Париж, туфли, семнадцать

               

- Подождите. Мне нужно сказать вам кое-что. Выслушайте, вы поймете, почему я…
Просто, я знаю, что моё решение кажется абсурдным. Но, послушайте.
 Несколько лет назад я встретил прекрасную женщину, мне подходило двадцать восемь, а она была старше. Но это не имело значение, так как разница возраста не была очевидной и знаете, она была великолепна. Очень красивая женщина. Сложно сказать задумывался ли я о серьезных отношениях, когда мы сблизились настолько, что я очутился в её квартире.
Прошло три месяца, прежде чем это произошло, и прежде чем я узнал то, что она хотела мне показывать из своей жизни меньше всего. Некий шкаф со скелетами – её дочка. Ей было семнадцать. Благодаря химиотерапии (которую она безуспешно проходила), она выглядела несколько старше. Да, она была тяжело больна – раком, конечно же. Эта зараза изъела её маленькую голову, решила её розовых щёк и жизни. Хочется сказать, что мать девочки, моя женщина, очень ухаживала за ней, и наш роман вовсе не был помехой этому. Она просто была слабой женщиной, в такие нелегкие времена она не сочинила лучшего, чем отчаянно искать поддержки. А что могло быть лучше? О чем я говорю,… Мы встретились совершенно случайно. Никто не причем.
Я не знал, как общаться с девочкой и старался избегать её, но она сама заговорила со мной. Я вставал на рассвете по привычке, оставшейся от прежней работы, даже по выходным. Она вставала на рассвете, потому что ценила своё время. Как же она понимала это.…И однажды на кухне она спросила меня, я тогда был увлечен альтернативной реальностью и осознанными сновидениями, о чём и читал, глотая обжигающий кофе.  Так вот, она спросила: «Что вы читаете?». Я ответил кратко и вновь опустил глаза в книгу, хотя уже не читал, а бестолково бегал глазами по буквам. Это утро она так и просидела на кухне напротив меня, пока не проснулась её мама, и не закрутился день.
К тому времени я уже переехал жить к ним, и не удивительно, что на следующее ранее воскресное утро мы вновь столкнулись на кухне. Теперь уже хоть и неохотно в атаку пошёл я, спросив, как ей спалось, и отчего она поднялась в такую рань. Далее я и сам не заметил и уже, и не вспомню, как завязался разговор, но мы проговорили всё утро, весь день, весь вечер. Ходили по дому, занимались делами и не прекращали неспешного общения, пожалуй, обо всем на свете. Странно представить, как много общего может оказаться у взрослого крепкого мужчины и юной умирающей девочки. Мы быстро подружились. Я начал оставаться с ней, когда её посещал доктор. Она была очень самостоятельна, и ещё почти здорова (…почти), поэтому её мама иногда по совместительству выходила на работу. Она много говорила о своих мечтах и мыслях, но это не раздражало меня (ведь чужие мысли часто кажутся сверхглупыми), а напротив я находил в них частицу своих представлений. Если бы не болезнь она бы занялась журналистикой или медициной, или бы стала отличным биологом. По крайней мере, ей так казалось. Она слушала блюз,…по крайней мере, раньше. Нет, она не была такая, как все. Мне сложно сказать почему, я просто знаю, что не была. Её мать не могла нарадоваться на мою помощь и нашу дружбу. А я постепенно начал мечтать о ней, о прекрасной семнадцатилетней девочке, начал мечтать о том, что она снова станет здорова, и может быть счастлива. Мы проводили вместе много времени. Смотрели кино, и вслух читали стихи и книги. Мы играли в монополию и рубились в разные стрелялки на игровой приставке. Вместе. Я спал с её матерью. Но не подумайте, о Лолите г-на Набокова.  У нас были принципиально другие отношения. Хотя я полюбил её, действительно полюбил, …и смотрел на неё как на настоящую женщину. И часто ночью мне хотелось ворваться в её комнату и просто лежать рядом, ничего более, просто рядом. Хотя может и хотелось более, но только не тогда. Мы даже ходили гулять, иногда все втроем, иногда только она и я.
Она бы хотела путешествовать (пожалуй, все умирающие хотят – горькая ирония), поехать в Париж, оттого что он город любви и для того, что плюнуть с Эйфелевой башни, как не ново она шутила. А вообще, говорила она, я бы поехала туда только из-за туфлей. Я читала, что там делают потрясающий туфли. Двадцать сантиметров каблук…ты представляешь, двадцать!!! и мне не придется лезть на Эйфелеву башню, что бы обозреть город, с них всё чудесно будет видно. Кстати мы быстро перешли на «ты» и, иногда, держались за руки. Она призналась мне в любви (смелая), а потом я её поцеловал. В ладошку. Поцеловал в мягкую иссохшую ладошку.
