стада;
За то, что снег не светит югу
И тамбур в поезде продрог,
И от инсульта с перепугу
Последний рухнет носорог.
И где нам вишням удивиться -
Опять подмигивает пульт:
Культура госпримитивизма
И обезличенности культ.
С какой эпохой ни якшайся,
Повсюду мыкаться равно:
Права на хлеб, на воздух – шансы,
И выход – в двери и в окно...

 
х х х

О, тень моя – панельная сестрёнка,
Набросившая ночь как чернобурку...
Так призраки Апраксина двора
Крадутся, озираясь, к Ленинбургу,
Где скверики накрыты для гостей
Осенним винегретом георгинов
И спят, а не чернеют от страстей
В игрушечных коробках  героини;
Откуда всё магнитнее манят
Подковы роковые подворотен...
И памятник разрушивший маньяк
Талантливей создателя пародий.
Спасите, хоть больница и тюрьма –
Мне хочется и плакать и смеяться,
Но светятся безликие дома,
Рядком, как диетические яйца.
Не много ли нам времени дано,
Чтоб заполночь, от сытости и скуки,
Созвездьями бренчали  в домино
Для клавиш предназначенные руки!
О, если бы Господь не удержал
На грани, где с тенями ночевала,
Уж лучше ослепительный кинжал –
Болезнь неизлечимо лучевая...
Коленкой подмигнёт кордебалет
С афиши вседозволенности нашей,
Где плакал князю Мышкину в жилет
Раскольников, старуху доканавший...


х х х      

Обезболивание бронзой –
Операция «путь в народ».
Участь классика...
Чёрной розой
Безъязыко обуглен рот.
Кровь, кипевшая Чёрной речкой,
Остановлена.
Мавр – монах.
Как при няне – кудряв овечкой.
Выше всех – как в лицейских снах.
Высота ли, жучок – асессор,
Сторож площади,
             столп – столбом,
Покоривший страну агрессор,
Стать всеобщей любви рабом?
Камнем жертвенным,
     жертвой лая
Пистолетов и за спиной...
Вот и вызвал бы Николая,
Если был он всему виной!
Нынче мало брусничных пятен
На снегу, если нет в томах...
А не слишком ли всем понятен
И приятель во всех домах?
Вот – по краешку – Боратынский:
Оторвался, звезду кружа...
От поручика Бородинской
Веет холодом как с ножа...


х х х

Вдоль стены, спокойно, в даль стены...
Не рискую, даже не тоскую.
Дым – сквозь пальцы, взгляд – со стороны, -
Узнаю, приветствую такую
В манекенных сумерках витрин,
Маникюром нехотя мусоля
Алый листик.
(Надо же, чтоб Грин
Насолил, под старость, наассолил...)
Дым и пепел. Купол – сквозь дымок:
Храм безбожья.
Чучело Барклая.
В  горле – сердце, сжатое в комок.
(На последний выдох сберегла я).
Город мой – классический покой,
Римский профиль Невской першпективы,
Где поэты, стоя над  рекой,
Вдохновенье ставят на штативы.
Лучевыми шпилями звеня,
Постою, ничем не знаменита.
Город  мой, ты выстроил меня
Из воды, прохлады и гранита.
Неуместны вспышки мокасин
У подножья  белого барокко.
«Смерть мужьям» назвали ж магазин,
Не нашли  тактичнее намёка...
Вдоль стены, по струнке, в боль стены –
Пригвоздили капелькою красной...
Кто же знал, что с этой стороны
Завтра – с наиболее опасной...


