Энеида, часть третья

               

Эней-троянец, пострадавши,
Добром Тараса помянул,
Поплакавши и порыдавши,
Немного водочки хлебнул;
Но все-таки его мутило
И вокруг сердца все крутило:
Бедняжка часто все вздыхал,
Он моря так уже боялся,
Что на богов не полагался
И батюшке не доверял.

А ветры знай себе трубили
В зады Энеевым челнам,
Те изо всей летели силы
По черным пенявым волнам.
Гребцы и весла отложили
И, сидя, трубочки курили
Или болтали о судьбе.
Никто не знал, что дальше будет,
Кто в этой жизни что добудет,
И каждый думал о себе.

Потом о Волге распевали,
Про Разина и Ермака,
Как под Царьградом воевали:
Грести не надобно пока.
Не так то деется все скоро,
Как говорится в сказках нам.
Эней наш плыл, хотя и споро,
Да все ж болтался по волнам.

И долго волны их качали,
Куда плывут – они не знали:
Не знал троянец ни один;
Куда, зачем их вновь уносит?
Не знают дат, часов не носят…
Куда бредет Ахеев сын?
Опять поплавали немало
И попотели на воде…
Внезапно землю видно стало,-
Неужто их конец беде?
Со смехом к берегу пристали,
На землю  твердую ступали
И стали мирно отдыхать.

            Земля та  кумской называлась,-
Троянцы долго тут валялись,
Немало потрудившись, знать.
Желанный роздых дан троянцам,
Опять забыли горевать;
Бывал успех везде поганцам,
А добрый должен пропадать.
И тут они не постеснялись,
А сразу дружно потаскались
Чего хотелось, поискать:
Кто меду пенного и водку,
А кто – доступную бабенку,
Оскомину с зубов согнать.

Поскольку парни были биты,
То познакомились тотчас,
Все было сразу шито-крыто,
Небось, оно не в первый раз.
Со всеми мигом побратались,
Пообнялись, расцеловались,
Ну, прям, приехали домой.
Зашевелились поварята,
За водкой сбегали ребята,-
Вновь дым до неба, пир горой.

Где выпивка, где посиделки,
Аль свадьба, скажем, где  была,
Где бабы или, скажем, девки,–
Туда нелегкая несла
Троянцев. И, гляди, вписались,
И возле женщин ошивались,
Мужей старались подпоить,
А жен в сторонку уводить,
Добраться до их тел пытались.

Эней один не веселился,
Был белый свет ему не мил,
Ему отец с Плутоном снился,
И в ад шагать не стало сил.
Оставил он своих гулять,
Пошел он по полям искать,
Кто бы дорогу показал:
Где в ад ведущая дорога,
И чтоб идти не было долго,
И чтобы снова не искал.

Так шел он, потом окроплённый,
Покинув пьяниц и повес,
И перед ним возник зелёный,
Похожий на чащобу лес.
На курьей ножке там стояла
Избушка ветхая в кустах.
Ее нелегкая вращала,
Энею навевая страх.

Эней стоял и дожидался,
Чтоб появился кто-нибудь,
В окно стучал и добивался,
Хотел с ноги избу спихнуть.
Тут вышла бабища худая,
Крива, горбатая, сухая,
Заплесневелая, в струпьях,
Седа, рябая и косая,
Растрепанная и босая,
И как в колье, вся в желваках.

Эней, узревши это чудо,
Окаменел там, где стоял;
И думал, все свои потуги
Он здесь навеки потерял.
Но тут порог переступила
Яга та и заговорила,
Разинувши свои уста:


«Ох, ох, и слыхом то слыхати,
Анхизенка в глаза видати,
Как в эти ты забрел места?
Давно тебя я поджидаю,
И думала – небось, пропал,
Глаза без дела напрягаю,
А ты лишь только пришагал.
А мне с небес заданье дали
И на детали указали,-
Отец твой тоже шлялся тут».
Эней зело тому дивился
И к сучьей бабе обратился:
Как ведьму злую ту зовут.

«Я Кумская зовусь Сибелла,
Ясного Феба попадья,
При его храме поседела,
Давно живу на свете я!
При шведах только подрастала,
А татарва как набегала,
Уже я замужем была;
И саранчу, конечно, помню,
Земля тряслась - боюсь, как вспомню,
И всяки в памяти дела.

На свете я немало знаю,
Хоть никуда и не хожу,
В нужде я людям помогаю,
И им на звездах ворожу:
Кому трясучку отогнать
Или от сглаза отшептать,
Или нечистого изгнать;
Шепчу – и нечисть изгоняю
Или испуги выливаю,
                Могу с гадюкой совладать.

Теперь давай, пойдем в церквушку
И там ты Фебу поклонись,
Пообещай ему телушку,
А после славно помолись.
Не пожалей лишь золотого
Для Феба светлого, святого,
И мне подарок предложи;
И мы тебе чего-то скажем,
А может, в ад пути укажем,
Иди, утрись и не тужи».
Пришли они в часовню Феба,
Эней поклоны бить здесь стал,


Чтоб Феб из голубого неба
Ему всю ласку показал.
Сибиллу тут замордовало,
Глаза на лоб позагоняло,
И дыбом волос встал седой;
И пена изо рта забилась,

Она же корчилась, кривилась, -
Знать, дух в неё вселился злой.
Тряслась, кряхтела, извивалась,
С натуги посинела вся;
Упавши оземь, кувыркалась,
Что просто описать нельзя.
И чем Эней молился больше,
Сибилле становилось горше;
А после, как он помолился,
С Сибиллы градом пот катился.
Кому молитва та подспорье,
А для нечистой силы – горе.

