глава 1. Как и почему я попал в медицину

Как  и  почему я попал  в  медицину  и  что  я   начал  в  ней  делать

   Я из семьи врачей. Мама была терапевтом, а отец психиатром. Он работал в загородной психбольнице, делал там диссертацию. И немного занимался гипнозом.

К окончанию школы,  когда я раздумывал, куда пойти учиться, мама  мне посоветовала поступать в медицинский институт.

  «В лагерях, - рассказывала она,  - врачам жить легче». Я отнесся к её совету всерьёз, потому что хорошо помнил и  понимал  те 30е годы,   когда  исчезали вокруг  почти все  друзья нашей семьи, в основном, интеллигенты, и я знал,  что никакие они не « враги народа» и  арестовывают их «просто так», «ни за что». Такое было время. Поэтому арест и посадку в лагерь я считал вполне реальной перспективой и   пошёл в  медицинский
институт.  К тому же, медицина вообще меня  всерьёз  интересовала,  потому что   дома часто  велись  разговоры  о  разных интересных случаях из медицинской  практики.

   Перед окончанием института  передо  мной   снова встал вопрос:  какую  специальность (ординатуру)  мне выбрать -  терапию, хирургию  или  гинекологию.

Год  я  проработал в районной поликлинике. Это было скучно:  одни и те же больные, выписывание  рецептов  и  бюллетеней.  Все родственники мне предвещали: ты, наверное,  пойдешь    по  стопам отца - станешь психиатром.   Но я не хотел идти ни  по  чьим  стопам,  даже  отцовским,  и  решил: психиатром  не буду.   Меня интересовали исследования  биологии  болезней.   И тут  внезапно  открылось  место в ординатуре  по  психиатрии,  и,  чтобы  не  испытывать  мук   выбора, я поступил в  эту ординатуру.

   Там   нас  учили так называемой «Большой» психиатрии.  Нам демонстрировали настоящих сумасшедших, в основном, больных разными формами шизофрении,  с разнообразными проявлениями:  бредом, галлюцинациями  и прогрессирующим с годами  умственным и эмоциональным снижением. Хотя ею болеет  лишь 1% населения,  шизофрения считается самым тяжелым, основным  среди психических заболеваний.

   Я смотрел на этих больных, на их ясные лбы и думал, что за каша творится за ними  в их мозгах?  Многие из «острых», внезапно и бурно заболевших,  выглядели как соматические (телесно) больные,  у некоторых были обметаны высыпаниями губы,  как это бывает  у людей с острыми - инфекционными заболеваниями.

   Отсюда мне пришла в голову мысль, что шизофрения – это эндогенно-токсическое заболевание, сущность которого заключается в  хроническом отравлении мозга  неким токсическим фактором, содержащимся в крови больных.  Для такого представления  имелись  данные некоторых объективных  научных исследований: к культуре живых клеток  ИН ВИТРО  (в пробирке) добавлялась сыворотка крови больных шизофренией, и эти клетки погибали;  пауки, которых  кормили мухами, питавшимися такой же сывороткой крови больных, плели необычную для этого вида паутину и т. п. Такие же  клетки, в которые добавлялись  сыворотки здоровых  людей, оставались  без  изменений,  что  подтверждало  гипотезу  о наличии  в крови   больных  шизофренией  какого-то  аномального  токсического вещества.

   Эту же идею разделял со мной  мой приятель  (буду  называть  его  М.), и этот интерес к проблеме биологической  природы шизофрении  объединил нас – мы стали друзьями.
   Но мы использовали разные методы исследования сывороток.
          
  Разница  между нашими  подходами к решению проблемы заключалась в том, что мой приятель пытался  фракционировать сыворотку больных,  чтобы выделить  из  неё    некую  токсическую  фракцию, действующую на  описанные выше  живущие  в  питательной среде клеточные культуры   (ИН ВИТРО – т. е. в пробирке). Он  надеялся  определить,  под  влиянием  какой  фракции  сывороток  гибнут  или изменяются  клетки  в  культуре  тканей  в  пробирке. Этот процесс занимал трое суток.

   Я же решил сделать «пробирку» из самого мозга живых животных и вводил сыворотку  через вживлённую в  3-й желудочек их мозга (есть в глубине его узкая щель)  канюлю  -  тонкую полую трубочку.

   Чтобы  посмотреть,  как  влияют на  функции мозга  введённые в  него сыворотки больных шизофренией,   я  вживлял микроэлектроды в различные структуры мозга и фиксировал на экране электроэнцефалографа изменения электроактивности  этих структур (включая, конечно, и кору мозга). И действительно,  после введения  сывороток  в мозг животных электроактивность его  изменялась характерным образом, и эти изменения  резко отличались от тех, которые наблюдались после введения сывороток здоровых людей  в контрольных опытах.

   Были  в процессе наших  исследованиях своеобразные сложности.

  Во-первых,  «острые»,  еще не лечённые  больные бывали редко. Но самая большая часть больных -  это были люди, болеющие хронически, которые в течение   многих лет лечились нейролептиками (антипсихотическими препаратами,  а они могли повлиять на результаты исследований сывороток, и опыты были бы «нечистыми»). На наше счастье, к тому времени мы были сотрудниками головного Научно- исследовательского  института психиатрии АМН СССР.  Один из заведующих отделением для хронических больных
решил испытать свой метод лечения: он отменял всякое лечение больных на месяц, предполагая, что после такого перерыва возобновление прежнего лечения   даст больший лечебный эффект. Было известно, что  лечебные препараты исчезают из организма примерно через  полторы-две недели. Поэтому кровь у больных для наших с М исследований я брал через месяц после отмены им лечения.

    Самое трудное для меня было найти для  контрольных опытов не только абсолютно здоровых, но и непьющих людей, а также я исключал опыты с кровью у студентов перед экзаменами и у спортсменов во время соревнований. Ведь все они были в состояниях стресса, а я опасался, что стрессорные гормоны исказят результаты экспериментов.

   Наблюдая биоэлектрическую  активность  мозга подопытных  животных, я обнаружил,
что  отмеченные мной характерные изменения  после введения  в мозг сывороток  больных  возникают лишь в тех опытах, когда я вводил животным сыворотку  не позднее, чем через час-полтора после взятия  крови (ввести  её раньше  этого времени не удавалось, так как центрифугирование взятой крови и отделение от неё сыворотки  занимало это время). По-видимому, аномальный фактор, содержащийся в крови больных, очень  лабилен и довольно быстро  распадается вне организма. Через 4 часа после взятия крови  больных выделенные из нее сыворотки,  введённые   в мозг  животных, уже никак не влияли на исходную   (до введения)  активность.  Процесс же химического фракционирования сывороток,  которым М занимался   со всей своей лабораторией  (он получил к этому времени  в заведование лабораторию),  занимал два–три  дня.