Вечностью дымной синеет Везувий...

Вдоль акведука



Предместье Рима, своды акведука,
торжественная подлинность аркад -
центурионов и рабов порука,
изгибы арок, полукруги лука,
бегущие вдоль поезда назад -
к Неаполю, оплоту двух Сицилий...
Как явно сквозь декабрь, сквозь муть его,
алеют плавники живых пецилий
и краснопёрок сердца моего!

К Везувию, к феерии залива,
на юг Тирренский - выгнут акведук.
Возлюбленное с юношества чтиво
раскрыто взмахом белых арок-рук.
И как мне не ласкать скользящих ало
сквозь эти окна яркопёрых рыб?
Не нас ли жизнь под жабры подсекала,
брала и на разрыв, и на изгиб?

И кажется, что путь вдоль акведука
в слиянии с воздушною струёй -
не просто одоления наука,
но некий неизбежный жребий мой:
вдруг ощутить, что здешний необманный
прищур столетий  и зрачок аркад -
не столько римский, сколько кровный, странный,
летящий вдоль Днепра, Софии взгляд...




Неаполь, Старая крепость



Локоть саднит. Вспоминается что ли Неаполь?
С лестницы рухнув, ты крепко к камням приложился...
Помнится белый в порту, из Палермо, корабль,
шайка подростков, влачащих обвисшие джинсы.
Славный декабрь: плюс пятнадцать, и солнце возможно
на полчаса, на зубок, отчего - лишь дороже...
Вечностью дымной синеет Везувий, и ложно
время - вне дрожи сетчатки, вне чуткости кожи.

Плоть ли гранёного мифа, фортеции-мыса
чёрной скалою в оплот Двух Сицилий врастает?
Дух ли Неаполя, запахом йода, аниса
над огнестрельною башней сгущаясь, витает?
Локоть болит, и ребро у бродяжьего сердца,
наискось треснув, скрипит на расшатанной ноте.
Птичку черкни - про глоток италийского перца,
и, нота бене, заметь хорошо - на ходу ты, на взлёте!

Лестница, впрочем, вела к изваянью кентавра
в стиле модерн, из зелёного с чёрным металла.
Правил Стрелец декабрём, корешок Минотавра...
Ну, и ни звука - о кознях чужого астрала!
Эпосу - время, метафоре хватит и суток.
Гладил дворняг ты в Неаполи. Трогал мастифа.
А Королевство - не спотыкача предрассудок,
молодцеватая цельность целебного мифа!