Там была конюшня...

Там была конюшня -
пахло сеном и навозом -
небо горное заглядывало в отделения колхозного -
с бараками, навесами, столовой - двор
и в ночное серпантином - вьюжно
уходил табун
на Кок-Тобе -
во весь опор,
разбредаясь по "прилавкам"
Алатау
выше...

Слышишь?! -
Слушай!

Тридцать шесть
душе послушных
лет -
пронзает
взор...

Школьной практики в "Гиганте горном" проза,
расцветает памяти ковром, где розы - яркие пост.фактумом раскрытости наитий,
вне событий минувших - таят очарование живое в лицах -
подростковой дерзостью трепещет честь,
счастье наяву - июньским вечером, под песенку с пластинки: "Белый танец" - снится...
Ты подходишь
"Ангел, оленёнок, соколёнок..."
и тебе о смелости моей
сквозь робость
девочки ковыльно-тонкой -
говорится,
перед тем, как мчать мне,
впившись в гриву
лошади строптивой
правою рукой
и левой в ухо,
пятками под рёбра -
серпантином пыльным...

Ах, как пахли травы!
Как на поворотах заносило!

Это я сейчас увидел -
какой нежной ты была
и доброй...

А тогда -
к другим
меня манила
моя сила
и к тебе сквозь годы
долгой несвободы -
полем памяти нетленной
привела.

Собирали девочки клубнику,
мальчики траву косили,
вечерами танцевали под пластинки,
а в ночное -
только смелые ходили -
сёдел городским не доверяли -
лошади на поворотах -
неумёх в кусты швыряли -
в стременах запутавшись ногами,
можно было -
под "галоп"
попасть затылком...

Я усиживал,
доверясь памяти,
в потомке скотоводов с берегов Илека,
сущей -
генетическим феноменом...

И косил неплохо,
будучи из сельских, вятских -
по отцу...

"Не жалею!
Не зову!
Не плачу!"

Но к физическому близясь, год от года всё вернее, своему концу -
вижу прошлое, хоть и советское - большой удачей -
в нём читались "Тёмные аллеи",
в нём жалели
деревенских жителей
расстрелянных во рву,
в нём перепечатывали на машинках допотопных "Небожителя"
и дрались по честному,
и за справедливость часто -
шли в тюрьму...