Кость Собакина. Звери. Потерянный дневник

01. Люди и звери
Снилось, как мы жили в городе.
Как выключали свет, родители желали мне спокойной ночи и уходили в свою комнату охать и ахать.
А я оставалась одна. И ждала, когда придут звери.
Это началось почти сразу, как только мы поселились в проклятой квартире в жутко неуютном районе Н.
Звери приходили ко мне и смотрели. Они были необычные, ни одного из них я раньше не видела ни в книжках, ни по телевизору. Они были страшные, агрессивные, какие то все колючие и острые. Сначала я думала, что мне всё снится, но вскоре я поняла, что всё это - явь: родители в соседней комнате благополучно охали-ахали, где то у соседей ругались...
Я была как будто накрыта стеклянным колпаком, а звери были снаружи. Они прислонялись к стеклу и смотрели на меня.
Со временем я поняла, что диковинные страшные и безмолвные звери - повсюду. Они невидимы. Они воруют продукты в магазинах. Они толкают людей под машины. Они заставляют выгуливаемых собак приседать на задние лапы и подвывать. Они крадут детей.
Они приходят ко мне каждую ночь и смотрят.
В глазах их - тоска.
Это тоска человека, идущего во сне по длинному серо-зеленому коридору, казенному и пыльному, не имеющему ни начала, ни конца.

02. Реклама на канале
Иногда люди едят не друг друга, а какую нибудь еду.
А вчера я видела по телевизору рекламу блинчиков М. Там, в рекламе два совершенно счастливых в сущности человека, муж и жена - наевшись блинчиков, в одночасье стали идиотами и начали петь песни и плясать.
А сегодня папа взял с собой на работу такие блинчики.
Мне страшно.

03. Холодно. Темно. Одиноко
В телевизоре умный дяденька кричит про то, что на иных планетах разумная жизнь невозможна.
Вот еще.
Как-то приходит в голову, что вот сидит где-нибудь на своей зеленой планете, в своей фиолетовой инопланетной стране, в совершенно дурацком инопланетном доме абсолютный инопланетянин и смотрит инопланетное своё телевидение, по которому не менее умный зеленый дядька уверяет, что никаких инопланетян не существует.
Потому что вот так вот.
Прислушиваюсь к звукам вокруг. По привычке высматриваю в тёмных углах комнаты зверей. Их здесь нет, но они придут. Они теперь всегда будут приходить.
Тени в темноте не видны.

04. Тайна
Прочитала в книжке профессора Поршнева :
"...люди - единственный вид, внутри которого систематически практикуется крупномасштабное, рационально не объяснимое, взаимное умерщвление". "И во-вторых, столь же странно, на первый взгляд, еще одно отличие: люди - опять-таки единственный вид, способный к абсурду, а логика и синтаксис, практическое и теоретическое мышление - его деабсурдизация. Организм же животного ведет себя в любой, даже в искусственно созданной, ситуации с физиологической точки зрения совершенно правильно, либо дает картину нервного срыва (неадекватные рефлексы), сконструировать же абсурд, или дипластию, его нервная система неспособна. Всё развитие человеческого сознания в ходе истории есть постепенное одоление первоначальной абсурдности, ее сдвижение на немногие краевые позиции.
И вот, как выяснилось, эти две человеческие особенности не только взаимосвязаны, но и полностью взаимообусловлены, ибо произрастают они из одного и того же, страшного феномена. Это - т.н. адельфофагия, или умерщвление и поедание части представителей своего собственного вида."
Мы убиваем друг друга потому, что мы - люди. Стало быть, если наступит идеальный мир, где никто никого убивать не будет - мы перестанем быть людьми? Преобразимся? Исчезнем?
Становится интересно.
Вот я что думаю: эти звери, может быть это наши далёкие предки, которые пошли каким-то своим путём, другим. Мы стали сначала обезьянами и произошли от них, а они обезьянами не стали, и жизнь у них была трудная. Я их понимаю - мне тоже нелегко, ведь даже мои родители не видят зверей. Они думали, что я больная и повели меня к доктору. Я всё поняла и сделала вид, что ничего не произошло.
А когда в тот же вечер звери снова пришли, я поняла, что у меня с ними теперь есть ТАЙНА.

