Принадлежность кому-то, кроме своих зеркал...

Мне так нравится видеть звезды в апрельских лужах,
Кто-то видит в них грязь – и это, наверное, так.
Ну, давай поиграем с тобой в этот ужас…
Я уже не боюсь, я лишь собираюсь в кулак.

Крылья ласточек небо сотрут, как чернила – ластик.
И когда ты устанешь весь мир собой заслонять?
Я тяну свою руку, как главный тихоня в классе,
А ты спросишь кого угодно. Но не меня.

Пока финку не вынут – я вроде и не болею…
Ну, по крайней мере – живу. Да, есть одно «но»:
Залатать будет некому, равно как и заклеить,
Но, какое безумие – мне уже все равно.

Ты идешь, и цепочка следов на снегу, как вена,
Позади задыхается выжженная земля.
А ты видишь лишь стены своей дешевой Вселенной,
Только стены, пусть из прозрачного хрусталя.

Ну, давай поиграем в это. Я выйду к нищим.
Буду биться о стены. Пальцами их разъять?
Как грозою застигнут нежностью ватт под тысячу.
У меня развивается мания. Светобоязнь.

Мы на разных концах. Полушария. Версты. Мили.
Мои ноги топчут лишь радугу. Не кровь.
Я умею до гроба только. Вот так учили.
А тихони-отличники помнят всегда урок.

Я один на один с этой черной апрельской ночью.
И, смывая с пустых ладоней холодный пот,
Оседаю тихонько в угол без позвоночника,
Да, животное, всё израненное в живот.

От такого самопознания без наркоза
И без водки даже можно лежать на дне,
Я не знаю правил, свои создавать мне поздно,
А ты людям смотришь в глаза как в дыру в стене.

Буду быстро ходить. Мало думать. Всегда при деле.
Буду тыкаться носом в людей, чтобы меньше жгло,
Совершу революцию, вырасту, похудею.
Мы уже проходили это. Не помогло.

Я лежу на дороге цветком, со стеблем разъятым,
И смотрю на тебя, предвкушая – в твоих висках
Оглушительно будет биться слепая чьятость,
Принадлежность кому-то, кроме своих зеркал.