Слегка старуха оклемалась,
Отерла пену на губах,
Затем к Энею обращалась
С приказом Феба в сих словах:
«Таков совет тебе, бродяга,
Чтоб ты и вся твоя ватага
Не будете по смерть в Риму;
Но что тебя там будут знать
И твое имя восхвалять,
Но ты не радуйся сему.

Еще ты выпьешь чашу полну,
По всем повсюдам будешь ты;
Судьбу свою неугомонну
Готовься сотни раз клясти.
Юнона не угомонилась,
Ее злоба чтоб окошилась
Хотя б  на правнуках твоих;
Но после будешь жить по-барски,
И люди все твои – троянцы
Избавятся от бед и лих».

                Эней набычась удивлялся-
Сивилла что ему плела?
Стоял и за голову взялся
Не по нему та речь была.
«Похоже, ты меня морочишь,
Не разберу, что ты пророчишь, -
                Эней Сивилле говорил: -
И дьявол знает, кто тут брешет,
Мне было бы, наверно, легше,
                Коли б я Феба не просил.
                Пусть будет, ладно, то, что будет,
А будет то, что бог нам даст;
Не ангелы – простые люди,
Когда – нибудь нам всем пропасть.
Ко мне ты будь всегда правдивой,
Услужливой и щепетливой,
Меня к родителю сведи;
Я прогулялся б ради скуки,
Чтоб адские увидеть муки.
Ану, на звезды ты взгляни.

  Не первый я и не последний,
                Кто в ад шагает на поклон:                Орфей, на что  был парень средний,                А ведь помог ему Плутон.
Геракл, когда туда свалился,
В аду очнулся, расходился,
Что всех чертяк поразгонял.
Не думай, ведьма, что задаром:
Я осчастливлю самоваром…
А ты скажи, дабы я знал».

«Огнем, я вижу, ты играешь, -
Ему дала яга ответ: -
Ты ада, видимо, не знаешь,
Не мил тебе весь белый свет.
Нет, шалостей в аду не любят,
Любого в миг один погубят,
Лишь только сунься на тот свет:
Тебе там будет не до танцев,
Когда набросятся поганцы,-
За шкирку хвать – и ваших нет.

Коль есть в тебе таки охота
В аду у папы побывать,
Дай мне на лапу за работу,
И я приймуся колдовать,
Как нам до ада допереться
И там на мертвых насмотреться:
Ты знаешь – оторопь берет, -
У нас, с умом кто малость сущий,
Умеет жить по правде сущей,
И даже, хоть и с отца, сдерет.
Пока что как, дак ты послушай,
Что я тебе сейчас скажу,


Лоб не чеши, не дергай уши…
Тропинку в ад я покажу:
В лесу огромном, непролазном,
Непроходимом и опасном,
Там деревце одно растет;
На нем кислицы не простые,
Растут – они все золотые,
А дерево раз в год цветет.

И с дерева сего сломаешь
Одну ты ветку – но одну!
Ты с этой веткой повстречаешь,-
Наступит время – сатану.
Назад дороги нет без ветки –
Душа и тело сядут в клетку,
Плутон тебя возьмет в полон.
Иди с оглядкой, осторожно,
Без треска, чиха, если можно,
Ищи с той яблонею склон.

Отломишь ветку – и смывайся,
Быстрее зверя удирай,
Не тормози, не сомневайся,
И уши чем позатыкай;
Ежель услышишь сзади вопли,
Не тормози, развесив сопли, -
Пусть с неба падают ежи.
Они, чтобы тебя сгубить,
Начнут по-всякому манить,
Вот тут себя ты покажи».

                Яга куда-то вдруг девалась,
Эней остался только сам,
Ему все яблоня казалась,
                Покоя не было глазам;
Искать ее Эней подался,
Устал, вспотел и спотыкался,
Пока пришел он в темный лес;
Кололся, бедный, об шиповник,
Весь ободрался об терновник,
случалось так, что раком лез.

Тот лес густым был несказанно,
И грустным всё в лесу было;
Там выло что-то непрестанно
И страшным голосом ревло;
Эней, молитву прочитавши,
Шапчонку крепко подвязавши,
В лесную чащу пошагал,
Пошел, хоть и устал от дела,



А на дворе уже темнело,
И яблони он не нашел.

Уж было начал он бояться,
На все четыре озираться;
Затрясся, да куда деваться?
Он слишком в этот лес забрался;
А пуще его напугало,
Как что-то в глазках засияло,
И тут он снова в путь пустился,
А после очень удивился,
Как под кислицей очутился, -
За ветку сразу уцепился.

И не подумав тут нимало,
Подпрыгнул, веточку схватил,
Аж древце громко затрещало,
Но ветку всё же он сломил.
                И в темпе дал из леса драла,
Что аж земля под ним дрожала,
Как будто на банкет спешил;
Бежал, на шум не отвлекался,
Весь о колючки ободрался,
Как черт, в репейниках весь был.

Приполз к троянцам, утомился,
                И отдышаться протянулся;
До пяток потом весь облился,
Что им едва не захлебнулся.
Велел быков пригнать с бычарни,
Овец, баранов из овчарни,
Плутону в жертву принести,
И всем богам, что адом правят,
И грешных тормошат и давят,
Чтоб гнева им не навести.

Как только темная, глухая
Скользнула с неба снова ночь,
Пора настала неплохая,
Чтоб убежать оттуда прочь.
Троянцы все зашевелились,
Забегали и подбодрились,
На жертву приводя быков,
Попы с дьяками подсобрались,
Служить обедню собирались,
Огонь был жертвенный  готов.