х х х

Горисполком  и Господи, помилуй
Архитектуру Северной Пальмиры.
Печально поучителен финал
Столицы бывшей:
            столь  провинциальны
Навстречу лица в бликах Тициана
А после Петропавловки – пенал,
Что хоть бери под мышку раскладушку
И умоляй музейную старушку
Пустить – ну что ей стоит – до утра...
Темно. Зато набухшие от влаги
Семейные сиреневые флаги
Не плещутся над вотчиной Петра.
Не колет «ёрш» фольклора и жаргона –
Попытка подмастерья-эпигона
Пристроиться к народу у ларька.
Не видеть парикмахерских красавцев,
В часы пике щеками не касаться
Чужих щетин – и жизнь не так горька,
Скорей смешна, - в коробках и скорлупках.
Кариатид в упитанных голубках
Ваяет взгляд, а мнение плеча
Сдано в архив под вывеской «химчистка»,
Где объяснит приёмщица речисто,
Что и на солнце пятна – сгоряча...
И чувство локтя, юмора и долга
Опять согреют в транспорте надолго:
Маршрут судьбы – из дома на завод.
И что с того, что все иные чувства
Ушли от нас в историю искусства,
И упорхнул эол в газопровод...
И что с того, что неисповедимы
Пути туда, откуда поглядим мы
На интернатски бритые дома
Без умиленья, но и без упрёка,
Смиряя спесь наследников барокко
До жалкой грусти: голод задарма...
Дням безымянным – в зодчестве спасенье.
Воистину случится воскресенье
В неделю раз, и в жизни – иногда.
И что-то снова строится не сразу
(С чего бы вдруг) в торжественную фразу,
И дождь в лицо – шампанское со льда...


х х х

Петербург окружён Ленинградом
Как собор кафедральный
Госпитальным чахоточным садом.

Листья... Выдернул ветер страницы Писанья
Или скомкал анамнез?
О, венозный орган
и в пробирках анализ...

Сплетено.
Проводки разноцветные наши
Носим в корпусе, сгорбясь.
Мы преемники  Звука,
Приёмники каши,
Передатчики скорби – с...
С театральной  рефлексией, задней приставкой,
Чтоб не слишком трагично...

Привставая над сучкой, в трясучке не гавкай,
Дурачок, - нелогично.
Ты почуял, что  сложится благоприятно
Сей текущий момент, а
После этого, знаешь, облаивать пятна...
Слабость интеллигента.
Подзаборная встрёпанность где,
Независимость  нюха
От хозяйской похлёбки?
К еде
Тяготение брюха.
Я тебя раскормила,
     простишь ли
За порчу породы?
Кобеляж по режиму и в дышле
На лоне природы.
Неосознанность каторжной мести:
На одном поводке мы
Прогуляемся вместе
До покуда иссякнувшей темы...
Но зашли далеко мы,
Глухие, по улицам  гулким.
К пиву, вместо  саркомы, -
Пристрастие к длинным прогулкам.
Ты целуешь следы незнакомой собачки...
(Как ты сентиментален)
Я тяну фимиам из пустеющей пачки,
Пальцы – в пятнах подпалин.
Саботаж? Но к чему?
Вакханалии? К чёрту.
И тем паче – возвраты
К той печальной черте,
       атавизму,
   отсчёту...

Укатали развраты:
Эта целостность мира, что передовица,
Не касаясь, долбила.
И зарплата текла, и течёт...
Удавиться?
Будет. Было...

Будь что будет.
До Бога,
Как до Петербурга блудить Ленинградом, -
Заблуждаться судьбою...
До порога
Святого Собора – ощипанным садом,
Где обёртки от вафель,
Газетные клочья – по щиколотку.
Подскользнуться  о кафель,
Но – ищи колокол...
  ищи колокол...
ищи колокол...


х х х

Комендант общежития:
Дяденька – дайте – ключи...
Но про эти события,
Сам понимаешь, молчи...

Никому не отказывал,
Кашлял усмешкой в платок
И глазами показывал
На заповедный  щиток...

Тех мерцающих ключиков,
Что излучались над ним
В дни бездомно-разлучные –
Неувядающий нимб!

Нет печальнее повести,
Чем просвещённый талант...
Не к добру ты припомнился,
Юности свет-комендант.

