А как мне не плакать над этим...

А как мне не плакать над этим,
не улыбаться, мой друг?!

Я знаю, что слово на свете
врачует и смерть, как недуг...

И ветер
несладких столетий,
с барханов былинной тоски
подъемлющий в смертных нас трепет,
в котором всей жути пески
слепят, небо пьющие очи -
пред словом смиряется вдруг*...

Молитвенны певчие ночи,
над сжатием чернорабочим**
всей памятью выжившей в Лете -
живого великолепья
встреч кровных
под вьюгой разлук
с акрополем узнаваний***
сквозь время - гортани гортанью...

Я кланяюсь тихо, как Блок
с Сенатской - известному зданию,
в известном году**** -
жизни строк,
в которых вдруг -
Вечерей
Тайной,
является жизнь наша речью -
неровной,
исповедальной,
с простором небесных дорог...

Стихотворений дорогой -
навстречу
родному иду.

И здесь -
не без Бога,
и каждое слово есть -
весть.

______________________________________________
*
СЛОВО

В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.

И орел не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя,
Слово проплывало в вышине.

А для низкой жизни были числа,
Как домашний, подъяремный скот,
Потому что все оттенки смысла
Умное число передает.

Патриарх седой, себе под руку
Покоривший и добро и зло,
Не решаясь обратиться к звуку,
Тростью на песке чертил число.

Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангелии от Иоанна
Сказано, что Слово это - Бог.

Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества.
И, как пчелы в улье опустелом,
Дурно пахнут мертвые слова.

(Николай Гумилёв, Дата: До 31 августа 1919 года)

**
Если б меня смели держать зверем,
Пищу мою на пол кидать стали б,—
Я не смолчу, не заглушу боли,
Но начерчу то, что чертить волен,
И, раскачав колокол стен голый
И разбудив вражеской тьмы угол,
Я запрягу десять волов в голос
И поведу руку во тьме плугом —
И в глубине сторожевой ночи
Чернорабочей вспыхнут земли очи,
И — в легион братских очей сжатый —
Я упаду тяжестью всей жатвы,
Сжатостью всей рвущейся вдаль клятвы...

(Первые числа февраля — начало марта 1937,
Осип Мандельштам)

***
Кто может знать при слове "расставанье"
Какая нам разлука предстоит,
Что нам сулит петушье восклицанье,
Когда огонь в акрополе горит,
И на заре какой-то новой жизни,
Когда в сенях лениво вол жует,
Зачем петух, глашатай новой жизни,
На городской стене крылами бьет?

(Осип Мандельштам, Tristia, 1918)

****
ПУШКИНСКОМУ ДОМУ

Имя Пушкинского Дома
    В Академии Наук!
Звук понятый и знакомый,
    Не пустой для сердца звук!

Это - звоны ледохода
    На торжественной реке,
Перекличка парохода
    С пароходом вдалеке.

Это - древний Сфинкс, глядящий
    Вслед медлительной волне,
Всадник бронзовый, летящий
    На недвижном скакуне.

Наши страстные печали
    Над таинственной Невой,
Как мы черный день встречали
    Белой ночью огневой.

Что' за пламенные дали
    Открывала нам река!
Но не эти дни мы звали,
    А грядущие века.

Пропуская дней гнетущих
    Кратковременный обман,
Прозревали дней грядущих
    Сине-розовый туман.

Пушкин! Тайную свободу
    Пели мы вослед тебе!
Дай нам руку в непогоду,
    Помоги в немой борьбе!

Не твоих ли звуков сладость
    Вдохновляла в те года?
Не твоя ли, Пушкин, радость
    Окрыляла нас тогда?

Вот зачем такой знакомый
    И родной для сердца звук -
Имя Пушкинского Дома
    В Академии Наук.

Вот зачем, в часы заката
    Уходя в ночную тьму,
С белой площади Сената
    Тихо кланяюсь ему.

(Александр Блок, 11 февраля 1921)