Поп  за рога быка хватает,
Ему в лобешник зацедил,                Ногами горло зажимает,
Нож ему в брюхо засадил.
И вынул субпродукт с кишками,
Их разложил затем рядами,
И умно на кишки взирал;
Энею после божью волю
И добрую троянцам долю,
По звездам будто бы, вещал.

Пока с быками тут возились,
Не в лад бубнили псалмы дьяки,
Бараны с овцами крутились,
Ревели на дворе быки;
Сивилла откуда-то взялася,
Запенилася и тряслася,
И крик ужасный подняла:
«к чертям вы побыстрее сгиньте,
Меня с Энеем тут покиньте,
Не ждите, чтобы в лоб дала.

А ты, - промолвила Энею, -
Веселый, смелый молодец,
Простись с ватагою своею,
Пошли-ка в ад - там твой отец
Уже давно нас ожидает
И, может, без тебя скучает. -
А ну, пора и нам шагать.
Закинь за плечи с хлебом торбу,
Пускай стучит себе по горбу,
Чем нам голодным помирать.

Нельзя в дороге без припаса,-
Откинешь с голодухи хвост.
Краюшка хлеба, пусть без мяса
В нелегкий час всегда спасет.
Я в ад тропинку протоптала,
И там не раз, не два бывала,
Я знаю тамошний народ;
Тропинки все, все уголочки,
И все нечистых заморочки
Уже не первый знаю год».

                Эней в тот путь, как смог, собрался,
Покрепче сапоги обул,
Подтыкался и подвязался,
Ремень потуже затянул;
Взял в руки крепкую дубину,
Чтоб зверя гнать или скотину,
А коль придется – и собак.
И вот пошли – рука об руку,
На радость, может быть – на муку,
В мир неизведанный чертяк.

Теперь я думаю – гадаю,
Быть может, дальше не писать,
Я ада, скажем так, не знаю,
И нет охоты людям врать;
Хотя, читатель, подождите,
И успокойтесь, не шумите,
Спрошу – ка лучше пожилых,
Спрошу про адские  порядки:
Пусть мне расскажут по порядку,
От  дедов знают что своих.

Не так теперь и в аду стало,
Как раньше, в старину бывало,
И как Вергилий написал;
Я, может быть, чего прибавлю,
Переменю, а что – оставлю,
Писну – от старых как слыхал.

Эней с Сивиллою старался,
В ад чтобы побыстрей прийти,
И очень странно улыбался:
Ну, как ту дверцу в ад найти?
Но вот нашли крутую гору,
А в той горе -  большую нору,
Нашли – и прыгнули туда.
Вошли под землю с темнотою,
Эней ощупывал рукою,
Чтоб не вмазаться куда.

Вела тропа та  прямо в пекло,                Вонючей, грязною была,
     На ней и днем-то было мерзко,
По стенам сажа там плыла;
Жила с сестрою тут Дремота,
Сестра ее звалась Зевота, -
Энею отдали поклон,
Бродяге нашему Энею
С его хромою попадьею –
А после увели их вон.

А после Смерть по артикулу
Им воздала косою честь;
И, стоя перед караулом,
Какой у ней по чину есть:
Чума, война, грабеж и холод,
Короста, оспа, парши, голод;
За этими стояли в ряд:
Холера, язвы и поносы,
От мух зловонные расчесы,
Чтоб нас быстрей со свету свесть.

Еще не все тут завершилось,
Еще брела ватага лих:
За смертью следом появился
Сонм жён, свекрух и мачех злых.
Шли отчимы, тести - сватья,
Зятья и шурины – мотяги,
Золовки злые и братья,
Сватья, невестки приживалки,
Те, что грызутся без устатку-
Всех перечислить тут нельзя.

Еще там нищие стояли,
Они бумажный жрали сор,
В руках чернильницы держали,
Народ не видели в упор.
Это – чиновники лихие,
Начальники – клопы людские
И ненасытны писари,
Исправники дубоголовые,
Крючки позорно бестолковые,
Поверенные, секретари.

За ними шли зануды вроде,
Что не любили белый свет,
Смиренны были по природе,
Скучнее их на свете нет;
Умильно богу все молились,
            В неделю раза три постились,
            И вслух не хаяли людей,
Но в чётках мир пересуждали,
А днем открыто не гуляли,
Но ждали по ночам гостей.
 
Напротив этих окаянных
Толпа стояла волокит,
Шалав, профур, б…дей и пьяниц,
Тут сводник, рядом с ним – бандит,
С остриженными головами,
С подрезанными подолами, -
А те побриты наголо.
И барышенек фильтиперсных,
Лакеев, знамых и безвестных,
Немало в той гурьбе было.

Намазанные молодухи,
Что окрутили стариков,
И рады, словно с улиц шлюхи,
             Потешить молодых быков;
А рядом молодцы стояли,
Что бестолковым помогали
Для них семейку расплодить;
А дети общие кричали,
Своих мамулек проклинали,
Не давших им на свете жить.

Эней хоть очень удивлялся
Такой различной новизне,
Но все же со страху так трясся,
Как без седла – да на коне.
Издалека еще заметив,
Таких уродов на том свете,
  Кругом, куда ни поглядишь,
Дрожал, к Сивилле прислоняясь,
И нюнил, ей в подол сморкаясь,
На мокрую похож был мышь.

Сивилла дальше в путь тащила -
И не брыкался бы да шел,
И эдак резво поспешила,
Эней не чувствовал подошв,
Бежал, потея, за ягою;
И вот узрели пред собою
Через речушку перевоз.
Та речка Стиксом называлась,
Здесь кучка грешных душ собралась,
Чтоб кто их, бедных, перевез.

