Белый стих о чёрной мысли

(У Михайловского замка)
      ( быль )

Я гулял в осеннем парке
у Михайловского замка.
Сел на длинную скамейку,
что стояла вдоль дорожки.
Сквозь листву смотрел на осень,
бросив разума поводья...

Предо мною были стены
несуразного строенья
и от этого казалось,
что вокруг всё несуразно.
Несуразно то, что Павел,
рвом свой замок окружая,
понадеялся на прочность
этой крепости нелепой.

Он, бедняга, и не думал,
что подъёмными мостами
оградить от злого рока
всё равно себя не сможет.
Слишком долго ждал он трона,
слишком долго замок строил,
а пожить-то в этом замке
слуги верные не дали...

И как жил он несуразно,
так и кончил жизнь нелепо:
получил он табакеркой
по башке в своей же спальне...

Так сидел я,размышляя,
думу думая пустую,
ощущая несуразность
нашей жизни бестолковой...

На другой конец скамейки
тут старушка вдруг присела.
Отдохнуть, видать, решила,
заодно и подкрепиться:
из своей потертой сумки
корку чёрствую достала.
Разжевать её пыталась,
да зубов недоставало.

Крошки сыпались на землю.
Воробьи тут налетели.
Голуби их потеснили,
но не трогали, не били,
мирно вместе крохи ели.
Тут вороны появились,
голуби ретировались,
воробьи же не смутились -
им со всеми жить привычно.
Крохи все пособирали
и ещё чего-то ждали...

Знать, старушка тут решила,
что ей всё равно не хватит
этой старой чёрствой корки,
чтоб унялся вечный голод.
Да она и не привыкла
наедаться в одиночку,
да ещё когда голодный
кто-то рядом смотрит в душу,
даже если это кошка
или пёс с хвостом поджатым,
оттого, что все прогнали,
а помойки вдруг иссякли...

И она, на радость птицам,
хлебом начала делиться.
Птицы разом все слетелись,
будто век старушку ждали.
Перестали друг у друга
вырывать из клювов крохи.
А ворона осторожно
у обочины дорожки,
лапой листья отгребая,
начала там прятать крошки...

Тут откуда-то внезапно
добрый молодец явился.
Или, может быть, не добрый,
а точней сказать, добротный.
Был он весь розовощёкий
и по-модному небритый.
Столь же розовый затылок
был подстрижен аккуратно
и просвечивала кожа
через сверхкороткий "бобрик".
Был он весь в одеколоне,
белый шарф висел небрежно.
Весь в пальто из кашемира,
что длиной почти до пола...

Показалось как-то странно:
он бы мог пройти дорожкой,
но он вздумал почему-то
по обочине протопать,
лакированным ботинком
наступая на листочки,
под которыми ворона
запасла себе иль детям
подаяние старушки.

Ну, а наш земли хозяин
шёл, уверенно шагая.
Кашемировые полы
в такт шагам чуть колыхались.
Птицы все поразлетались.
Лишь ворона отскочила,
боком прыгая, сверлила
острым глазом тот затылок,
аккуратный и холёный...

Что-то тут я вдруг подумал:
мне бы эту табакерку...