Поспешает в направленье Рая мокрая Наташечка нагая

Отрывок из повести Эдуарда Лимонова  "Книга мертвых-2"

Где-то Наташечка
Под теплым мелким дождичком
Идет сейчас босая
А выше над облаком
Господь играет ножичком
Блики на лицо ее бросая

«Бу-бу-бу-бу-бу-бу!» «Ба-ба-ба-ба-ба-ба!»
— Так поет Наташечка нагая
Выпятила девочка нижнюю губу
Мертвенькими ручками болтая
И ножками тоже помогая…

Поспешает в направленьи Рая
Мокрая Наташечка нагая.


Пишу о жизни женщины, бывшей моей любимой и моей мучительницей. И своей мучительницей. Бременем для себя и для меня. Но даже в поздние мрачные годы были и улыбки счастья, и очарования минут, часов, и прекрасные разговоры, и мрачная, уже извращенная, тяжелая, но страсть. Суммировать во что-то одно Наташу Медведеву невозможно.Она еще приходила в 1995 году в феврале участвовать в ремонте Бункера партии. Надев резиновые перчатки, сдирала со стен старые обои. Проработав несколько часов, ушла на репетицию к своим музыкантам. «Музыканты» начали меня немного заботить и смущать, потому что я не мог контролировать эту сторону ее мира. Она успела написать под псевдонимом Марго Фюрер десяток или более текстов в мою газету «Лимонка», я начал выпускать газету в ноябре 1994 года. Но доля «музыкантов» в ее жизни все увеличивалась, а моя все уменьшалась. Никто так и не персонифицировался из этой массы «музыкантов» тогда. Вышел ее диск «Трибунал Натальи Медведевой», и однажды в снежную ночь, сидя рядом с водителем уазика, мы везли из типографии «Тверской Печатный Двор» новый номер «Лимонки», я услышал по радио ее хит «На станции Токсово». Услышав первые аккорды, водитель прибавил громкость.

Какая-то Медведева. Никогда не слышал о такой.

Это моя жена, сообщил я сдержанно.

Сильная тетка, сказал водитель.

В марте 1995-го приятели, укатившие в Соединенные Штаты, оставили нам теплую небольшую квартиру в Калошином переулке, окна выходили на Дом Актера и Театр Вахтангова. Измученный ее участившимися отсутствиями по полночи, я стал устраивать ей скандалы. Пытаясь убежать от скандалов, она пропала на четыре дня. Якобы уехала на дачу. 11 июля она явилась, нетрезвая и агрессивная. Я настоял на том, чтобы она забрала все свои вещи и ушла. К концу дня она, кривясь и негодуя, все же выполнила мое требование.

А потом через годы… тут следует вернуться к началу моего о ней повествования, к сцене в тюрьме Лефортово в октябре 2001 года, которой бы позавидовал Достоевский.

Я продолжаю, неожиданно для себя, думать о ней и писать ей стихи. Совсем недавно я записал вот такие строки:

Ресторан, там где zoo-магазин был (держали две старые феи)
Расползлись и покинули милый террариум змеи
Полнокровные дамы ушли от окон, разобрав свои шали
И усатый «ажан» уже умер, оставив вело и педали…

    Где ты, поздняя юность в Paris и печаль полусвета?
    Где холодное старофранцузское лето?
    Выходил из метро я обычно на рю Риволи,
    Там к Бастилии некогда толпы бежали в пыли,

Возмущенных де Садом, кричавшим на каменных стенах
Революция валом вставала в кровавых там пенах
А во время твое и мое во дворах еще были балы
Вкусно пахло гудроном от каждой потекшей смолы
Был носатый франсэ, крепко слипшийся с аккордеоном
Вкусно пахло гудроном, едко пахло гудроном…

    Жил в квартале Марэ, выходил из метро я «Сент-Поль»
    Сам не знаю, откуда взялась эта поздняя боль…
    Впрочем, знаю, зачем я сегодня болею,
    Магазин вспоминая, в витрине которого змеи…

Потому что обычно ты там со мной рядом стояла
И пугалась, визжала, и руку мою зажимала
А теперь тебя нет. Разве тень упадет мне на шею
Я забыть никогда твой испуг, никогда не сумею…

    Это было в июле, в дрожащем от зноя июле
    По Бастилии дробно лупили старинные пули
    А два века спустя, мы с тобой посещали балы, танцевали
    Ты была так красива, что нас все франсэ замечали