    Вот перевозчик появился,
Цыганской смуглой масти был,
На  солнце весь он закоптился,
Глаза под веки закатил;
           Они в глазницах  позапали,
           Жирком совсем позаплывали,
           А голова вся в колтунах;
           Из губ его слюна катилась,
           Попоной борода слепилась,-
           Он нагонял на души страх.

Рубашка  связана узлами,
Едва держалась на плечах,
Подвязана была шнурками,
Дырявая, был виден пах,
            И   жир толстенный,  в целый палец,-
На ней лоснился грязный смалец.
Обут он, видно, в лапти  был.
Из дыр онучи волочились,
Совсем, хоть выжми, промочились,
А про штаны он, знать, забыл.

За пояс лыко отвечало,
На нем висела калита,
Табак и трубка и кресало,
Лежали губка, кремень там.
Хароном лодочника звали
                И даже очень восхваляли,
Весьма полезным был божок:
Туда – сюда по Стиксу шлялся,
Едва отчалив, возвращался,
Челнок был легким, как пушок.

На ярмарке как слобожанин,
Или на красном на углу,
Где к рыбе тянутся миряне, –
На этом было так торгу.
Звучали вопли над рекою,
И все толпились над водою:
Толкались, пёрли, а тот лез;
Все маялись, перемещались,
Кричали, спорили и рвались,
И всяк хотел, его чтоб  вёз.

Харона, плача, умоляли
И к нему руки простирали,
Чтоб взял с собою на каяк.
Харон был к плачу безразличен,
А к мольбам стал давно привычен, -
Мольбой не упросить никак.

Он знай себе веслом махает,
Им в морду тычет хоть кому.
От лодки всякого толкает,
И по разбору своему
Немногих в лодочку сажает,
А лодку с берега пихает,
Да на другой привозит брег:
Кого не взял, тот пусть заткнётся, -
Сидеть несчастному придется
Гляди, и целый, может, век.

Эней, когда в толпу пробрался,
Чтобы проникнуть на паром,
Тут с Полинуром повстречался,
Что штурманом служил при нем.
Вот Полинур при нем заплакал,
Слезами на одёжку капал, -
Мол, через реку не везут.
Яга их быстро разлучила,
Отцом Энея поманила,
Чтоб долго не болтался тут.

Попёрлась к берегу поближе.
Пришли на самый перевоз,
Где тот замызганный дедище
От грешных душ воротит нос.
Орал, как будто оглашенный,
И хаял весь народ крещённый,
Как было в кабаках у нас;
Досталось душам тем немало:
Харон вопил во все хлебало:
Явились, знать,  в недобрый час.

Харон таких гостей приветил:
  Стеклянным взглядом одарил,
Иль рыком  на привет ответил,
Запенился и завопил:
«Откель такие голодранцы?
Подобные другим засранцам,
Какого чёрта вы пришли?
Вас надо гнать взашей отсюда,
Травить собаками, покуда
Вы места б лучше не нашли.

Вон, прочь, шагайте лучше к чёрту,
Сейчас вам подзатыльник дам.
Побью всю ряху, зубы, морду,
Что дьявол не узнает сам;
Вишь, как рванина расхрабрилась,
Сюда живьём сюда явилась,
Ишь, вшивые, чего хотят!
Не очень я вас тут привечу,
С живыми мне тут делать неча:
Вон, в тине мертвые стоят!

Сивилла видит – не фигня,
Вона как сердится Харон!
Эней же вовсе размазня…
Яга отвесила поклон:
«А ну-ка, к нам ты присмотрись,-
Сказала: - зря ты не гневись,
Не сами мы пришли сюды;
Меня неужто не узнаешь,
Что так кричишь, собакой лаешь –
Да не накличь себе беды!
Взгляни – ка, что это такое!
Утихомирься, не бурчи,
Деревце это золотое,-

Теперь же, коли так, молчи!»
Потом подробно рассказала,
Кого до Стикса провожала,
К кому и как, почто, зачем…
Харон немедля встрепенулся,
Посреди речки развернулся,
Своим челном причалил к ним.

Эней с Сивиллою худою
Не мешкая, в сей челн вошли,
И этой мерзкою рекою
                С Хароном в пекло поплыли.
Вода в расселины лилася,-
Сивилла даже поднялася,
Эней боялся утонуть.

Но дед Харон наш потрудился,
И на том бреге очутился,
Что не успели и моргнуть.
Причалив, высадил на землю,
Взял пол-алтына за труды –
За артистическую греблю, -
Еще сказал, идти куды.

Пройдя отсюда верстов двое,
За руки взявшися обои,
Увидели, что – вот, лежал
В бурьяне псина трехголовый,
Хоть грязный, грозный и здоровый,-
Он на Энея зарычал,
Залаял грозно в три языка
И даже кинулся кусать,
Эней зашелся тут от крика,
Хотел совсем отсель тикать.

Но баба хлеба псу швырнула
Пасть ненасытную заткнула. –
Зверь за кормежкою рванул.
Эней со старою Ягою
То сяк, то подпершись клюкою,
В кусты с тропинки повернул.

Ну, вот и ад – конец мытарству,
На тот пришли и вправду свет,
В замызганное, злое царство,
Ни месяца, ни звезд там нет;
Туманы там, отсветов блики,
Звучали жалобные крики
И мука грешных не мала.
Эней с Сивиллою глядели,
Какие муки те терпели,
Какая кара им была.

Смола в аду том клекотала,
А грелася она в котлах,
Живица, сера, нефть кипела,
Пылал огонь, внушая страх.
В смоле той грешники сидели,
И на огне пеклись, горели,
Кто как, за что кто заслужил.
Пером обычным не опишешь,
Что видишь там и что там слышишь,
Не хватит очевидцу сил.

