1 - Неправильный студент юрфака МГУ

Моя юридическая практика имела трагическую предысторию.
 
Стать юристом я не планировал. Меня призвали в армию, когда я заканчивал второй курс музыкального отделения Ялтинского педучилища, что и перевернуло жизнь. Мечтал стать оперным певцом, но поступать после службы в консерваторию без оконченного училища не мог, а потому - чтобы не терять армейских льгот при поступлении - решил идти в "настоящий вуз", чтобы стать "человеком", и выбрал для этого юридический факультет одного из лучших вузов страны - Московского государственного университета им. М.В.Ломоносова, куда поступить было практически невозможно.   

И тут во все вмешался случай, который сделал это вообще невероятным. В конце срочной службы меня приняли кандидатом в члены КПСС, что обернулось трагедией. На полигоне под Бердянском, я получил приказ сжечь секретные документы и - по недосмотру - сжег вместе с ними в костре и свою кандидатскую карточку (партбилет кандидата в коммунисты). Кто жил тогда, поймет трагедию. Тут поступать в МГУ, на юридический факультет, который в советское время был чуть ли не партийным, и вдруг такое…

- Что случилось?! – спросил появившийся у костра офицер Охрименко, пришедший подписывать составленный мною акт об уничтожении секретных документов.

Я повернулся.

- Карточку партийную сжег... - мои глаза застилали слезы…

Охрименко оторопел.

- Как сжег?! 

- А так... - смахнул я с глаз слезы. - Жара же. Вот и выложил ее из мокрой от пота гимнастерки. Завернул в бумажку, положил на край стола, чтобы вернуть  назад, когда гимнастерка просохнет. Да забыл об этом и когда смахивал в плащ-палатку документы, которые надо было сжечь, смахнул с ними и ее... Они белые и она белой стала в обертке… 

Капитан заорал матом. 

- Ни хрена себе! Ты понимаешь, кого сжег?!

- Кого?

- Ленина!

- Какого Ленина?! – выдохнул испуганно я.

- Такого! На карточке Ленин, Энгельс и Маркс! Ты их всех сжег, идиот! – заорал опять он.

- Я?! Да не хотел же...

- Не хотел?! - выдал он с матом. - ЧП на весь округ! Идиоты партбилеты жгут! – не замолкал офицер. – Никому ни слова! Тюрьма потому что будет! Скажешь, пропала!

Сейчас я с грустью вспоминаю то время. Тогда в воинских частях в партию принимали чуть ли не строем. И абсурдную свою ситуацию вспоминаю с грустной улыбкой... Какая тюрьма?! Человек нечаянно сжег ценную бумажку! Партбилет! Ну, случилось так! А тогда капитану это виделось в жутком свете: с оргвыводами ко всем, а возможно и к нему... Он ушел. Через час летний лагерь Полтавского зенитно-артиллерийского училища на азовском берегу под Бердянском был поднят по тревоге - искать мою "пропавшую" партийную карточку. Осмотрели километры степи, все овраги, палатки, где мы жили, но карточку не нашли…



Утром эшелон ушел в Полтаву. Прибыв туда, разгрузился. Нас привезли в училище. И начался партийный ужас. Мое дело неделю рассматривал партком училища, где я проходил срочную службу, после чего партбюро предложило партсобранию исключить меня, негодника, из кандидатов в члены партии. Собрание же взяло мою сторону и объявило мне строгача, оставив в кандидатах. Счастью моему не было предела и утром следующего дня я явился к начальнику политотдела училища полковнику Петрову.

- Товарищ полковник, разрешите получить дубликат кандидатской карточки?

Сидевший за столом полковник посмотрел на меня, как на идиота, потом встал.

- Ты в своем уме?! Вообще понимаешь, что говоришь? Предлагаешь, чтобы мне надавали по шее за тебя?! Я назначил повторную проверку твоего дела…

Здание МГУ на Ленинских горах качнулось и растворилось посреди кабинета…

Он не даст благополучно закончиться новой проверке…

Я стоял, раздавленный услышанным... Надо было что-то делать! Не оставаться же в училище, чтобы получить то, что и так стало ясным…

- Товарищ полковник, - выдавил я. – Я напишу, что согласен с любым решением новой проверки! Демобилизуйте, пожалуйста!

Полковник посмотрел на меня уже с интересом – ему было выгодно рассмотреть мое дело в мое отсутствие. Он положил на стол лист и придвинул ручку.

– Пишите!

