Хайвэй

Свет воскресает из-под завала ночи, свет, распускающийся опалом
в разводах стеклянных иллюминаторов плывущего города. Асфальт искрится
дыханием талого снега, сгорбленной грудой февральского серого праха. Алое
утро вздымается железобетонным комом, бледная лунная пристань

смазана снежно-индиговым ветром голого неба. Аспиды ветвей,
прожженные холодом, нарезают паучью симфонию – тень многорукого Шивы.
Желудь солнца вспухает юным весенним огнем, пар золотой съедает глаза, брызги ключей
углекислого газа падают ароматом движенья, тянутся струны, жилы

нервно-стальных коммуникаций. Свежая типографская краска
смачивает пересохшее снами горло, снами, где каждый боится своих желаний,
снами, что остаются на клумбе могильных звезд отрешенным небытием. Балласт
души засыпан известью первостепенной потребности жить, рваным

стремлением быть сопричастным, быть своим на картонной витрине.
Но ведь свет воскресает, чтобы свобода сухого сердца, вновь взорвалась астрой,
снова расклеилась оком ромашки, тюльпаном  свечи лед проломила, винным прибоем
любовь развязала. Зачем же искать еще одно сердце? Свет умирает от краски.