05. Дьявол среди людей
Прочитала "Дьявол среди людей" писателя-фантаста С.Витицкого (он же Аркадий Стругацкий, выпустивший эту повесть за полгода до своей смерти под этим самым псевдонимом). Странные ощущения. Это совсем не фантастика, это то, что рядом. Страшно. Яркие портреты, выпуклые. Мне всегда было трудно представить себе героев Стругацких лишь потому, что герои эти слишком сложны для восприятия "зрительным умом".  Этих - Кима Волошина, Моисеича, прочих - я представляю ярко и достаточно. Я попадаю туда с легкостью и не чувствую дискомфорта от того, что звери в повести похожи на моих чрезвычайно. Мне даже нравится это. Я любуюсь на них.

06. Я
Конечно красавицей меня назвать трудно, да никто этого и не делает.
Но я себе, кажется начинаю нравиться. Я подолгу кручусь перед зеркалом в большой комнате, когда родителей нет дома. Я любуюсь на свои руки, на которых появился такой забавный пушок, иногда, совсем осмелев, я раздеваюсь догола и любуюсь собой во всех местах. Мне нравится чувствовать себя голой. В такие минуты я думаю, что очень сильная и всё могу.
Звери последнее время нечасто меня навещают, то ли я им надоела, то ли просто привыкла к ним. Так нелепо: я считаю их странными и ненастоящими, а вдруг и они считают также? Так хочется с ними поговорить, но это никак не получается - они молчат.
Папа с мамой пришли пьяные. Они ругаются, и мне за них страшно. Потому что на этот раз звери даже никуда не ушли, они просто смотрят неморгающими глазами из всех углов на  то, что происходит у нас в доме.
Но...

07. Полуденная тьма
Вчера мне исполнилось семнадцать лет. Я неважно выгляжу, по утрам, как следствие хронического пивного алкоголизма меня мучает понос. Днем, в училище на уроках мечтаю о вечере. По вечерам я пью пиво, иногда водку. Иногда с друзьями, иногда сама с собой. Когда я выпью, друзья начинают меня бояться и медленно, но уверенно расходятся под разными дурацкими предлогами.
Мой отец пропал год назад. Просто не пришёл с работы. Я по нему совсем не скучаю, он мне не нужен. Вполне может быть, что его слопали мои звери: нужно же им что-то есть? Мама тоже по нему уже давно не скучает, как только ей очень сильно захотелось трахаться, она вытерла слёзы, накрасила глаза и губы и куда-то ушла. Вернулась утром, пьяная и довольная. Была суббота, поэтому она завалилась спать и спала до полудня. Чтобы яркое субботнее солнце ей не мешало, я плотно задвинула наши старомодные тяжёлые шторы, мне было жалко маму. Мама просипела что-то вроде "..псиб.." и захрапела. На пороге ее комнаты я обернулась и увидела Зверей. В тесных и неудобных углах, в складках штор, в тени шкафа они смотрели на мою маму неодобрительно.
Впервые после многих лет мне снова стало страшно: раньше Звери никогда не приходили днём.

08. Мёртвые деревья
В нашем городе есть одна очень странная и загадочная дорога: разбитый, извивающийся причудливо асфальт, изломанные края которого поросли всякой растительной дрянью, правая сторона дороги утопает в листве тополей и прочих деревьев, а на левой – бурьянный пустырь. Редкие деревья на нём умерли и их останки впиваются в небо, которое именно в этом месте почему-то всегда чистое и пронзительно голубое.  Всё в точности как в жизни, короче.
Дорога эта вообще-то никуда особо не ведёт – всё заканчивается тупиком, какими-то ржавыми конструкциями и ангарами, где даже задорные подростки не очень любят проводить время. Неприятное место.
В какой-то момент я поняла, что меня тянет на этот пустырь. Я бродила по этому пустырю, словно по кладбищу, мне казалось, что эти мёртвые деревья – этакие руки Земли. Они тянутся в последней своей нелепой надежде к небу, как будто небо может им чем-то помочь. Небо равнодушно смотрит на них с высоты своего положения и всё время молчит.
Если кто-нибудь из моих зверей, к которым я уже привыкла, идёт вместе со мной на этот пустырь – там зверь теряется и мечется. Волнуется и пытается спрятаться в редких корявых, похожих на трещины тенях, отбрасываемых мёртвыми деревьями. Кажется, даже поскуливает. В такие моменты я вижу в глазах зверя смертную тоску, и мне становится его жалко.
Мы все такие – живые и мёртвые стоят по разные стороны одной  дороги и смотрят друг на друга. И тем, и другим очень одиноко, но дорогу они перейти не в силах.