Я написал то, о чем сказал. Он пробежал глазами написанное и отпустил меня, пожелав "удачи в дальнейшей жизни"…

Через час я был демобилизован и уехал домой, в Крым.



Месяц спустя я подал документы на юридический факультет МГУ. Но в заявлении о приеме честно описал все, что случилось, и лишь потом попросил принять меня в вуз. В анкете указал, что я беспартийный. На всякий случай, так как понимал, что или исключен уже из кандидатов в КПСС или буду исключен в ближайшее время. Чуть позже это подтвердилось. Через месяц-два я поинтересовался, чем закончилось партийно-армейское рассмотрение моего дела, и узнал, что был исключен из кандидатов в члены партии в тот же день, когда побывал в кабинете начальника политотдела… Но вернусь к сдаче документов. Прочитавшая мое заявление девушка посмотрела на меня как на пришельца из других миров, секунду помолчала, потом покачала головой и отправила меня к секретарю комиссии преподавателю факультета Иванову, имени которого уже, увы, не помню. Тот прочел заявление, посмотрел – долго так – на меня и, ни слова не говоря, набросал поверх моего текста красным карандашом «Принять документы!».

Первый этап был пройден – документы у беспартийного приняли, но начинался второй - экзамены… Сдав русский письменный, русский устный, затем немецкий языки, я пришел на экзамен по истории, который принимал профессор Селезнев, сидевший в аудитории с двумя стариками-преподавателями. Я ответил по вопросам билетов, и Селезнев, не помню и его имени, кивнул в сторону одного из дедов.

- Как звали в девичестве Екатерину II? – спросил тот.

- София Фредерика Августа, - ответил я.

Профессор кивнул в сторону второго дедка.

- А как звали первого наркома юстиции советской России? – спросил тот.

- Георгий Оппоков. Партийная кличка «Ломов»… - ответил я.

После этого за меня взялся сам Селезнев.

- Расскажите о русско-турецких войнах!

Я закрыл глаза и, вспомнив таблицу этих войн, которую составил при подготовке к экзамену, начал рассказывать, называя битвы, кто и что у кого отвоевал, перечисляя все перемирия: Ясское, Кючук-Кайнарджийское, Сан-Стефанское и другие.

- Достаточно, - остановил процессор, – А откуда и куда шел Пугачев?

Вопрос озадачил… Готовясь к ответу, я видел, как быстро заканчивал он экзаменовать других: десять-двадцать слов - и человек получал отметку. А тут столько вопросов и не самых простых... Мой взгляд упал на ведомость, лежавшую перед ним: в первой колонке - стояли номера, во второй - наши, абитуриентов, фамилии, а в третьей - указывалась партийность. В ней - в центре списка, где и должна была быть моя фамилия - между пометками «Член ВЛКСМ», «Член КПСС», «Член ВЛКСМ», «Член КПСС» стояло жирное красное «Б/П», что означало "беспартийный"... Им мог быть только я…

Я не знал тогда, что профессор Селезнев был председателем парткома юрфака МГУ, но смысл записи понял. Он резал меня как беспартийного…

- Пугачев шел по реке Яик, нынешнему Уралу, сверху вниз по течению, - ответил, заведясь, я.

- А по какому берегу? – спокойно спросил, с подвохом, профессор.

Откуда я мог знать, по какому берегу шел он?!

- По правому, - ответил наугад.

Селезнев посмотрел на меня.

- Правильно. А почему по правому?

- Что «почему»? – упавшим голосом переспросил я. 

Профессор олицетворял собой благополучие: он беспартийным не был.

- Почему по правому берегу шел Пугачев? – повторил он.

Это был один из моментов в жизни, когда время остановилось... Я напрягся, не зная, что ответить, и понимая, что от ответа зависит моя судьба. Но тут же вспомнил карту в учебнике истории, где Россия была окрашена в желтый цвет, а справа в серый цвет была окрашена территория нынешнего Казахстана, помеченная как «казахские каганаты».

- Да потому, - ответил я, как отрезал, - что на левом берегу Яика были уже земли казахских каганатов, где он не мог найти поддержку. А на правом - были российские земли, первые мануфактуры, заводы, и там он мог получить помощь рабочего люда…

Селезнев внимательно посмотрел на меня и, помедлив, задал еще вопрос.

- Когда была присоединена Финляндия к России?

Я тихо ойкнул про себя. Даты не знал. Но внутреннее чувство подсказывало, что надо биться! 