Где мужья, холодильники,
Там – до свидания, Ной.
Как тебя обходили мы
С гордостью и стороной...

Как тебе не прощали мы
Наших грехов и стыда,
И постыдность прощания,
И добродушность суда.

И особенно этот же
Всепонимающий взгляд...
Листья падают ветошью.
Ветки о новом болят.

Прогуляюсь по скверику,
Где иногда наповал
Под бутылочку скверную
Наш комендант ночевал.

Словно в дымке сиреневой
Ключиков жгучих лучи.
Золотой бессребреник
Дяденька – дайте – ключи...


х х х

Как пионер, автобус краснощёк,
Всегда готов к дорогам и услугам.
Катись, дружок! –
Ни мрамором, ни лугом
Ещё не сломлен дерзкий каблучок.
Ещё соблазнов перечень зовёт
В труды за хлеб и в заповедь простую.
Да подключить бы к лирике завод,
Чтоб не сгорало сердце вхолостую...
Бессонный «Светоч», фабрика бумаг –
Чернильной
     стружкой
вьющаяся
     строчка...
Здесь никому не требуется маг,
А с помелом – хоть кто-нибудь, и срочно!
Свет за решёткой.
       Звёздное панно:
Пегас, как пони,  ангелов катает.
Во всём, что есть, - чего-то не хватает,
Всего того, что Богом не дано.
Рукам-подмёткам – лайковых манер,
Дублёной фронде – фронта их, а то бы...
...Пыхтя, подходит юный пионер –
Румяный,
     круглый,
форменный автобус...


х х х

Как наивны  старанья,
Отхлестать по гордыне,
Словно горечь сгоранья –
Лишь в проглоченном дыме...

Притворяясь, - потворствуй,
Слушай арию мухи...
На щеке бутафорской
Не горят оплеухи...


х х х

Какая пища сердцу и уму:
Врачи, себе привившие чуму,
Ну как вам умирается, коллеги?
Температура падает, поди,
А пульс частит? И молния в груди –
Пророк пролётом выронил с телеги.

Зигзагом – ожидание звонка.
(Как будто в локте согнута рука
У телефона). Голову на плаху,
На трубку, то есть. Слушайся, перо.
Ещё изломы – вывеска метро.
И многоточье – будто кот наплакал.

Всё совпадает. Всё как у людей.
Пора созвать консилиум идей
И начинать активное леченье.
Эксперимент идёт на высоте
Аэрофлота. Все уже не те.
И налицо взаимное влеченье

К бумаге, к лампе, комнате пустой.
О чём  же так сутулиться? Постой,
Недолог миг сломаться на перилах...
Каких чудес ты, собственно, ждала,
Да и зачем? Ждут каждого дела.
И всех судьба к столам приговорила.

Не важно, что нашёл и потерял,
Когда резцу диктует матерьял,
Поступку – слово, мастеру – натура.
Так Модильяни, верно, рисовал
В своём углу ахматовский овал:
Диван – в намёк, и в небо – кубатура...

Как лучезарен солнца колобок,
Улыбок встречных пряничный лубок,
Но прочим всем и семьям на подарки,
Бледны (И сколько к чаю ни зови –
Усну в лаборатории любви),
Друг другу мы – Лауры и Петрарки.

Покуда в лампе светится вольфрам,
От снисхожденья к людям и мирам
Не откажусь в припадке наркомана.
Забвенья нет. Но поискам виной
Не фармацевт – сознательно больной.
(Избави Бог пилюль самообмана).

И если грудь срывается с петель,
Восторгом ветра, страхами потерь
Пронзает и пронизывает клетку,
Не опьянят ни водка, ни коньяк.
Обдаст внезапной свежестью сквозняк –
И хорошо. Случается, но редко.