09. Жалость
Было довольно солнечно для марта. На грязно-серых подтаивающих сугробах валялся всякий мусор и собачье говно. Был полдень, я возвращалась домой после очередной бестолково проведённой ночи с очередной сопливой бестолочью. На перекрёстке прямо передо мной пролетела на красный чёрная машина и тут же со звоном и скрежетом врезалась в автобус; собралась конечно же куча народу, я тоже встала посмотреть. Дома всё равно делать нечего.
В черной машине - кажется это была Мазда, был молодой парень, и слово "был" в данном случае очень правдиво: он был весь переломан, в крови, никто не осмеливался к нему подойти и как-то попытаться помочь, все бестолково толкались вокруг машины и автобуса, снимали на телефоны и обсуждали аварию. Скоро приехала милиция, затем подоспели доктора, и те и другие, глядя на парня, кивали головами, говоря друг другу: "всё, не жилец... готов...", с трудом открыли дверь машины, осмотрели там всё и пошли за носилками и еще чем-то.
Тут я заметила, что притихшие и попрятавшиеся в редкие тёмные на таком ярком солнце углы Звери повылезали наружу и несмело, но уверенно подобрались к разбитой машине.
"Съедят" - подумала я.
Но я ошиблась.
Никем, как всегда не замеченные, они забрались в искорёженную мазду и стали вылизывать изуродованное лицо покойника. В их жестоких глазах едва заметно поблёскивали слезинки.

10. Начало пустоты
Я давно заметила, что в каждом человеке есть частичка какого-нибудь зверя. Иногда это хищник - волк, тигр или акула; иногда мышь или белка. Давным-давно, много поколений назад каждое такое животное проникло в человека и живёт в его потомках. А в меня наверное никто никогда не проникал, потому что мои звери прекрасно чувствуют внутреннее животное. Разумеется, они не боятся вообще никаких животных, но в присутствии моих знакомых или просто посторонних людей ведут себя по-разному. Иногда мне кажется, что единственное, чего они боятся, так это самих себя.
А вот меня боятся собаки и обходят меня стороной. У нас в доме уже давно нет ни одной мыши, ни одного таракана, и даже в летний зной мухи и другие насекомые летят, усиленно жужжа прочь от наших окон.
И друзей у меня тоже давно уже нет.