Господ там злобно мордовали,
И жарили со всех боков,
Коль людям спуску не давали
И всех держали за скотов.
За то они дрова возили,
В болотах камыши косили
И в ад носили на поджог.
За ними черти наблюдали,
           Железным прутьем подгоняли,
Коль кто из них топить не мог.

Железом жарким отдирали
Их по спине,  по животам,
Себя которы убивали,
Кто белый свет покинул сам;
Горячим дегтем заливали
И на кол задницей сажали,
Чтоб не спешили умирать.
Им разные чинили муки,
В колодках им давили руки,
Дабы не смели убивать.

Богатым и скупым вливали
Растопленное злато в рот,
Обманщиков же заставляли
Лизнуть горячих сковород;
А тех, что сроду не женились
И по чужим углам кормились,
            Таких подвесили на крюк;
Зацеплены за тое тело,
Что прежде так грешило смело
И эдаких не ждало мук.

Любым подьячим без разбора
Прислуге, холуям, попам
В аду давали чесу впору,
Всем по заслугам, как котам.
            Тут были всякие цехмистры,
И ратманы, и бургомистры,
Юристы, судьи, писаря, -
Они по правде не судили,
Да только денежки лупили
И взятки брали, почем зря.

И все проныры – филозопы,
Что научились мудровать,
Чернцы, попы и протопопы,
Мирян что знали охмурять;
Чтоб не гонялись за деньгами,
Чтоб не возились с попадьями
Да знали церковь лишь одну;
Чтоб ксендзы с бабами не ржали,
А мудрые звезд не снимали,-
В котлах они скреблись по дну.

А те, что жен не удержали
В руках, а дали волю им,
Что их на свадьбы отпускали,
Чтоб чаще на гулянки шли,
Там до полуночи скакали,
Свободно шашни допускали –
Сидели эти в колпаках
С разросшимися вширь рогами,
Зажмуренными же глазами,
В кипящих серою котлах.

Отцы, сынов что не учили,
А гладили по головам,
И только знай, что их хвалили,
Кипели в нефти в казанах;
Ведь из-за них сыны ничтожны,-
Шагнули в блуд неосторожно,
А после гробили отцов
И всеми силами желали,
Чтоб те быстрее умирали,
Чтоб им добраться до замков.

Еще там были менестрели,
К девчонкам лакомы без мер,
Под окнами свистеть умели,
Как всякий бабник – лицемер,
Что будут девок сватать, врали,
Подманивали, улещали,
Пока добрались до конца:
Пока девчушки с перечеса
До самого толстели носа
И было им не до венца.

Встречались купчики проворны,
Что ездили по городам,
И на аршинец на подборный
Товар гнилой сбывали там.
Тут  всякие пеклись пройдохи,
И спекулянты – водовозы,
Жиды, менялы и шиши,
И те, что всякое развозят,
Потом бурду по рынкам носят, -
Там все варились торгаши.

И проходимцы, и хапуги,
Все сводники и все плуты –
Ярыжки, бабники, пьянчуги,
Обманщики, дельцы, моты,
Все ворожейки, чародеи,
Бандит и  вор или злодей,
Швецы, портные – люд скандальный,
И мясники, и кузнецы,
Скорняжный цех и шаповальный,-
Кипели в смолах молодцы.

Неверные и христиане,
И господа, и мужики,
Бояре были и мещане,
Нестарые и старики.
Богатых много и убогих,
Прямых и просто кривоногих,
Промежду зрячих и слепых –
Штафирок много и военных,
И барских свора, и казенных,
Миряне были и попы.

Ей-ей! И негде правды дети,
Беда страшнее скверных снов:
Сидели скучные поэты,
Творцы отвратнейших стихов.
Великие терпели муки!
У них закованные руки,
Как у татар, терпели плен.
Вот так и наш брат попадется,
Кто пишет, да не стережется,-
Какой его потерпит хрен!
                Одну персону, и не сдуру,
Там жарили для шашлыку,
Медь плавленую лья за шкуру
И распиная на «быку».


Натура у него такая:
Для денег мерзость покрывая,
Чужое отдавал в печать.
Без совести, без Бога бывши,
Восьмую заповедь забывши,
Чужим пустился промышлять.

Эней от зрелища споткнулся,
Маленько дальше отошел,
Но на другое вдруг наткнулся,-
Здесь муку женскую нашел.
И ином кошмарном караване
Прожаривали словно в бане,
Орали там до хрипоты,
Такие вопли издавали,
Рычали, выли и пищали,
Схватило будто животы.

Там девки, бабы и молодки
Кляли себя за беспредел:
Кляли и шутки, и вечёрки,
Кляли и жизнь, и свой удел.
За то им тут так воздавали,
Что меры в пакостях не знали
И верховодили во всем;
Коли мужик ей не перечит,
Когда икру как рыба мечет,
Настаивая на своем.

Там были просто балаболки,
Познавшие святой закон,
Молилися без остановки,
И били сот по пять поклон,
Коль в церкви меж людей стояли
И головами всё кивали;
Когда же, будь наедине,
Молитовники убирали,
Бесились, бегали, скакали,
Творили хуже что оне.

Там были барыни иные,
Что наряжались напоказ:
Шалавы, шлюхи продувные,
Что продают себя на час;
Они теперь в смоле кипели
За то, что слишком вкусно ели;
Теперь им покривило рот.
Они прокусывали губы
И скалили гнилые зубы,
И волокли огромный хвост.

Тут жарились такие крали,
Что жалко было поглядеть:
Стройны, чернявы, и так далее –
А всем пришлось в котлах кипеть,
Что замуж за дедков ходили
И мышьяком их уморили,
Чтоб после славно погулять
И с женишками поводиться,
На свете весело нажиться
И не голодным умирать.