- Товарищ профессор, я прочел все школьные учебники. Кроме того - книги и учебники Дацюка и других историков. Но не вспомню с ходу, когда присоединена Финляндия к России. Знаю лишь, что отсоединилась она от нас после революции, воспользовавшись декретом "О праве наций на самоопределение"…

- Хорошо, - остановил меня тут же профессор, выводя в экзаменационном листе четверку… которая давала мне не "проходной", а "полупроходной" балл… попасть с которым в университет было практически невозможно.

- Спросите, пожалуйста, еще что-нибудь! - взмолился я. – Ведь я хорошо знаю предмет! Для меня «четверка» - не поступление в МГУ! Пожалуйста!

Селезнев фальшиво улыбнулся.

- А почему Вы не довольны? Получить такую оценку в МГУ, да еще на юрфаке – почетно! И почему МГУ именно?! Есть и другие достойные вузы... С нашими отметками Вы поступите в любой из них! Желаю счастья!

Мне во второй раз желали счастья те, кто его рушили...

Взяв экзаменационный билет, я вышел из аудитории…



Как иногородний я во время поступления жил в филиале Дома студентов МГУ на Ленинских горах, что на пересечении Ломоносовского и Мичуринского проспектов.

Всю ночь не спал. А к утру принял решение. Поднявшись, достал из чемодана военную форму, в которой демобилизовался, надел ее и поехал на факультет, где встал у инспекторской и простоял там неделю - до утверждения списка принятых на учебу... Задумка удалась. Уже к обеду первого дня одна из факультетских дам поинтересоваться, кого жду. Я ответил, что поступления. Тогда она вызвала инспектора набираемого курса Смирнову и передала меня ей.

- Зачисление не сегодня будет, - улыбнулась та. – Идите, отдыхайте. Вы откуда?

- Из Крыма, - ответил я.

- Вот и езжайте туда. Если будете приняты, сообщим.

- Нет, - покачал головой решительно я, – приеду домой только поступившим! А пока постою…

Она засмеялась, рассматривая меня и блестевшие у меня на груди воинские знаки.

- Так хочется учиться?

Я кивнул. На том и расстались. Она удалилась в инспекторскую, а я продолжил свое «стояние» до закрытия факультета.

Утром следующего дня мы со Смирновой уже поздоровались, как знакомые. В обед она, выйдя из инспекторской с сигаретой, попросила зажигалку. Мы закурили у окна и перекинулись несколькими фразами. Она поинтересовалась, как меня зовут? Где служил? Что делал до службы? Из какой семьи? Так - слово за слово - и познакомились. Она - ее звали Галиной - только закончила факультет. Наш набор был ее первым - как инспектрисы - набором студентов.

Через день ко мне присоединился еще один демобилизованный - в морской форме. Появился и третий «полупроходник» – длинноволосый питерец в пижонском костюме с бантом на шее. Потом подошло еще пару человек. "Вахта памяти", как кто-то из нас съехидничал... Памяти о поступлении в МГУ...

Спустя несколько дней нас уже знали на факультете. Такое там наблюдали впервые. Стали подходить преподаватели: покурить, расспросить о житье-бытье, похвалить за желание учиться.

Наконец, настал решающий день. Из кабинета инспекторов вышла Смирнова с толстой папкой бумаг. Я отошел от ребят и спросил ее.

- Галина Васильевна? Приняли?

- Толя, ты мне уже сейчас надоел! – кокетливо отмахнулась она. - Еду на Ленинские горы в МГУ, утверждать список. Утвердят – скажу… - и быстро исчезла.

«Ты уже сегодня мне надоел»? Значит и дальше буду надоедать?! Неужели… Сердце готово было выпрыгнуть из груди…

Спустя пару часов она вернулась, веселая, и, увидев нас в коридоре, засмеялась.

- Все приняты!

Это было вопиющим вознаграждением за наше «стояние», и мы завопили, как и подобает молодежи!

Ребята тут же разошлись, а я, не зная, что делать, остался у открытого окна и закурил.

- А ты чего не уходишь? – раздался за спиной голос инспектрисы.

Я повернулся.

- У меня, Галина Васильевна, ситуация дурацкая. Я из Крыма. Уже 25 августа. Туда доеду, наверное, назад - точно не вернусь к 1 сентября: конец турсезона, билетов не достану, так что тут буду. Хотя побывать дома хотелось бы…

Она ушла в инспекторскую и вернулась с бумажкой в руках.

- Тут адрес авиакассы у «Детского мира». Подойдешь туда, скажешь, от меня. Я тут написала - к кому. Дадут тебе билеты и в Крым, и из Крыма. Бегом!