11. О сексе, и не только о нём

"...Полжизни в каких-то коридорах.
Как в бреду.
Бродишь, ищешь какую-то дверь, там, за дверью какой-то вроде бы важный и нужный человек должен что-то решить по твоей части, но уж больно всё тоскливо вокруг: стены зелёные, двери скрипучие громко хлопающие, и люди толкаются, ругаются, занимают очередь и озабоченно ищут нужные им двери с нужным человеком, который обязательно что-то там решит по их вопросу.
И бесконечные двери, двери, двери…
Вот знакомая дверь – это тебя унизили, страшно обидели давным-давно, в детском саду, ты был ещё маленьким, ты даже не помнишь, что там произошло собственно, да это и не важно, потому что выразить свою обиду словами ты еще не мог, а вот ощущения остались…
Приоткрыть, заглянуть может? Да ну, сколько этого потом было – всего не упомнишь, только ощущения забылись, а слова как-то запомнились.
Незачем эту дверь открывать.
Слова! Бог мой, вот поистине глыба, масштабы которой не помещаются в уме. Как думали счастливые неандертальцы – мычали, рычали и лаяли? Что звучало в их лохматых головах? Звуки природы, вопли мамонтов? И невообразимый словесный хлам в голове современного среднего серенького человека кажется отдельным измерением, целым миром, в котором ко всему прочему можно жить. И мы живём. Наш мир – это мир слов, которые мы извлекаем из себя. Шелест июньской листвы, журчание воды на берегу реки, совершенно неописуемый словами звук, когда кожа прикасается к коже, когда распущенные волосы падают на плечи… Разве эти звуки вспоминаешь? Нет, просто ты сидишь, пьёшь чай или что там еще, и в голове твоей, словно на экране мобильного телефона появляются слова: «шелест листвы, журчание… кожа… плечи…». Ну и смайлик может какой-нибудь в конце…
На одной из дверей читаю надпись: «Выход от себя». Удивительная надпись с трудноуловимым смыслом.
Оно так и стоит до сих пор - казённое серое здание, царство масляной краски и побелки на потолках, на ободранном фасаде уже порядком выцветшая табличка «Вход к себе», тусклые мрачные коридоры с зелеными стенами и скрипящими дверями, висящие на проводах пыльные лампочки без абажуров, снующие туда-сюда люди, занимающие очередь, и множество дверей. Ты идёшь по этим коридорам и читаешь надписи на дверях: «Родители», «Роддом», «Стыд», «Предательство», «Тот самый новый год», «Институт», «Моё Первое Прелюбодеяние», «Наследственная болезнь, или от чего умер дедушка», «Ребенок. Ой, нет – пронесло», «Теперь точно ребенок». Встречаются и более прозаичные кабинеты, к примеру «Ужин». Только не надейся увидеть там роскошный стол, свечи, аппетитные блюда, вино и прочую муть – это не тот ужин.
Это было в твои 20 лет, когда ты его любила безумно, и он вроде бы тоже, и всё как-то замечательно сложилось, и вот он оказался у тебя дома, и был прекрасный майский вечер, роскошные банальности, бутылка дешевого вина и какая-то незамысловатая закуска, и ты, симпатичная в принципе уже баба в самом соку со своей любовью, ведь не любовь ему нужна была твоя, а аккуратный молодой половой орган, и вот она, ваша любовь: он от волнения кончил через две минуты, ну правда – хоть какое-то счастье, ты полна надежд, ты мечтаешь, и он лежит рядом, безразлично глядя в потолок, по которому ползают тени деревьев у подъезда. «Я люблю тебя». «Да, конечно». "Угу".
Прекрасный ужин, запиши себе, чтобы не забыть, что ты хранишь за этой дверью.
Наверное, за какой-нибудь из этих дверей сидит и руководитель всей этой на редкость замечательной организации. Недолго колеблясь между «Начальник», «Отдел кадров» и «Судьба», стучишь в первую попавшуюся.
«Войдите»
Ничего особенного – казённый ободранный стол с пятнами от чернил, кушетка в дерматиновой коже с дырками, шкаф с папками, запах какой-то странный, как в курятнике, и стул. На стуле вполне себе молодой человек, похожий на коммивояжёра - тонкий дешевый черный костюм, в каких обычно ходят по офисам продавцы всякой ерунды, не очень-то свежая рубашка и нелепый галстук. Глаза у него грустные и усталые: коммуналка, быт, соседи, квартплата и письма домой маме. И девушки его не любят.
Над головой что-то светится, впрочем это скорее всего просто окна давно не мыли… Сегодня он принять тебя не сможет, он вот прямо сейчас уезжает в какое-то важное управление всеми управлениями. Извините.
«Давайте завтра. А лучше послезавтра приходите по вашему вопросу».
Ничего страшного, ты придёшь в другой раз. Направляешься к выходу. Там, у выхода люди постоянно дёргают ручку двери на себя. Дверь тяжёлая и ей это всё равно. Поэтому и висит на ней нелепая надпись «Выход от себя». Впрочем, тебе это ни к чему - в этом учреждении ты единственный, кто знает, в какую сторону открывается дверь..."