Такие мучились там птицы
С кудряшками на головах;
Те честны были, не блудницы
И благонравны на людях,
А без людей – и не помыслить,
К каким могли бы их зачислить,
О том лишь знали до дверей.
В аду их тяжко укоряли,
Смолу на щеки налепляли,
Чтоб не дурачили людей.

Взяв краску, мазали всё ею,
Такой же дрянью – нос и лоб,
Чтоб красотой, пусть не своею,
Привлечь к себе кого – то чтоб;
Хрустальные вставляли зубы,
Помадой смазывали губы,
Чтоб подвести на грех людей;
На талии крепили бочки,
Мостили в пазухах платочки,
Кто жил на свете без грудей.

За этими в ряду скворчали
На раскаленных сковородах
Старые бабы, что ворчали,
В чужих зарывшиеся делах.
Всё только старину хвалили,
А молодых толкли и били,
Не вспоминая, спали с кем,
Когда и сами были в девках,
О своих помыслах  суетных,
Детей рожали без проблем.

А ведьм в аду колесовали-
Всевидящих и злых шептух.
Там черти ленты с них мотали,
В местах интимных брили пух;
В припадках чтобы не орали
И через трубы не летали,
Не ездили б на упырях;
И чтобы дождь не накликали,
Людей ночами не стращали,
Не ворожили б на бобах.

А сводницам – тем так творили,-
Открыто даже грех сказать.
В соблазн чтоб девок не вводили,
Не смели даже б помышлять;
И жен чтоб у мужей не крали
И проходимцам помогали
Рогами лоб мужской венчать;
Чтоб не своим не торговали,
Того на откуп не давали,
Что нужно про запас держать.

Эней там повидал немало
Кипящих мучениц в смоле:
Как с кабанов, сочилось сало
И капли прыскали в огне;
Там были барышни скупые
И щеголихи записные,
Купчихи толстые, в телах,
В фасонных платьях и капорах,
Одетые в кисейный ворох,
И так грешны, что просто страх.

Они осуждены все были,
Хоть умерли и не теперь,
Но без суда тех не судили,
Кто в адскую приплелся дверь.
Недавние – в другом загоне,
Словно жеребчики и кони –
Не знали, попадут куда.
Эней, на первых поглядевший,
От их страданий одуревший,
Пошел в другие ворота.

Эней, войдя в эту кошару,
Увидел там немало душ,
Вмешавшиеся в эту отару,
Словно к овечкам черный уж,
Тут души всякие блуждали,
Всё думали и всё гадали,
Куда их за грехи вопрут.
Толь в рай их пустят веселиться,
А может – на кострах смолиться
                И за грехи им нос утрут.

Не надо  было им  болтать
Про всякие свои дела,
А стоило помозговать-
Что за душа,  да где жила;
Богатый тут на смерть сердился,
Что с деньгами не разлучился,
Кому и сколько надо дать;
Скупой же тосковал, крушился,
Что он на свете не нажился
И не насытился гулять.

Сутяга толковал указы,
И что такое наш Сенат,
И восхвалял свои проказы,
Ему всяк плут – и друг, и брат.   
Ученый физику толмачил,
Вещал про всяческих монад,
Судил, откуда тьма и свет?
А ловелас кричал, смеялся,
Долбил и страстно удивлялся
Тому, как рвал девичий цвет.

Судья им признавался смело,
Как за изысканный мундир
Перекроил такое дело,
Что, может, привело б в Сибирь;
            Но смерть избавила косою,-
Палач небрежною рукою
Головку с телом разлучил.
Да врач ходил вокруг с ланцетом,
Слабительным и спермацетом,-
Хвалился, как людей губил.

И сластолюбцы здесь гуляли,
Всё горлопаны да смутьяны,
И ноготки полировали,
Тупые будто павианы;
И глазки томно подымали,
По свету нашему вздыхали,-
Что рано забрала их смерть;
Что славы большей не добыли,
Враньем не каждого добили,
Нос чтобы ближним утереть.
Моты, картежники, пьянюги

И весь проворный честный род:
Лакеи, конюхи и слуги,
Все повара и скороход
За руки взявшись, проходили
И все о сплетнях говорили:
Что делали и жили как,
Да как господ своих дурили,
По кабакам гурьбой ходили
И деньги крали, просто так.

Там проходимочки грустили,
Что некому здесь подморгнуть,
За ними уже не волочились,
И тут их оборвался путь;
Гадалки, вишь, не ворожили
И просто глупых не дурили,
Которым девок в радость бить;
Зубами больше не скрипели,
Чтоб служки перед ними млели
И торопились угодить.

Эней узрел свою Дидону,-
Она была как головня.
Тут он по нашему закону
Шапчонку перед нею снял:
«Здорово! Глянь - ты где взялася?
И ты, бедняга, приплелася
Из Карфагена аж сюда!
Какого беса испеклася?
Али на свете нажилась?
Нет ни черта в тебе стыда!

Такая вкусная, живая,
Сама сгорела по себе…
И пышная, и молодая,
Кто глянет – тянется к тебе…
Теперь с тобой что за утеха?
Никто не смотрит ради смеха,
Навек пропала, что сказать!
Тому я вовсе не виною,
Что так разъехался с тобою,-
Мне было велено бежать!

Теперь мы, ежли хошь, сойдемся
И будем так, как прежде, жить.
Любовью как допрежь займемся,
Водой нас будет не разлить;
Иди – тебя я не ревную,
Прижму к сердечку, поцелую…»
Ему Дидона наотрез
Сказала: «К черту убирайся,
Ко мне, стервец, не прикасайся,
И больше с ласками не лезь».

