Потихонечку да помаленечку

Северному писателю-земляку Ф.А. Абрамову посвящаю

Когда я говорю о Родине... она прежде всего -- родная земля, та самая земля, в которой захоронен прах моих предков.
(Ф. Абрамов)
Паладью замуж выдали рано -- девчонкой совсем. Семья была людная -- все девки: ртов много, а подмоги отцу никакой, вот и отдали дочь, едва успела опериться, баба с возу -- кобыле легче.
Ивану, сыну Наума Ушакова, до нынешнего сватовства отказала уж не одна. Сам-то он больно хорош был собой, ладно скроен, крепко сшит, да вот богатства-то всего: красная рубаха-косоворотка, штаны холщовые, да пустая сумка-полевуха через плечо -- так, на всякий случай. В рубахе этой за версту было видать Ивана, как по деревне шел, ошибочно иногда заместо флага принимали -- гордость, не рубаха. А вот не шли за него девки позажиточнее. Вот и решил Польку сосватать, дочь Спиридонову.
Не зарилась Пелагея на богатство, пришелся по сердцу -- и пошла. Знала: руки у Ивана -- чисто золото! Робкой росла Поля, бессловесной. Какой в отцовском доме -- послушной да работящей -- такой и с мужем век была. Работы она не боялась, смала в работницах ходила, а уж своим домом зажила, про такие понятия, как покой и отдых, вовсе позабыла. Вздыхал Иван, глядя на жену, жалел душевно. "Полюшка, все потихонечку да помаленечку", -- любил говаривать он, но послабления в работе не давал. Оба до работы-то жадные были, где и силы брали, а иначе никак, время такое -- без работы пропадешь и детей погубишь. А их, мал-мала меньше, девять дочерей! В тяжкую пору рождались их дети, где придется, прямо на поле, на лесозаготовках... И в себя прийти некогда Пелагее -- снова за работу, орава ведь.
Иные умирали тут же, едва родившись, иные от голода, от недоношенности, от нехватки молока в сухонькой Полиной груди. Из девяти осталось четверо. Все, как одна, на отца похожи, глаза -- бирюза в жемчуге. Одна только, третья, в кого и уродилась, -- непоседливая, боевящая, и за это почему-то самая жалобная (любимая, значит).
А Иван мечтал о сыне. Наследнике, помощнике, мужике! Вместе по лесам на рябчиков да на другую живность охотиться, рыбачить на дальние лесные реки и озера ходить: семейство питанием обеспечивать, да и корень тут через сына пустить.  В родную, Пиринемскую землю.
У мужа, ясно дело, и дела мужицкие: Гражданская, коллективизация, Отечественная... Весь дом держался на Пелагее. А здоровье было уже не то, годы напоминали о себе выламыванием суставов по ночам, брали свое -- неброскую Полину красоту. Хозяйство было большое, полон двор скота -- как-то надо зиму да голод одолевать. Все успевала Пелагея: затемно подняться, дров да воды наносить, печь истопить, похлебку сварить, житников да шанег напечь, скотину обрядить... Одна радость, одно утешение -- четыре дочерние головки на полатях.
Не слыхивала слова худого Пелагея от Ивана своего. Так и жизнь прожили, трудную жизнь, а потихонечку да помаленечку-то будто и незаметно прошла она.
Поздно, но сбылась мечта Ивана Наумовича -- внук появился в доме, крепкий, красивый, весь в деда. Дед без внука даже спать по ночам не мог, рядом укладывал: вся жизнь ушла на ожидание сына, так, в ожидании, до внука дожил. Никак не хотел признавать, что другой уже род пошел. Мужик в доме! Корень!
Две простые деревенские судьбы. Труженики великие, сеятели добра и человечности, где вы сейчас?
Два холмика за деревней -- приют двух сердец, давших жизнь столь многочисленному поколению. Разлетелись семена по свету, а как соберутся -- есть род на земле. Ивановский род, дедовский.
Сломал Ивана неожиданный Пелагеин уход. Сломал и иссушил. Года без нее не прожил -- вслед за ней пошел. И здесь они остаются рядом -- Иван и Пелагея. Поют весной над ними птицы, пение это -- символ неумирающей земной любви, которой надо учиться живым.