...Он громко дышит, вытирает пот со лба, совершает какие-то нелепые эволюции руками, которые видимо считает ласками "после"...
Я смотрю на него снизу вверх. Чёрт, неужели уже кончил? Да, между ног мокро, в голове пусто и в целом противно. Ему насрать, мне тоже собственно. По крайней мере это единственный мужик с эрекцией, на которого мои звери не обращают вообще никакого внимания.

12. Сны

Я мучительно решала, как провести свой очередной жуткий, влажный и неприятно молчаливый вечер, когда в дверь позвонили. Чудес не бывает и гостей я давно не жду. В предвкушении хоть какого-то разнообразия я пошла открывать. На пороге стоял незнакомый мужчина в потрёпанном пальто и бесформенных серых брюках, невысокий, лысоватый, лет сорока пяти.

- Эээ...ммм... простите, мне нужна, эээ..., - голос глухой и бесцветный, как и его глаза. Называет чьё-то имя, смотрит как-то выжидательно робко.
Я смотрю на него молча. Что-то не так.
Пальто медленно укорачивается, из чёрного превращается в нечто красное, блестящая лысина покрывается явно крашенными спалёнными волосами, вырастают ресницы, губы становятся ярко-малиновыми, бесформенные штаны обтягивают довольно стройные, явно девичьи ножки. Безумная старомодная мини-юбка из конца восьмидесятых выползает откуда-то из талии.
Передо мной девушка из нелепого чужого прошлого. Она силится что-то сказать, некрасиво кривит свой яркий рот, рукава красной куртки исчезают, руки её вздрагивают, покрываются жёстким мужским волосом, крашеные лохмы опадают, оставляя лишь короткий чёрный ёжик на крупной голове, безрукавая куртка превращается в нелепую грязную майку с надписью на неправильном английском, девичьи ноги обрастают спортивными штанами с полосками...

- Дэвущка, слушай..., - торговец с Кавказа уже превращается в балерину, та сильно наклоняет голову в сторону, страшно вращает накрашенными глазами, тянет ножку в балетке, но на этой балетке уже появились грязноватые чёрные шнурки, и сама балетка - уже грубый ботинок, там же холщовые штаны, кофта до колен, борода, ногти траурные обгрызанные, зубы сгнившие, а прямо во лбу - кровавая дыра от пули, мужик грязным пальцем прикрывает её, но это не помогает, кровь всё равно течёт, капает на кафельный пол, мужик-крестьянин падает вслед за каплями крови, хотя нет - там, на полу лежит уже хорошо, но безвкусно одетая, очень сильно пьяная баба, размалёванная, наштукатуренная и на что-то обиженная, она пытается встать, но руки у неё мокрые и она всё время оскальзывается, больно ударяясь локтями о кафель, потом она ложится на полу на бок, и это уже не пол, а кровать, и баба вовсе не накрашена, и даже не пьяна - её мучит похмелье, лёжа на боку, смешно поджав ноги и подложив ладони под голову, она что-то шепчет хриплым со сна голосом, но что - не разобрать, и я вспоминаю: это мама. На грани моего воспоминания мама тоже начинает в кого-то превращаться, я отчётливо видела клыки и хвост.

Захлопываю дверь.
Иду в ванную, пускаю холодную воду и долго держу голову под бесполезной шумной струёй.
Потом вытираюсь. В зеркале с капельками воды - моё нелепое заспанное отражение. Оно тоже начинает превращаться: сначала идиотские бакенбарды, мохнатые брови, у меня вырастает живот, покрытый курчавым волосом, грудь - и так не самая выдающаяся - становится дряблым отвисшим дедовским жиром... Я поднимаю руку и сладострастно чешу свой волосатый обрюзгший живот, потом приглаживаю жиденькие волосы на мокрой голове...

Потом я проснулась. Вся мокрая. Зверь, только что лизавший мне щёку, прятался под кроватью, поглядывая смешно, снизу вверх.

