Московский столетник

     Этот город, что сажей и кровью расписан, простужно горланит и спать не торопится. Нянчит рай свой кромешный, снова жизнь вычитая и галочку ставя, как водится. Ни к кому не питая, пусть не любви, даже жалости - ни к старушке забытой, ни к девчонке ночной и не к  тихому пьянице. Всех шагнувших в него, паче тех -  кто просителем кажется, оберет до кишок, если свежи, до нитки, до малости.
     Из него нет обратной дороги в мир слез и надежды, любви и отечества – в мир непорочности. Даже тех, кто рожден им – без чувств и без совести, он транжирит как мот, как наследник подрезавший тормоз, летящих на скорости.
     В нем запутались и заблудились мечты и надежды стремящейся юности, в нем раздавлена жалость к упавшим друзьям и к радостной глупости. Всё, что можно продать на потребу полуночной тати и полуденных бар, продается. Всё, что можно купить у глупцов, покупается, и уже не вернется.
     Безобразно красивым авто на витке безрассудности, по прогнившей зиме с ее жидкой дорогой и неоном без скупости,  по плебейским умам и мажорской безумности, он летит не считая поклонов незрячих  и проклятий  премудрости.
     Кто же вспомнит теперь о сиреневой дымке любви на бульварах, весной замороченных, что клубилась, срастаясь с дымами костров из  листвы прошлогодней и обид напророченных. О соблазнах, сумбурных и страстных, дворов проходных,   богохульством  невинным объятых, и о взглядах тягуче-недетских  на сверстниц, из-под чёлок лохматых. О поездках трамвайных в, шумящую первой листвой и текущую соком, окрайность, где город, забывший о камне в ампирном венчанье, застывал в соловьином трещанье и стремился в бескрайность.
     Только звонницы храмов, что очнулись от снов многолетних и безразличия, в всепрощении смотрят на город, что запутался  в ярких огнях  и в обманном величии. И кресты на соборах, что бредят об ангельской праздности, верят в души живые, что омоют   его непроглядность  от смрадности.
     И проглотятся слезы, и  руки протянутся к падшим, для милости, и с лиц смоется грим театральный имперской спесивости, и не будут в глазах отражаться зеленые стольники, и алоэ вдруг зацветет у столетней старухи на подоконнике.