Поклонение

Созданье короля: и плоть его, и кровь. Весь он: и вдоль, и поперёк, снаружи и внутри. Где только не смотри. Почём король? Чьи волосы алее солнца. Чей карий глаз бойко глядит, второй прикрытый осторожно, рукой от света яркого окошка. И грудь его, дыша, вздымается немножко. Рубашка белая растрёпана и смята, и джинсы стянуты вокруг. Его величество, раскинувшись в кровати, лежит не шевелясь. Однако стон его протяжный, что с уст его срывается однажды, невероятно чувственный и мягкий, хриплый. Окутанный дремотой сладкой; уж за десять – где-то там все спят, но ночь без сна. Дай Боже, да избави от наважденья. Иль ангел он, иль демон – поработил невинное дитя. Нет воли, сломлено сопротивление. Как знать, как знать, что кончилось вот так. Совсем продрогший, вымотан сполна, от тупой боли содрогается всё тело. Он ненасытен: всего семнадцать лет и божество. Ирония, сарказм. Его друзья; забыли, он совсем не тот, что был тогда. Видение развей, но суть. Святой не он, но всех святее. Горячая ладонь ласкает шею.

Он нефилим, мой дорогой избранник. Я мир его, и только часть одновременно. И в мыслях вторю действия свои: и как глаза закрыл, и как из ряски только запахнутой, выпростав костлявые холодные иль ледяные пальцы, склоняюсь я, услышать мерное дыханье, почувствовать его своей щекой; скатилось кимоно со плеч. Мечтаю о таком? Пожалуй, да. А раньше о таком мечтал? Наверно, нет. Кто знал, что будет время, когда я буду с ним, под тихий звук капели, в одной постели засыпать?

Всё тот же скрежет юного созданья. Сколько ему? Мне кажется, что где-то года два, когда впервые мне явился, когда вайзардом стал, так не могу. Столь дерзкий, сумасшедший вот-вот коснётся тела моего, лизнёт, губами проведёт по торсу. Всегда бесил меня его голубенький халат в огромный синенький горошек. Что стало с ним? Покорен мне мой белоснежный конь, в чём я его и упрекаю. Слишком тихо, врага нет больше в сердце. Куда же делся он? Неяркий жёлтенький закат слепит глаза; а тело всё горит: хочу… сказать, что всё уже не важно. Такие мы: и я, и он – моя луна, что в тьме тягучей выведет на свет. А в комнате моей уже не та, стоявшая годами, детская кровать. Семья гуляет, мы же – спим; терзаю я его в объятиях своих ни ночь, ни две и не неделю. Уже полгода как отец, вставая утром спозаранку, и в сторону мою он смотрит всё косым, невнятным взглядом. Он знает – что с того? Такой уж я – меня не изменить. Одно моё желанье, чтоб чувствовать прохладу белой кожи, мягкость вихров и пресность губ, безропотно принадлежащих мне.

Пожав плоды мятежных душ, взглянув соитие несчастных тел, любовно жажду их храня в своих сердцах, в творениях своих; сойти с ума так просто – жаль; дай веру мне, что жизнь будет недолго, и никогда я больше не услышу этих страстных всхлипов, вздохов. За что я слышу их мольбы, что в мыслях произносятся не раз? Так сложно умереть тогда, когда не вижу смысла всё терпеть. Зампакто должен быть покорен.