Человек Осени

  Весна, пропитанная дымом растаявших дней, только начинала своё правление, тяжело ступая по замёрзшим хрупким садам, созданным прежней холодной королевой. Ей так бы хотелось встретиться с тем, кто так на неё похож, с тем, на чьих глазах те же слёзы, от чьих рук тот же запах, в чьих волосах те же листья, на чьей одежде столько же грязи... Но ни зима, ни лето не позволяли этого сделать. Лишь иногда они передавали их тёплые объятья, посвящённые друг другу и никому более – и тогда осенью казалось, что началась весна, а весной – что пришла осень.
  Белизну бумажных листов изранили острые перья, оставив после себя извилистые переплетения строк, чья чёрная кровь тускнела от дуновения лёгких, уже начинавших наполняться теплотой, вздохов ветра. Разгоревшийся костёр быстро высушил тетради, и теперь те догорали в горячих объятиях его пламени, и дым от них, словно жаркое дыхание, доносящееся до ладоней, наполнял собой воздух. Но держащий остальных пленников, чья участь обратиться в пепел была неминуема, человек, казалось бы, не чувствовал боли – ни той, что могли бы испытывать записанные воспоминания, ни даже той, которую приносило каждое приближение языков пламени. Внутреннее страдание намного сильнее, агония затягивающихся на сердце шрамов превосходит боль от любых ожогов.
  Ветер то слабел, то усиливался, играя волосами, словно смоляной травой. Глаза потемнели и казались теперь почти стеклянными, разбавленными лишь лёгкой мутностью серого цвета. В мыслях изящными, высушенными солнцем, полуистлевшими листьями кружились воспоминания родом из недалёкого прошлого. «Нашёл то, что искал...что придумал...выстрадал...обрёл...чтобы потерять...» Нужно ли трезво мыслить там, где играют лишь чувства, смешанные с памятью и от того усиливающиеся? Уместен ли, казалось бы, рациональный подход там, где всё строится на эмпирическом восприятии? Забыть, отпустить... Это будет проявлением силы. По меньшей мере, в это хотелось верить. При желании верить в подобное ладонь сжималась в кулак, руки дрожали, а вместе с ними – и губы, ресницы; ногти впивались в кожу, оставляя алые вмятины, которые исчезали со временем; по всему телу шло напряжение, и, казалось бы, ещё немного – и...
  Но от того, что могло бы произойти потом, спасало дыхание. Стоило лишь вдохнуть – и эмоциональное возбуждение слабело, дрожь покидала тело, боль уходила. Если бы здесь был кто-то ещё, он мог бы подумать, что его спутнику просто холодно, и предложить вернуться в тепло – или же отдать ему свою верхнюю одежду, но ни за что не подумал бы о том, что на самом деле происходило у того внутри. Если мы здороваемся, прощаемся, поздравляем с праздниками, интересуемся здоровьем, даже живём просто из чувства вежливости и из-за принципа «надо», то что уже говорить о каком-либо проявлении хоть малейшей искренности?..

«Никого никогда не было. Нет. Не будет.»

  Пальцы разжались, позволяя игривому весеннему ветру поднять, закружить в известном лишь ему одному воздушном танце серую пыль и мелкие фрагменты бумаги, на которых вряд ли уже можно было разобрать написанное прежде, и унести их с собой, вдаль, в неизвестное.

«Никого никогда не было. И нет. И не будет. Лишь обречённость...и пустота. Всегда один. Всегда в себе. Знать, кем являешься, порой намного тяжелее, чем не знать ничего. Снова...снова...нет. Нельзя...»

  Откуда-то снизу доносилось еле слышимый звук капель, словно колокольчиков, звенящих при падении. Они бросались на камни, как бросаются те, кому нечего ни терять, ни обретать. Звук был настолько красив, что хотелось слушать и слушать, наслаждаясь каждой гранью и оттенком удивительной мелодии; но не смотря на это даже ей не было под силу отвлечь от мыслей, надолго обратив на себя внимание.

«Никто никому не нужен. Не нужен?.. Это плата. Страшная. Тем, кто не сталкивался с этим на самом деле, не понять. Они так хотят пробраться внутрь, что не желают понимать очевидного: настоящее мало кому нравится. Тем оно и чудесно – но тем и обречено на одиночество, изредка прерывающееся чьей-либо напористостью и упрямством, от чего не властное обратиться в уединение...»

  Если бы весна встретилась в осенью, если бы они вместе могли играть на своём фортепиано, извлекая мелодии дождя, если бы они, играючи, бегали наперегонки, и от каждого их шага всё усиливался появляющийся с каждым их движением ветер, если бы глаза их полны были друг другом, и из зрачков никогда не исчезала та светлая печаль, которую так сложно разглядеть, а ещё сложнее – понять, если бы они смогли обнять друг друга так крепко, как никогда ещё не обнимал небесный свод земную твердь,- быть может, тогда всё в мире было бы иначе?..

«...да и как может нравиться Ничто? Что оно, это ничто?.. Оно всегда молчит, но Его мысли – у меня в голове. Убить. Умереть внутри...вновь?.. Почему всегда у всего одно и то же окончание?.. Нет. Хватит умирать.»