Вечером я уже был в Крыму.

Дома застал лишь мать. Отец должен был подойти с минуты на минуту.

- Ну что, сынок? – испуганно спросила она.

- Поступил, мамуль!

- Куда? – поинтересовалась она: родителям я не говорил, куда еду, и они переживали по поводу того, что опять подамся в непонятные им, простым людям, музыкальные или театральные вузы.

- В университет! – ответил, смеясь, я.

- В университет? – только и переспросила она: для нее, сельской жительницы, переехавшей в маленький крымский городок и работавшей аппаратчицей на Сакском химзаводе, наверное, не было известно, что университетов в стране много…

Появился и отец, наконец.

- Ооо… - поздоровался со мной он. – Какими судьбами?!

- В университет поступил, - не стерпев, сообщила ему мать.

Отец оторопел.

- В какой? – он был продвинутым человеком. 

- В Московский - МГУ! - радостно сообщил ему я.

Отец замер и минуту смотрел на меня.

- А серьезно?

- Серьезно, бать! – обнял его я. – В Московский университет, на юридический факультет!

Это произвело эффект разорвавшейся бомбы - он отстранил от себя меня.

- На юридический?! Это кем будешь, прокурором?! - прокурора района он знал и, как простой шофер, уважал. Батя был пчеловодом. Он и такие же, как он, выставляли общую пасеку в лесополосах района, а чтоб на них не наезжали председатели колхозов, пригласили в «артель» и начальника милиции с прокурором. Те неохотно согласились участвовать в деле, но со временем втянулись, загорелись, стали ярыми пчеловодами, а потому общаться с ними на пасеке приходилось часто. Не раз в конце дня усаживались они вдали от ульев, чтобы перекусить и выпить - после укусов пчел организму нужен был, как они говорили, алкоголь. Отсюда – из бесед – было и уважение: прокурор оказался дядькой принципиальным, многое знал…

- Почему прокурором?! – ответил я. – Могу и следователем, судьей, адвокатом стать, - ответил я. – Юрист – многопрофильная профессия.

- Ой, сынок, только не следователем! – всполошилась мать, словно заранее знала, что я после вуза как раз и стану первое время следователем – Такое на свете творится! Не надо нам этого! Упаси Боже…

- Да погоди ты! – остановил ее отец. – Ты точно поступил в МГУ? На юриста?

- Бать, не буду же я тебе врать!

Он привлек меня к себе, обнял, на его глазах появились слезы.

- Сын… сынок… - потом вдруг, стесняясь, оттолкнул меня, выставил перед собой руку, снял с нее золотые часы, купленные много лет назад, и протянул мне их - Бери!

Батю можно было понять - в нашем городке до меня поступивших в МГУ не было.

Помню, он потом дня три ходил навеселе, отмечая с шоферами гаража мое поступление, стал еще больше уважаемой фигурой среди них.

Маленькая провинциальная жизнь со своими радостями… Царствие тебе небесное, батя! Я тебя помню... Как и маму... И ей Царствие небесное... 



Спустя несколько дней я вернулся в Москву, приступил к занятиям в университете. Все было нормальным, меня даже назначили старостой одной из групп. И вдруг в начале октября пригласили в партком. Я зашел в кабинет, куда вызвали: там сидела старушка с родимым пятном на щеке и шее - это была известная на факультете своей строгостью Татьяна Николаевна Панкратова. Она пригласила меня сесть и принялась долго рассматривать тяжелым взглядом.

Я сел и, поймав на себе этот взгляд, постарался не отвести свой, хотя и было уже не по себе: я понял, что будет…

- Почему Вы обманули нас при поступлении - не указали, что исключены из партии? - спросила, выдержав паузу, она.

Вот. Начиналось. Я посмотрел на нее.

- А меня из партии не исключали.

Она возмущенно смерила меня взглядом.

- Как "не исключали"? Вы были в партии?

Я вздохнул.

- Нет…

- Как «нет»? – возмутилась опять она.

- А так, - пошел я в наступление. – Я в партии не был. Был кандидатом в члены партии, а это еще не членство в ней! Не выдержал кандидатского испытания! Больше того, не знаю, исключили меня из кандидатов или нет, а потому указал при поступлении, что беспартийный! Чтобы совесть была чиста, если исключили! И обо всем, что произошло, подробно написал в заявлении, когда подавал документы сюда! В моем личном деле оно. Посмотрите, если не верите!