Сказала и навек пропала.
Эней не знал, как поступить.
Если б яга не закричала,
Чтоб закруглялся говорить,
То, может быть, там бы остался,
И, видно, той поры дождался,
Чтоб кто-то ребра посчитал
Чтоб больше к вдовам не лепился,
Над мертвыми бы не глумился,
Да и к живым не приставал.

Эней с Сивиллою подался
Во внеземную дальше глушь;
Вдруг по дороге повстречался
С оравою знакомых душ.
Тут все с Энеем обнимались,
Обрадовано целовались,
Князька приметив своего.
И всякий тешился, смеялся,
Эней ко всем к ним приближался,
Нашел среди них вот кого:

Терёху, Федьку, Шелифона,
Семена, Хрена и Хорька,
Лазуту, Лешку и Силёну,
Пахома, Оську и Гудка,
Стебала, Митьку и Отряса,
Свирида, Лазаря, Тараса;
Денис тут был, Остап, Евсей,-
Троянцы те, что утопились,
Когда на лодках волочились;
Еще был Вернидуб Мойсей.

           Сивилле это не по нраву,
Что застоялся тут Эней,
Хоть встреча и была на славу,
Да топать дальше им скорей.
На парня громко закричала,
Залаяла и затрещала,-
Не мог противиться он ей.
Троянцы тоже все вздохнули
И прочь, как стая птиц порхнули;
За бабой пошагал Эней.

Прошли, если сказать вам прямо,
Наверно, где-то верст пяток,
Когда увидели у дамбы
Плутона царский дом, лесок.
Сивилла пальцем показала,
Энею тихо прошептала:
«Здесь проживает бог Плутон.
Он с Прозерпиною своею
Просматривает всю аллею,-
К нему мы двинем на поклон».

К воротам вышли на опушке,
Во двор направились шагать.
Тут баба из двора лягушкой
Заквакав, стала окликать.
Она без всякого подвоха
И честно, без обиняков
Встречала грешников неплохо, -
Драла плетьми аки быков;
Кусала, грызла, бичевала,
Крошила, парила, щипала,
Топтала, резала, пекла,
Порола, корчила, пилила,
Рвала, вертела и мочила
И кровь из гнойных ран пила.

Эней, бедняжка, испугался,
Как мел со страху побелел
И у яги узнать пытался,
Кто их так истязать велел?
Она ему все рассказала-
Все то, что и сама чуть знала,
Что есть в аду судья Эак,
Хоть к смерти он не осуждает,
А мучить все ж повелевает,
Как повелит – их мучат так.

Ворота сами растворились –
Никто не смел их удержать,
Энея с бабой пропустили,
Чтоб Прозерпине честь воздать;
И поднести им на подносе
Златую ветку, прямо к носу,
Что гриб осенний для ежа.
Но к ней Энея не пустили,
Прогнали и едва не били,-
Мол, захирела госпожа.

Поперлись далее в покои
Сего подземного царя,
Там благолепие такое,
Что пыли отыскать нельзя;
Литы морским прибоем стены,
А стены сплошь из водной пены,
Финифть там, олово, свинец.
Сверкали медь и позолота,
Все мастеров больших работа,-
Да, вправду царским был дворец.

Эней с ягою рассмотрели
Все чудеса, что были там;
Разинув рты, они глазели,-
Своим не верили глазам.
Промеж собой переморгнулись
И, удивившись, улыбнулись,
Эней то чмокал, то свистал.
Эх, вот где души ликовали,
Что праведно в миру живали,-
Эней их тоже навещал.

Сидели души, склавши руки,
У них был праздник круглый год;
Курили трубочки со скуки,-
Пил водку праведный народ.
И не сивуху третьепробную,
А чистую и перегонную,
Настоянную для христиан,
Отборнейшего алкоголя,
Чтоб в головах не вызвать боли-
В ней был и перец, и шафран.

       В палатах только  сласти ели,
Да кулебяки, расстегаи.
Бродяги никогда не смели
О них мечтать, и  мы не знаем,
Что за заморские приправы
Им подавали для забавы,
Но было мясо каждый день,
И ели все, кому не лень,
Яичницу с немецким салом, -
Короче, было блюд немало.

Большое было туту раздолье
Тому, кто праведно живет,
  И не видать совсем застолья,
Коль кто жизнь грешную ведет.
Кому к чему была охота,
Те брюха тешили до пота,
Царил в палатах кавардак;
Лежи, спи, ешь, пей, веселися,
Кричи, молчи, вопи, крутися,
Рубись – тогда дадут тесак.

Не гневались, не величались,
Никто не рвался мудровать,
Не дай бог, чтобы попытались
Друг другу спьяну в морду дать.
Не злились даже, не гневились,
В гостях любезным всякий был;
И гласно каждый строил куры,
Нимало не боясь за шкуру,-
Все были на один копыл.

Ни холодно было, ни душно,
А вроде так, как в армяках,
Не весело, но и не скучно,
Гармонь у всякого в руках;
Когда кому чего хотелось,
То сразу на столе вертелось,
Вот жили добрые тут как.
Эней, узревши, удивлялся
И у яги узнать пытался,
Все ль праведные, или как?

«Они не все были чиновны,-
  Сивилла молвила, - тот врет,
Что сундуки их были полны
И яствами набит живот.
Они не те, что при мундирах,
Да в бархате, да в галунах;
Не те, кто с папками в руках,
Не драчуны и не задиры.

Без роду – племени бродяги,
Их причисляли к дуракам.
Слепорожденные бедняги,-
Таких шпынять – и стыд, и срам.
Они валялись под забором,
Ютились все по чердакам,
Им бога ради подавали,
Давая волю кулакам,
Кого собаками травили
И чем ни попадя, лупили.