  Начался дождь: первые весенние слёзы стекали вдоль всё ещё покрытых тонким ледяным панцирем камней, образовывая маленькие ручейки; костёр трепетал в предсмертной агонии и вскоре сдался, остатки ещё не догоревших листов бумаги теперь размазались по истоптанной траве, и теперь представляли собой маленькие скопления чёрной масляной краски или гуаши. Найти бы кисть – и грубый рисунок окружающей действительности, правдивое её отображение осквернило бы собой непорочную ложь всего, что находилось вокруг... Но зачем. Этот порыв вряд ли будет оценён достойно. Уже не было никаких желаний или стремлений.

«Мир давит на то, что было душой. Пусть то, что было настоящим, окажется лишь выдумкой, поселится в уединении где-то далеко в глубинах моего сознания, будет напоминать о той честности и той откровенности по отношению к тому, кого любить и ненавидеть не только не составит труда, но и более того, не предоставится быть невозможным. Никакие отговорки не помогут внутри: лгать самому себе бессмысленно, если знаешь, что от себя ничего не удастся скрыть. Выходит, и доверие, и искренность, и способность не чувствовать может быть лишь по отношению к себе, словно я – уменьшённая копия Вселенной?..»

  Дождь усиливался. Небо потемнело. По телу вновь пробежала дрожь – но уже от холода: плащ промок от дождя, и ветер лишь усиливал ощущение нехватки тепла. Но, казалось, было абсолютно всё равно. Никто никуда не спешил, никто ничего не ощущал, словно всё происходящее вокруг было выдуманным, ненастоящим, а потому – неважным.

«Да. Пусть будет в памяти. Пусть оно просто будет...»

  От замерзающей влаги земля становилась всё более скользкой; мелодия эхом отдавалась в каждой капле и постепенно увековечивалась в ледяном покрове. Казалось, ещё немного – и наступит ночь: хотя сейчас был всего лишь полдень, небо потемнело настолько, что невольно начинал подозревать, что время на часах выставлено неверно.

«Отпустить. Перебороть себя. Не вмешиваться...»
  Вдох. Выдох. Снова вдох. Спокойно.

  Из-за надвинувшихся туч робко выглянуло солнце – пусть прежде и не способное вызвать светлые чувства, но теперь ставшее символом надежды. Сквозь утихающие болезненные воспоминания проникали постепенно появляющиеся яркие лучи – слабые, небрежные, но тёплые. В памяти мелькнул момент из детства – когда, будучи беззаботным ребёнком, ты катаешься на качелях, и никто, кроме бывших в том же самом месте и в то же самое время, сидевших там же, где и ты,- никто не может ощутить и доли того, что испытывал ты, и потому им не под силу понять, почему это, казалось бы, заурядное действо стало для тебя самым ярким впечатлением той поры. Тем ты и прекрасен: никто никогда не станет тобой, не отберёт у тебя того, что по праву принадлежать лишь тебе. Но способный удержать в тебе это ощущение, не усомнившись в его важности и подлинности, и является тем наглецом, не позволяющим твоему одиночеству поглотить тебя целиком.

«Зачем избавлять мир от себя, если можно самому избавиться от мира?..»

  На всё ещё покрытый снегом берег, кружась, мягко падали два кленовых листа – влажных, побитых дождём, но всё ещё поразительно изящных, сохранивших грациозность и лёгкость. Казалось бы, откуда им взяться, ведь сейчас лишь начало весны, время, когда всё только начинает распускаться, а вовсе не увядать; но ведь ответ был предельно прост – настолько, что в эту поразительную простоту сложно было поверить, казалось куда более проще объяснить невозможность происходящего. Быть может, это всего лишь прошлогодние листья?..

« Если ты выбрал путь паладина, тебе не позволено падать: тяжесть лат будет стараться приковать тебя к земле, не давая встать. В ином случае, тебе понадобится ловкий помощник – но стоят ли твои ошибки того, чтобы кому-либо их доверить? Зависит лишь от вас обоих...и от твоей собственной внутренней мощи, чистоты помыслов, ясности разума и силы духа.»

  Дождь уже давно окончился, и солнце светило так же, как было немногим менее часа назад. Поразительное тепло, особенно учитывая то, что зима только закончилась; но, быть может, именно появившаяся надежда на лучшее усиливала тепло, пронизывая своими лучами замёрзшую душу?..

«Я выбираю...»

  Листья удивительно быстро высохли. Ветер вновь закружил их в танце – но уже почти бесшумном, без прежнего музыкального сопровождения.

«...быть...»

  Долгожданное пробуждение. Ты возвращаешься из пространства мыслей в явь. И помимо понимания того, что жутко продрог, только сейчас замечаешь давно потухшее пламя и чёрные следы на траве, оставшиеся от листов с твоими записями. Сделав неудачную попытку улыбнуться – мышцы словно не слушаются тебя – ты переводишь взгляд на то, что, казалось, не успел предать огню. Но каково же твоё удивление, когда обнаруживаешь на ладони тёмно-багровые листья клёна, всё такие же мягкие, какими были прежде, словно их только-только сорвали с дерева. И хотя понимаешь абсурдность собственных догадок и самого появления их у тебя в руках, то, что видишь, отрицает все сомнения, чем вгоняет в ещё большее противоречие. Но противоречие ли это, или же та действительность, которую так не хотим воспринимать, от которой отвыкли, но к которой до сих пор стремимся?..

Надежда есть всегда.

---------------------------
Spring 2010.
Dedicated to Anagaroth