Она, обескураженная, сняла с телефонного аппарата трубку и выкрикнула с раздражением.

- Дело студента Косенко мне. Первый курс… - и бросила трубку.

Пару минут спустя в кабинет вошла инспектор Смирнова с моим личным делом.

- Вот, Татьяна Николаевна! 

Та пригласила ее сесть и, раскрыв папку, принялась читать мое заявление на двух листах, в котором я просил принять меня на факультет. Поверх него красовалась красная резолюция милого – вспоминаю его до сих пор – секретаря приемной комиссии Иванова... Прочтя все, Панкратова посмотрела на меня.

- Выйдите... 

Я встал и вышел в коридор, осмотрительно не затворив за собой плотно дверь.

- Это что же Вы, милочка, творите?! – донеслось из-за двери. – Почему этот тип принят?! Вы что, совсем… - после этого раздался мат. 

- Татьяна Николаевна, - послышался испуганный голос Смирновой. – Он ведь из армии! Музучилище еще! Впечатление произвел…

- Музучилише?! Так вдвойне внимательной надо быть! Лабухов еще не хватало тут! Что прикажете делать теперь с ним?!

- А что произошло?! - переспросила растерянная Смирнова.

- А то! Из партии исключен он! Партбилет сжег! Но все написал в заявлении! А Вы, вместо того, чтобы не допустить его на факультет, сами выбрали из тех, у кого полупроходной балл! Потому что не читаете заявлений и анкет поступающих! Что теперь делать?! За что его исключать сейчас?! 

Я вздохнул и, почувствовав боль в грудине, прошелся взад-вперед перед полузакрытой дверью. Стало тяжело дышать. А в кабинете тем временем решали мою судьбу. Панкратова - криком, Смирнова - едва слышными ответами. Наконец, стало тихо.

Я отошел от двери и встал у противоположной стены.

Дверь отворилась. В проеме показалась инспектриса.

- Зайдите!

Я прошел к столу, сел.

Панкратова посмотрела на меня и медленно выговорила.

– Учитесь… - после чего добавила. – Будем перевоспитывать…

В кабинете повисла тишина.

Я поднял на нее глаза.

- Можно идти?



Вечером в общежитии я рассказал о происшедшем жившим со мною сокурсникам Коле Карандасю из Запорожья, Володе Комендатскому из Полтавы, Сашке Качанову из Клина и Сереге Баранову из Калуша, что на Украине.

- Ну ты даешь… Дела, однако… - заключил мой рассказ самый старший из нас Карандась. – Отпустили, чтоб подловить на чем-то! Учись студент, а то выгонят!

И студент начал учиться. День и ночь. Экзамены первых сессий сдал на отлично. Через год снова вступил в комсомол, чтобы перестать быть «беспартийным» и исправить факультету "партийную статистику". На втором курсе однокашники избрали студента председателем студкома в 3-м корпусе МГУ на Ленгорах, где жили юристы, журналисты и психологи.

Тогда же студента избрали и председателем Правления Дома культуры гуманитарных факультетов МГУ (ДК ГФ МГУ), что находился на ул. Герцена, 1. Сейчас в том здании Домовый храм мученицы Татианы, а тогда был известнейший на всю Москву ДК, в Правление которого входили лишь профессора и аспиранты МГУ. Случаев, чтоб в него входили студенты, были крайне редки, а чтобы они еще и руководили им - такое случалось лишь во второй раз. А руководить было чем. Кто не помнит "Студенческий театр", очереди за билетами в который были как на Таганку, известную вольнодумством театральную студию "Грезы", эстрадно-симфонический оркестр Анатолия Кремера (главного дирижера театра «Сатиры», мужа Татьяны Шмыги), камерный хор Вадима Новоблаговещенского, фортепьянный класс Ундины Дубовой-Сергеевой, скульптурную студию и другие коллективы! Немаловажная деталь, кстати - директором ДК был бывший директор Большого театра Шашкин (увы, не помню и его имени). Это все украло меня с факультета, увело в какую-то иную «большую жизнь» и по сути спасло – такого меня отчислить с факультета было уже непросто.

Отлично были сданы и экзамены несколько следующих сессии.