Чёртовы сны. Это всё неправда, все сны - ложь.
Я - это я.
По крайней мере это единственное, во что я ещё верю.

13.  Флэшка.

Время лечит только одну болезнь: жизнь. Беспощадно.

Какая гадость – едва успев родиться, вкусить прелестей, удовольствий, тело начинает гнить и портиться чуть ли не с первых дней, тело бесперспективно и уныло, оно требует еды, одежды и регулярной заботы многочисленного «обслуживающего персонала». Среди исчезающе малого количества вариантов улучшения перспективности только два заслуживают внимания: размножение и преображение. С первым всё понятно – спариться, породить себе подобное и надеяться лишь на то, что предстоящая болезнь твоего чада будет более продолжительной… Второй вариант видится мне фантастическим: перестать быть человеком. Предположим, из десяти тысяч человек один рождается простым футляром, носителем информации особого толка: он сохраняет не формулы, а страхи, не тексты, а шорохи ночи, не музыку Шопена, а созвучия позабытого концерта Нейгауза, исполнявшего ноктюрн Шопена тысячу лет назад; он сохраняет смешные тайны своего детства и постыдные фантазии периода супружеской жизни и вкус одиночества. Он сохраняет всё это в первозданном виде, все сочетания, цвета, запахи и целые картины. Хранить всё это – трудная миссия, жизнь хранителя скудна, нелепа и однообразна, он, возможно урод или дебил – собственно это не важно, он – карта памяти, флэшка с дурацким аляповатым корпусом, не ведающая, что у неё внутри. Он не гниёт и не портится, он переживает всех своих друзей и родственников, впрочем он может быть и не человек, а какое-нибудь растение, предмет, или даже животное. Потом, когда придёт время, его информацию перенесут на новый носитель, а он тоже умрёт. Как самый обычный человек…

Мне тридцать.

Я худощава, стройна, у меня низкий хрипловатый голос, маленькая грудь и короткая стрижка. Я довольно красива, у меня совершенно бестолковая жизнь. Ни  один из моих мужчин во мне не нуждался, они просто трахали меня, представляя, что трахают парня. У них не хватало смелости просто трахнуть парня, свой скрытый гомосексуализм они засовывали именно в меня. Я тоже чувствую себя флэшкой, на которой хранится всё самое грязное и вонючее дерьмо моих мужчин, все их вожделения, комплексы. Стильная флэшка со строгим дизайном и поганым содержимым. Может и эта информация представляет ценность и когда-нибудь её перенесут на новый, более современный носитель?...

14. Расстрел

Снова снился кошмар.
Меня расстреляли.

Я стояла у дурно пахнущей стены и смотрела на своих палачей: четверо немецких солдат сверлили меня взглядами из-под касок, немолодой, обрюзгший желтолицый офицер что-то выкрикивал по-немецки. Один из солдат смотрел на меня сочувственно: он предочел бы меня трахнуть, да и я предпочла бы это, но меня надо расстрелять. В глазах остальных солдат читалось равнодушие, им тоже совсем не хотелось меня убивать, на их далекой родине молодым девушкам обычно находят иное применение. Вполне могли бы они обойтись и без этого маскарада.
Желтолицый вскрикнул особенно громко и солдатики подняли автоматы. Лязгнули затворы. Зачем в меня будут стрелять четверо, если хватило бы одного выстрела?
Совершенно точно помню, что ни одна пуля не попала мне в голову.
Было больно и обидно. Я упала на осколки кирпичей, не в силах пошевелиться, платье неприлично задралось, обнажая ноги. В поле моего зрения оказалось мрачное желтое лицо офицера. "Leiche" - проворчал он недовольно, как будто я была недостаточно убедительно мертва, и лицо исчезло. Солдаты, тихо переговариваясь, ушли.

Не знаю, сколько прошло времени, но вскоре послышались аккуратные шаги, некто присел рядом со мной и прошептал, явно зная, что я его слышу: "Не всё так просто, дорогая моя. Спешить некуда".
"Какого чёрта ты решаешь за меня" - только и смогла я подумать...


Продолжение следует.