Либерально-православные фантазии

Вот парадный подъезд,
распрягаю коней,
проявляя казачью сноровку;
от насиженных мест
с чередой трудодней
я вернулся опять на Каховку.

Но знакомый мне дом
вдоль стены обойдя,
я, логичный в сомнамбульском сне,
осенился крестом
в честь пасхального дня
и пошел погулять по Москве.

Темп задал благовест,
и под праздничный звон
я иду, как под марши когда-то;
озираюсь окрест,
пропускаю метро,
чтоб пройти с крестным ходом к Арбату.

Пред вратами метро
не оставит надежд
всяк, входящий в его турникет,
живота своего,
не лишахусь допрежь,
ся в свояси вернуть – в Божий свет.

Но сегодня пешком
– в честь Господних Страстей –
шли с народом и знатные лица:
Розенбаум с ведром
в петербургском кашне,
Окуджава с цветами в петлицах.

Новодворская, Брик,
Ахеджакова, Керн,
воплощая фантазии Босха,
очерёдно несли
крест, хоругвь и герб;
пахло ладаном, мирром и воском.

А народ всё валил –
москвичи, лимита,
делегаты от многих провинций;
гул по улицам плыл,
дух соборный витал
над сакральной Российской столицей.

Здесь стояли с утра
непривычно пусты
супермаркеты, офисы, рынки;
почту, банк, телеграф
оцепили посты,
а толпу направляли к Ходынке.

Президент, Патриарх,
ФСБ и Синод,
Дурново, Безобразов, Распутин,
засучив рукава,
выводили народ
из глухих тупиков на распутье.

Боголюбский Гайдар,
Долгорукий Чубайс
и другие казённые лица
совершали пиар
с привлечением масс
опресноками, яйцами, пиццей.

А Российских Наук
представительный чин,
бывший равноапостольным званьем,
из державинских рук,
в гроб сходя, получил
ордена Каиаффы и Анны.

И теперь на Руси
вряд ли выступит кто
с богохульным Великим Почином –
даже и не простим
тех рабочих депо,
пренебрёгших обрядом и чином.

Ни разбойничий клич,
ни пророческий глас
не смутят воцерквлённой Отчизны;
спи спокойно, Ильич,
не тревожь больше нас,
пребывающих в экуменизме.

Пусть ведёт Божий страх
вновь крестившийся мир
к литургии, обедне и мессе,
служит сам Патриарх,
ассистирует клир,
пишет, богобоязненна, пресса.

А когда отзвенит
благовест, на десерт,
чтобы день не прошёл слишком пресно,
обещали – велик,
грандиозен – концерт
на эстраде у Лобного Места.

И за двадцать минут
(исполняя обет)
поменяв декорации ловко,
хоровод поведут:
весь бомонд, высший свет,
полусвет, VIP-персоны, тусовка.

Будет каждый кирпич
– как святые места
у попов – окроплён феромоном;
чтоб, повысив престиж,
Третий Рим вдруг предстал
перед нами Вторым Вавилоном.

И с любовью в Христе
под малиновый звон
нам доставят и хлеба, и зрелищ
депутаты ПАСЕ,
комиссары ООН –
Бонапарт, Тохтамыш и Ходкевич.

Да простит нас Христос
(как простил бы Тальков),
но объявит начало концерта
в белом фраке из роз
расторопный Швыдкой
(если не тавтология это).

И споют на "ура"
– а могли б на пари,
погрешив лишь смешением стилей, –
нашу "Боже, Царя
и премьера храни"
Ростропович, Лужков, Квантришвили.

И, конечно, на бис
будет вызван стократ
двести лет воспитующий груши
дуэлянт, декабрист,
диссидент, демократ
Александр Сергеевич Пушкин.

Вот, печатая шаг,
словно Каменный Гость,
он идёт под восторженный вопль;
узнаваемы фрак,
бакенбарды и трость,
но глядит, непривычно, в бинокль.

И, пронзая насквозь
и одежду, и плоть,
взгляд его проникает к нам в души;
и ему удалось
свой имперский народ
разглядеть в этой поздней пирушке.

Сей торжественный миг
был расцвечен огнём
фейерверков из тысяч орудий:
он, и вправду, велик,
раз уж вышли вдвоём
на эстраду Медведев и Путин.

Выбрав нужный момент,
и обняв "Наше всё",
скрыть стараясь волненье не сильно,
президентский тандем
объявляет его
кандидатом "Единой России".

Гром оваций, град слёз,
мириады огней
– в этот миг Бог, конечно, был с нами! –
и народ их унёс
(а потом уж оне
с непокрытыми шли головами).

И взошёл над Москвой,
как из окон её,
негасимый неоновый свет
(там, вдали, за рекой
небо вспыхнет огнём –
мы не будем на это смотреть!)

Будет день непогож,
все приметы – на дождь;
переждав его где-нибудь в бане,
я куплю колесо
от Руссо-Пикассо 
и доеду, авось, до Казани.