Так и закончил студент – почти отлично – Московский университет, в который не должен был поступить. Но при распределении опять всплыла история с «исключением из партии», и студент – в отличие от многих других хорошо закончивших вуз – не остался в Москве, Подмосковье, а уехал на далекий Сахалин, где был следователем, старшим помощником прокурора области, главным юрисконсультом облисполкома, где открыл одну из первых в СССР юридических фирм по обслуживанию иностранных клиентов. Его клиентами были ШЕЛЛ, ЭКСОН, ЭМЕРСОН, ИТОЧУ, МАРУБЕНИ, ТЕЛЕКОМ, РОСНЕФТЬ, ДАЛЬТРАНСГАЗ и др. Он создал СЕВЕРНЫЙ КОНСОРЦИУМ (США-Россия), ЮЖНЫЙ КОНСОРЦИУМ (Балканы-Россия), сейчас запускает ЕВРАЗИЙСКИЙ ИНЖИНИРИНГОВЫЙ КОНСОРЦИУМ (Россия) под проекты в Крыму. На очереди еще один международный проект - в сфере культуры... Судьба побросала его по Японии, Штатам, Москве, опять Штатам, опять Москве, Балканам, снова Москве…

Что хочется сказать в заключение? Спасибо капитану Охрименко и полковнику Петрову! Если б не они, неумные, трусливые, я б не имел интереснейшей судьбы, не увидел бы мир, не стал бы тем, кем являюсь сегодня…

Все, что ни делается в жизни - к лучшему… Главное - быть честным и смелым в ней… Честность и смелость – я о своем заявление в МГУ – и спасла меня… 



И еще одна реплика в заключение... Через полтора года после публикации этого рассказа в интернете я получил письмо возмущенной рассказом внучки Татьяны Николаевны Панкратовой, в котором она обзывала меня грубыми словами. Сначала "невеждой" за то, что обозвал ее бабушку "старушкой". Потом "графоманом". Она обвинила меня в том, что я написал неправду! Ее бабушка, мол, никогда "не разговаривала матерными выражениями"... Цитирую: "Постеснялись бы выкладывать такое бездарное графоманство. Мужская честность, если бы она была, это признать, что да, я сжег партбилет, а не выкручиваться, а через годы и десятилетия позорить память уважаемых людей"...

Интересная, кстати, проблема. Как быть, если хочешь описать что-то важное, что открывает глаза на какое-то явление в обществе, но встаешь перед проблемой выбора - писать правду о нем, не жалея "героев" и "их наследников", или не писать правду, потому что обидишь "уважаемых людей"?! Увы, попытка разговаривать с внучкой Татьяны Николаевны ни к чему не привела. Когда-то ее бабушка орала на инспектрису Г.Смирнову с матами. Сейчас уже ее внучка - без матов, правда - кинулась на меня, оскорбляя, унижая, хамя... Пришлось удалить ее из тех, кто может бывать у меня на сайте и писать гадости...

Но вопрос тем не менее остался! Так как же быть с такими людьми и воспоминаниями о них?! Не вспоминать? Опускать что-то негативное? Приукрашивать? Нет, писать о них правду - как все было, как все есть! Это важно: по твоим воспоминаниям люди будут видеть реальное, а не рисованное лицо того времени.

А лицо у времени было не простым! Уверен, описанная тут старушка не орала - тем более с матами - на домашних, на внучек! Но почему позволила себе такое по отношению к молодой инспектрисе?! А это лицо времени того. Лицо нашей пролетарской интеллигенции. Скольких начальников, юристов, литераторов, режиссеров, актеров и других светочей культуры пришлось увидеть по жизни, которые - как гидранты - хлестали цинизмом, желчью, завистью, матами и прочими гадостями... Лже-культура целая... Азиатщина...

Да-да, это лицо нашего, а по сути азиатского все еще, менталитета, где малейший "началнык" мог ругать, унижать, пинать любого ниже стоявшего...

Это и двойственность-тройственность натур у многих из нас: дома - одни, на публике - другие, перед начальством - третьи, перед подчиненными - четвертые, с любовниками и любовницами - пятые! И какой тогда человек? Трудно сказать. Неоднозначный. Множественный какой-то...

И тут опять об этой женщине хочется сказать. Я ей благодарен. Всю жизнь. За то, что оставила-таки учиться тогда меня (пусть и "побоявшись" связываться со мной, написавшем правду о себе в заявлении при поступлении, я ведь мог защищаться!). Да, оставила, не выгнала из университета. Больше того - дала урок правды на всю жизнь.

Ею – правдой этой - и жил потом всегда: и дома, и на публике, и перед начальством, и перед подчиненными, С одним уточнением - на которых никогда не позволял себе поднять голос, на которых никогда не орал, которых не унижал, а тем более с матами...

Это целая культура – быть Человеком! Целая философия...