Когда поёт лунное озеро

— Дедушка, дедушка, что такое счастье? – пролепетала маленькая девочка, осторожно теребя в миниатюрных ладошках помятую рубаху древнего старика и внимательно заглядывая в мудрые карие глаза, окружённые сеточкой тоненьких морщин.
Старик на одно мгновение задумался и чуть улыбнулся одними уголками обветренных губ. Легко подняв на до сих пор сильных руках малышку и усадив её к себе на колени, он нежно провёл шершавой рукой по её русым кудряшкам и, задумчиво глядя в глубину танцующего в полумраке огонька камина, далеко не сразу нашёлся с ответом на такой непростой вопрос.
— Счастье?.. Счастье, милая, — это когда чувствуешь тепло другого человека, — тихо произнёс он, мягко и как-то рассеянно гладя мягкие локоны светлых волос. Снова и снова уходя в тень старинных воспоминаний, он неожиданно продолжил, всё так же покровительственно улыбаясь внучке, — Хочешь, расскажу тебе сказку, доченька?
— Конечно!
— Ну, тогда слушай, солнышко, слушай внимательно, ведь это, наверное, самое волшебная сказка о человеческом счастье...


***

В густой паутине голых ветвей уснувшего под покровом снега леса давным-давно запуталась очень старая и необычная легенда о цене настоящих чувств. Множество сказаний и мифов сложилось из маленькой истории о музе и поэте, связавших свои души лунным светом над бездонным серебром озера, но теперь, кто знает, что из них – правда?..
Это был не обычный, безмолвный союз двух любящих душ. Они были совершенно разными, но сердца их оставались единым целым во что бы то ни стало, стучали в такт друг другу и горе, и в радости. Лишь он, поэт, знал, что плескалось в бирюзовых очах его таинственной вдохновенной, и лишь она, муза, умела на мгновения вскрывать замки его одинокой печали, таившейся в таком взрослом янтарном взгляде мальчишки. И неудивительно. Он любил её больше танцующего света солнечных лучей, больше волшебных глубин изумрудной тишины лесов, больше щебечущих свободой просторов полей, больше прекрасных высот неизведанных гор, которые он так проникновенно воспевал в своих стихах. А она, приютив вскружённую страстью голову на своих коленях, только снисходительно улыбалась одними уголками нежных губ, изредка позволявших целовать себя, скрадывая кусочки вдохновения из её чуть тёплого дыхания. И в глухой деревушке, окружённой густой стеной дубрав, забытой временем и людьми, никто не сомневался в искренности и взаимности этих странных чувств. Они были всегда вместе, не расставались ни на минуту, ни на секунду, утопая в неясных границах собственных опьяняющих эмоций. Трудно было представить себе поэта без его миниатюрной спутницы, похожей на само счастье, на небесного ангела, спустившегося откуда-то с лёгких перьев облаков, чтобы навсегда завладеть впечатлительным сердцем человека. Трудно было вообразить себе музу без её такого наивного и такого храброго хранителя хрупких стеклянных сосудов её души, счастливо смеющегося шуткам беспечного майского ветра и, поддаваясь лёгким порывам, кружащего у самой кромки волшебного озера, слившего на веки веков их сердца воедино. Ещё мгновение, и, кажется, оступится, соскользнёт, упадёт в бездонные, жадные просторы вод; ещё один миг, и поглотят с головой его ребячьи мечты тихие зловещие чёрные волны, окропленные девственной рябью расходящихся кругов. Но нет. Всё также счастливо смеялись его карие глаза, всё также легко и неосторожно скользили на цыпочках незащищённые босые ноги по траве у самого края. «Люблю», — читалось в его окутанным колдовским вдохновением взгляде, порхавшем по её нежным чертам лица, замершим в ветвистых тенях распускавшейся зелени. «Люби», — вторили её мудрые молчаливые глаза, спрятавшиеся за золотистыми локонами волос, которые не смел тревожить даже сам шальной весенний ветер… Она ведь сама нимфа, фея, колдунья, — ей не дано богом благотворить человеку, но его детская непосредственность и настоящий талант будили в ней чувства, несвойственные бессмертным созданиям. И она улыбалась ему так же искренне и мягко, принимая протянутую навстречу ей руку, с радостью выходя из тьмы своих горестных мыслей. И они долгими ночами танцевали под музыку лесной тишины, стрекотание болтливых сверчков и пение ночных птиц. Окружённые серебряным сиянием одинокой луны, окутанные волшебными сумерками полуночи, окрылённые таинственной близостью, они были счастливее всех людей на свете. И, казалось, ничто не могло украсть их радость… Но…
Эта была самая холодная ночь уходящей весны, озарённая зловещими дорожками света полной луны, опутавшая липкими сетями чар почти всю округу озера. Притягивая заблудившихся мотыльков к ледяному сиянию своего великолепия, увлекая на дно надежды майских чудес. Оставленная лишь на мгновение заснувшим поэтом, ведомая в лазурь колдовских вод голосом и манящим взором, муза, будто зачарованная, последовала за чистым серебром лунной песни.
— Сегодня… Сегодня, — тихонько шептали встревоженные ветви деревьев, вторя уходящему до следующей весны ветру.
— Сегодня… Сегодня, — откликались стрекотом глупые кузнечики, волновались беспечные ночные птицы.
И, осторожно ступая по изумрудному ковру трав, не ведая, что идёт на собственную погибель, муза без сомнений последовала зову, коснулась дрожащими пальцами глади вод… Загипнотизированная­ самой полуночью, она постепенно растворялась во тьме, оставляя за собой лишь небесное свечение чистой, как стеклышко, души. Исчезая с первым рассветом июня, распустившимся над каждым уголочком сонной дубравы, его милая фея грустно улыбнулась едва ли осознанным чувствам, проснувшимся в последний миг к этому беспечному человечку, укутанному счастливым сном под пологом деревьев. Шепча, будто клятву на крови, «спасибо», полюбившему её поэту, боязливо касаясь глади чистых вод, она уходила в безжалостно быстро наступающее утро, не давая пустых надежд на скорую встречу…
Он звал её снова и снова… Снова и снова… День ото дня. Срываясь на крик, утопая в отчаянии и безразличном журчании летних ручейков. Глухо отдающийся эхом о вмиг умершие деревья, замолчавшие навсегда с её уходом, его голос не умолкал и с наступлением темноты, стихая лишь под самую ночь, превращаясь в слезливый шёпот, зовущий её по имени… Вскоре сельские мальчишки перестали замечать у кромки воды одинокую фигуру поэта. Говорили, что он исчез на дне озера вместе со своей возлюбленной, спустя несколько дней…
С тех пор прошло немало лет, но кто-то сказывает, что в тёплую майскую полночь, при полной луне, можно различить на берегу озера залитые серебряным светом два держащихся за руки силуэта, бродящие по спокойной глади тихих вод. Оставляя за собой лишь лёгкую рябь, поэт, всё так же беспечно смеясь шальному ветру, рассказывает своей вдохновенной музе сказки о неизведанных ранее краях, об этих странных одиноких людях и о своей бескрайней любви к её небесным бездонным глазам. А она, всё так же снисходительно улыбается, не смея разрывать колдовскую ауру сказки, разносящуюся над озером эхом его звенящего счастьем голоса. Но в её мудром взгляде теперь проскальзывает нечто совсем иное… Ей ранее неизвестное, то искреннее и невесомое чувство, что хранил при жизни в уголках улыбчивых губ её милый поэт…