Однажды она призналась мне, что изо всех сил старается освоить осознанные сновидения.
Рассказала о своих неловких попытках. Попросила просветить. Мы посмеялись. А потом, я как-то мимолётно спросил, был ли у неё, есть ли мальчик. И она спокойно ответила, что до болезни был, но только мальчики - это народ не постоянный. Я сказал ей: Я всегда буду любить тебя. Всегда.
С её матерью мы, кстати, отдалились, понимаете ли. В физическом плане. В остальном – мы дружили. Мне и сейчас сложно сказать, видела ли она то, что происходило прямо перед ней – нашу корявую любовь. В любом случае, она ничего не сказала. Её дочери было только семнадцать, её дочь умирала.
Было много чудесных недель, проведенных нами вместе, и хотя я работал, и её мама всегда находилась рядом, мы находили время, что бы побыть одним. В наши рассветы.
В последние месяцы, она начала бредить. О том, что ей хочется уехать, о том, что она больше не может спать и прочем, прочем, прочем. Знаете, она очень сильно боялась. Но сама не понимала этого и оттого не могла сказать. Мы возили её к целительнице и в церковь. Мы молились о ней. Но ей стало хуже. Была назначена операция. Я ходил к ней в больницу каждый день, часто ночевал там, как и её мама. Она выглядела очень встревоженной и нервной в те дни, но мы её не винили. Захотела учить французский и настаивала на том, что бы мы ей помогали. Честно говоря, французский мне не давался (а мы начали учить его вместе по аудио-курсу) и она очень злилась на меня. Она очень сильно похудела (ещё сильнее) и когда я обнимал её, то чувствовал хрупкие кости, рёбра упирались в мою грудную клетку, а под ними трепыхалось сердце. Клянусь, я не стал любить её меньше ни за капризы, ни за слёзы, а она часто плакала. Многое было. Сказать честно, я даже пару раз переодевал её, по её просьбе, и видел, как она исчезает, как истаяла, но другой я её и не знал. Она изо всех сил старалась быть для меня привлекательной, как могла. Улыбалась заученно, повторяла жесты киноактрис.
А потом была операция. Не буду рассказывать как мы с её матерью не находили места, как обтирали коридоры.
Врачи сказали, что операция прошла успешно настолько, насколько это возможно. Перед операцией моя любимая простудилась, что конечно всё усложняло. Её даже переводили в реанимацию. Но всё обошлось, о как не терпелось мне увидеть её. Врачи солгали или сказали правду, которую мы не сумели понять правильно. После операции она престала узнавать, перестала разговаривать, и никто не давал никаких гарантий. Всё должно было вернуться к ней. Мы напряженно ждали. Ждали речи, сознания, живого взгляда. Но может, её уже не было? Она умерла в апреле, всего лишь через две недели. Каждый день я твердил ей, как люблю её, но она уже не слышала меня. Моей девочки не стало. Потом как-то всё закрутилось, похороны и так далее, мы расстались с её матерью через месяц после её смерти, почти не разговаривая. Больше я о ней ничего не слышал. Я до сих пор встаю на рассвете, но это больше не имеет своего тайного смысла, никакого замысла. Только недосыпание. Ведь, знаете, прошло уже семь лет, как её не стало.

Доктор, поймите, меня правильно. Когда я узнал, что болен, я понял, что это она. Она распахивает для меня свои объятья, она ждёт меня там. Теперь она готова стать моей невестой. Ей уже должно было бы исполниться двадцать четыре. Я не хочу принимать ваше лечение, совсем не потому что, не доверяю вам. Нет. У меня совсем другие причины.
Мне нужно ещё успеть съездить в Париж. Она будет спрашивать, я точно знаю. Я должен ей рассказать, какой этот город изнутри, да хоть плюнуть с Эйфелевой башни, раз уж на то пошло. Меня не пугает мой диагноз, я знаю, что мне делать. Поэтому я прошу, давайте отменим эти консультации у психолога, давайте не будем к этому прибегать, у меня так мало времени, что бы тратить его так. Я же говорю, Парижжж…и туфли, я куплю ей туфли.

- Хорошо, я надеюсь, вы приняли верное решение. Я прошу подписать вас вот здесь, это будет означать, что вы отказываетесь от предоставления больницей вам медицинских услуг. И ещё…Вы очень счастливый человек. Какая глупость спешить за туфлями, умирая.
Знаете что, пожалуйста, купите ей самые лучшие.