Благословен бесплатный, дорогой
Весь мир: и трезвый взгляд на алкоголь,
И – закачаться – воздух, состоящий
Из виноградных атомов, насквозь
Просвеченных; и скальпель, и наркоз,
И человек – дотронься – настоящий:

Живой, но стисни зубы и молчи...
И над собой подбрасывай мячи!
Падёт к подножью дутая резина.
А улетит – высокого пути!
Где по земле приходится идти,
Чуть-чуть над ней, глаза до звёзд разинув...

Благословен весь этот бред и чад,
Где дважды в жизни всё-таки кричат:
Рожая и рождаясь. – Только в жутких
Мучениях, прекрасных потому,
Что не подвластны веку и уму;
И по-солдатски стонут в промежутках.

Благословен последний день войны
С собой, с судьбой, с прострелами вины.
И что там дальше, «вира» или «майна», -
Вздымая грудью  холод покрывал,
Иван Петрович Павлов диктовал:
«Дружок, пишите: смерть идёт нормально,
Смерть по моей теории идёт...»


х х х

Трезвоньте, поклонники!
Надоедайте соседям!
Я буду рычать, что уехала к белым медведям
Под кроны, ну, как их, в пустыне растут...
  сексаулов!
Дышите в мембрану,
   взрывайте подмётками двери!
Царапайте двери эстонским приветствием «Тере»
И точки-тире отбивайте  на крышках баулов...

Я буду скрываться,
            срываться,
          отчаянно злиться,
И путать нарочно фамилии ваши и лица
(А если получится – то иногда и случайно).
Ах, как я сочувствую бледным измученным жёнам,
Таким невниманием ваших персон  окружённым,
Как синим огнём – дочерна выкипающий чайник.

О, дьявольский проблеск
   раскрывшихся газовых лилий,
И стёкол фольговых,
и лунных фехтующих линий,
И взглядов с кастрюль,
   уличённых в зеркальном повторе...
Сферический холод.
Просыпанной соли аргентум.
Стихов не пишу.
Страховым улыбаюсь агентам.
И слышу: по ком-то звонят и звонят в коридоре...


х х х

С каждым днём всё тоньше талия
(Покровительница смеха),
Стенка – будто капитальная,
Госпитальная помеха.
Воздух глух, но колет звуками
(«з» и «в» - в подушке «отдых»).
По карнизу дождик стукает –
Отпрыск неба, отблеск, отбрызг...
Взвизг – железо, порх – воробушек...
Словно заживо закопан
Мир, прослушанный до рёбрышек,
Шелестящим стетоскопом.
В переулке торичеллевом –
Школа чувств. Пост-скрип-тум двери.
Мальчики с виолончелями:
Моцартики и сальери...


х х х

Не окликну: постой
над летейским провалом Невы.
Каменеет спина
        завершеньем гранитных ступеней.

В нашей жизни осенней
Исчерпан лимит синевы.

Я могла растянуть
        и опять промотала сама
Этот солнечный грош,
лучезарную бляху порядка.

Кочевая палатка –
Палата беды от ума.

Коммунальный чертог,
крупноблочное наше гнездо,
Койку – собственность частную,
крепкий оплот государства

Променять на мытарства
Во имя высокого «до».

Этой ноты протеста,
       удара блестящей судьбы
(Не она – так её, чтоб не скалилась так лошадино)

А фа – соль – середина.
Достаточно, те же супы.

Ни за кем не рванусь.
И тебя не окликну пока.
Ни чужой, ни своей
       сумасшедшей не чувствует боли.

Чистый лист, не с тобой ли
И сердце – не только рука?

По расчёту сошлась:
в самом звёздном высоком чину
Сотоварищ ночной. –
И горячая кровь добровольца...

Голубая любовь: удовольствий
Низачем, недоступных челу.

                ...

Что-то есть в нас такое,
     безымянное что-то,
         чему
Даже с допуском счастья
             тесны обручальные кольца

Фото Алексея Кузнецова