Аллея Керн. Два стихотворения

 Год 1971

Утро тусклой гравюрой рядится.             
Смыла чёткость дождя меледа.            
Непогодные неурядицы,
Климатическая беда.

Морось липам склонила головы
Над хранящей секреты скамьёй.
В тёмных кронах листва вполголоса
Обсуждает сюжет неземной.

Ситник бисером с неба нижется.
Жду во мгле необыденных слов.      
Лепет листьев умолк. Но слышится
Шёпот шёлка и шелест шагов.    

Дождь на мне всю досаду выместил.
Без вины виноватый, я сник.
Но… настал вдохновляющий миг:
Ломкий профиль в тумане возник,
Рядом - тонкая, словно вымысел
Из забытых возвышенных книг.

               
Год 2011

Просторный старый парк, прохладою умытый,
промозглый бусенец на кронах в вышине,   
на старенькой избе и на тропе размытой,               
на простенькой скамье, на Сороти, на мне.
Уложена под плащ стопа газет - преградой
назойливой воде и утренней прохладе,
и я средь древних лип в пристанище теней 
на целых сорок лет моложе и вольней.

Я гость счастливый был. Простой и необычный.
Бродил по комнатам, гулял среди аллей.
Я мир в себя вбирал лучистый, поэтичный,
и для меня нет мест дороже и родней.
Я робко трогал стол, где рифмы вальс кружили, 
где к свету ночника спешили небыль, были,
где острое перо роняло их на лист, 
где гений русский жил, хотя и байронист.

Здесь были не в ходу музейные запреты:    
возможно на скамье Онегина мечтать,
и к полевым цветам, уложенным в букеты, 
припасть и ощутить природы благодать,
чтецам внимать младым, восторженным, ранимым,
беззвучно вторить строчкам искренно любимым,
у озера гулять, лаская взглядом гладь,
и пушкинскую тень в тумане угадать.

Я снова – визитёр. Визит, поди, последний,               
мне помнится почти безлюдность прошлых дней,    
как много нынче здесь ценителей наследий               
и меньше, чем тогда, задумчивых людей.
Осенний грустный гимн и в жизни, и в природе:
то солнце промелькнёт на тёплом небосводе,
то вдруг настудит тень внезапного набега      
лиловых облаков с неумолимым снегом.


Зазимок кое-где гостит на сонных соснах,   
слезой исходит в лоск по лиственной кошме.      
Большой зуёвский* сад приладился к зиме.
Последних яблок сок рассладился на дёснах. 
Я, кажется, нигде не пробовал вкуснее.
Мой путь лежит вокруг пустующей аллеи. 
В музее всюду обновились интерьеры:
где много ног, там обязательны барьеры. 

Как вековые липы разом обветшали! 
Мне прежде виделось, что их степенный ряд -
танцоры, в полонез на августейшем бале,
готовые пуститься, парами стоят.
Врачующей рукой опиленные кроны 
едва-едва видны, сединам тонким сродны.
Вершины к небесам в молитве взнесены,
как руки смертных о прощении вины. 

В бессмертье лип я жил с неколебимой верой.   
Увы, мираж былой оставил сей приют.
Пусть разной наверху отмерено  нам мерой,
надолго ли они меня переживут?..
Уходят навсегда сообщники волнений,
свидетели веков, стихов, прикосновений,
видения мои в слепой морохе серой,
союзники мои, шепнувшие: - Уверуй… 

Пора растить иных, кто, возмужав, заменит,..
Бог даст, ещё придёт - в их сени новый гений - 
стихам грядущим совершенным современник.
А для кого-то пусть мелькнут в тумане тени.

*Зуёво – прежнее название сельца Михайловское.