Каравелла

Я в толщу стен моего мозга
как схваченный за руку вор-казначей
вмурован
отвека
на трон и розги:
я – сын человека.
И значит – ничей.

Мир в глазах – Каравелла в шлюзе
с пророчьим названием «не дано».
Но как же так! - и толпа иллюзий
швыряет звёзды в моё окно!

Если встать на цыпочки босоногих сказок,
вдыхая пыль деревянных рам,
глаза в глаза – большеглазый праздник:
в проливах солнца – плавучий Храм!

Если сердце – не где-нибудь, а в душе ребячьей,
любое слово о нём – окова...
слезь на коврик – сиди и плачь,
кто не вместил такого!

Здесь мачты взлёт – реактивней звука,
тонны радуг – аккордом в борт!
Волшебники,
добрых корсаров слуги,
со всех канатов влетают в порт!

Кто выдал трубы городским скульптурам?! –
горит хоралом в двести баллов пения
архитектурная партитура
тысячепалубного впечатления!

А полдень такой, как при геоцентризме:
все лучи – для одной Земли!
... И кажется чудом случайность жизни -
моей. В поту, в наготе, в пыли.

Моей одной, чтоб уяснить закон,
где в Чашах слёз - лишь под разным знаком
кубический парсек сплошного мрака
и он, рождённый лететь фотон!

Я не был философом; я не счёл этичным
орать с поэтических сцен для лож
о том,
что в прожитом мрак – вторичен,
первичен – свет.
Остальное – ложь.

Продажно «золото середины»
ценою розничной восхищённых душ;
и если "сущее всеедино",
не всё ль равно,
что читать... в Аду?

Весь этот Мир не с иконы писан, -
глядишь, фарисейством окрестят стыд:
"Добро бессмысленно".
Ищут смысл
в клочках угаданной красоты… -

и тонок стих,
будто роза из проволок,
лёгок
клятвой в жаре перин.
Как был в Раю, кто на вкус попробовал:
эрзац-естество... - "возрождённый" Рим.

Тирады Горациев – исповедимы:
здесь слово – выпущенный для своры лис.
... Театр декораций Иерусалима
неповторим на бис.

Щеку ли подставить в угоду овцам!
Но в Новой пьесе глава – не та:
хлещут во Храме хлыстом торговцы
едва заикнувшегося Христа.

Те проНЕкали, те прДАкали...
а тех - заткнули свинцом и паклей.
Распятье – не самый трагичный спектакль.
Не так ли?




_______________________________