Беспомощные были вдовы,
Которым не досталось крова;
Столь непорочны девы были,
Что юбок им не теребили:
Они остались без подмоги
И еле волочили ноги;
Удел их был – кормить сирот.
Подачками перебивались,
В отчетах вольными писались,
В протест не раскрывали рот.

Были нелживые чинуши,-
Случаются они порой;
Они как в Антарктиде груши
И реже ласточек зимой!
Были гражданские, военные,
И писари обыкновенные,
Что праведную жизнь вели;
Всё люди разного завета-
Их мало разбрелось по свету,
Их ветви вяли, не цвели».

«Скажи мне, проводница – нянька,-
Эней старуху вопрошал,-
Пошто Анхиза я, папаньку
В аду еще не повстречал?
Ни с грешными, ни у Плутона?
Что, нету на него закона,
Куда его чтоб засадить?»
«Он божеской, – сказала - крови,
И по Венериной любови
Где хочет, там и будет жить».

Болтая, взобрались на гору,
В кусты свалились полежать,
И, попотев на горке впору,
Анхиза стали в гости ждать,
Так, чтоб отец не испарился
И никуда от них не скрылся.
Анхиз же был тогда в долине,
На камне сидя ночь - полночь
И размышлял о добром сыне,-
Все думал, как ему помочь.

Взглянул на гору ненароком
И сына среди скал узрел,
К нему помчался как-то боком,
И весь от радости горел.
Так он хотел поговорить,
Про все разведать, расспросить,
Да повидаться хоть часок,
Обнять Энея по- отцовски,
Расцеловать его по- свойски,
Его послушать голосок.

«Ну, здравствуй, сын, мое ты чадо!-
Анхиз наследнику сказал.-
Тебе стыдиться вроде надо,
Что я тебя так долго ждал?
Пойдем скорей к моему дому,
Там поболтаем по - другому,
  И будем  о тебе гадать».
Эней стоял, как в землю вросший,
На пень обугленный похожий,
Не смел отца поцеловать.

Анхизу же ясна причина-
Что за лобзанья с мертвецом?
Ему обнять хотелось сына,
Да не судилось, дело в чем.
Тогда он начал поученья,
Чтобы развеять все сомненья,
Которых, может, вовсе нет:
            Какие дети его будут
И славы для отца добудут,
Каким у деток будет дед.

Как раз в аду пошли гулянки,-
Случились, видишь, как назло:
Резвились девки и цыганки
Играли песни весело;
Водили хороводы славно,
Веселье было то забавно;
Звучали песни на весь ад.
Был лад и строй в подземном хоре,
Сидели души на заборе,
И был веселью всякий рад.

Сюда привел Анхиз Энея
И промеж девок посадил,
Как неука и дуралея,
Принять в компанию просил;
И чтоб обоим услужили,
На будущее ворожили,
Да на превратности судьбы.
Эней ведь парень вроде видный,
Да не случилось бы обиды,
Гадалки вызнали б кабы.

Одна девчушка – говорушка
На ухо вострая была,
Хотя бойка – совсем не шлюшка,
А заводняя, как юла;
Гаданья  с юных лет любила-
На картах бойко ворожила;
Совсем как будто не врала.
Учила, как пробиться к власти
И избежать любой напасти,
Чтобы поспеть в каких делах.

Эта провидица – шептуха
Пристроилась у старика,                Да зашептала деду в ухо,
И зажурчала, как река:
« Вот я сыночку погадаю,
Да расскажу про все, что знаю,
Да поучу, чему смогу;
Я ворожбу такую знаю,
Хоть что, по правде отгадаю,
И надоумлю, как смогу».

Она в горшочек нагрузила
Каких – то трав и корешков,
Что на Купала насушила,
Да перьев от перепелов,
И васильков, и трав пахучих,
Каких – то косточек вонючих,
Шалфей там был, болиголов,
Все это залила водою
Не из колодца – дождевою,
Шепнув украдкой пару слов.

Горшок тот черепком накрыла,
Поставила его на жар,
Энея рядом посадила,
Чтобы он угли раздувал;
Как разгорелось, зашипело,
Запарилось да  закипело,
           Да забурлило сверху вниз, -
           Насторожил Эней наш уши:
           Какой – то  голос он прослушал,
           Его услышал и Анхиз.

           Как стали раздувать усердней,
           Горшок сильней заклокотал,
           А голос завещал немедля,
           И он Энею так сказал:
           « Энею хватит волноваться-
Род его должен размножаться,
В разы умножится семья;
Всем миром будут они править,
Сумев себе служить заставить;
Он подгребет всех под себя.

Он римские построит стены
И будет жить в них, как в раю;
Грядут большие перемены
В им завоеванном краю;
Там будет жить и поживать,
Пока не станет целовать
Обувку римского главы…
Пора отсюда убираться,
С родителем своим прощаться,
Не то лишишься головы».

Сего Анхизу не желалось,
Чтоб распрощаться вдруг с сынком,
И в голове не помещалось,
Чтоб с ним не видеться мельком.
Но что же делать, как судить?
Энею надо уходить,
             Из ада выходить в народ.
Прощалися и обнимались,
Слезами с горя заливались-
Анхиз вопил, как в марте кот.

    Эней с Сивиллою глухою
Из ада шли то вверх, то вниз;
Сынок ворочал головою,
Пока не скрылся дед Анхиз:
Пришел к троянцам, Еле – еле
Душонка трепетала в теле;
Распорядился подождать.
Троянцы покатом лежали
И на досуге крепко спали-
Эней и сам улегся спать.