Исповедь беспризорника

Я мамку не помню, малой был тогда,
Но помню, что кушать хотелось,
Пустышку сосал с голодухи всегда,
Другого «к столу» не имелось.

Сказали мне после, что мамка пила,
Не просто пила – беспробудно,
Якшалась с прохвостами в центре села,
А жили мы бедно и трудно.

В вине утопал наш семейный бюджет,
Хлеб чёрный и лук – были роскошь,
Таков был у многих подобный сюжет:
В дому неуютно и  тошно.

С пелёнок я вырос, хоть был худощав,
В детдоме я жил оборванцем,
Колючим и злым средь детдомовцев став,
Рогатку и нож прятал в ранце.

А мамка пропала совсем для меня,
Быть может, в вине утонула,
А, может, живёт где-то тихо одна
Бомжом средь машинного гула.

А в мыслях я всё равно к мамке хочу,
Простил бы ей все прегрешенья,
Держу всё в секрете и больше молчу,
А к ней прихожу в сновиденьях.

Хотел быть таким же, чтоб всё, как у всех:
И папа, и мама, и братья,
Чтоб камнем на мне не висел мамкин грех,
Не слышать в свой адрес проклятья.

Отец где-то тоже, наверное,  есть
Довольный, богатый и сытый,
Блюдёт средь таких же достоинство, честь,
Хоть рыло в пуху и немыто.

Мечтал: «Буду взрослым и мамку найду,
Прильну к ней, наверно, заплачу,
Сейчас вокруг черти, а я, как в аду,
А слёзы от взрослых я прячу».

Детдом мне не стал всё же домом родным,
Где был я голодным и битым,
Средь многих таких же я не был своим,
Где правил директор со свитой.

С работы продукты таскали тайком,
Мы делали вид, что не видим,
А нас угощали голодным пайком,
Не чувствуя нашу обиду.

Сбежал из детдома, не мог я так жить,
Свободы хотелось и правды,
Хотелось мне друга найти и дружить,
Я думал, что где-то мне рады.

А также хотелось мне мамку найти,
Помочь ей подняться на ноги,
Должны где-то встретиться наши пути,
Сойтись в одну точку дороги.

Примкнул я к таким же бомжам-сорванцам,
Устроился в грязном подвале,
Попробовал курева, также винца,
Ел всё, что ребята давали.

Девчонки две тоже прижились у нас,
Никто не давал их в обиду,
А правила взрослых – для нас не указ,
Приличье блюли, лишь, для виду.

Просили на бедность: попить и поесть,
Настойчиво, слёзно просили,
Украсть не стыдились, в карманы залезть,
Бывало, за это нас били.

В детдом я потом попадал много раз,
С натугой давались науки,
Читал о пилотах, полёте на Марс,
Читал много книг я от  скуки.

Под воду спускался  и ползал в горах,
В дремучем лесу партизанил,
Был смелым и ловким, забывшим про страх,
С Гастелло фашистов таранил.

С героями был в Антарктиде на льду,
Ассоль прижимал к сердцу, гладил,
Тонул на подлодке, прижатой ко дну,
Дивился я в штиль водной глади.

А книги…, а книги мне стали друзья,
Я в них находил утешенье,
Я знал, что на дно опускаться нельзя,
Должно быть к чему-то стремленье.

Я вырос, стал взрослым, прилично одет,
Но мамку нет-нет, да и вспомню,
Ищу её с детства, подряд много лет,
И вижу, глаза лишь закрою.

А сколько бездомных, забытых детей
Сейчас где-то снова в подвалах?
Они позабыты, не верят в людей,
Так низко, Россия, ты пала!

Я плачу, их видя, я плачу без слёз.
Родители где их? В Крыму… На Канарах?
Когда к ним лицом повернутся всерьёз,
Чтоб им не очнуться на нарах?

Их всех из подвалов я взял бы к себе,
Но некуда нам всем приткнуться,
И так уж сложилось всё в нашей судьбе,
Всё тонко и ниточки рвутся.

Жильём не богаты, с работой не так,
Нет связей, достатка и «лапы»,
Иль скажут: «Ты просто, товарищ, чудак,
Что нет всемогущего папы.

И кто ты такой и родители кто?
Не всё в биографии гладко,
Ты червь земляной, ну, а проще: никто».
Становится мёрзко и гадко.

Есть взрослые люди, но хуже волков,
Шакалы, гиены, ублюдки.
Так издавна всё, из далёких  веков,
Свои набивают желудки.

С друзьями подвалов пути разошлись,
Детдомовцы взрослыми стали,
У каждого свой путь, свои доля, жизнь
Сбылось ли, о чём мы мечтали?

Всё есть у меня: дом, работа, семья,
Детишек своих я ласкаю,
И в жизни одна, лишь моя, колея,
Где мамка моя – я не знаю!

03.2011.