Глупая

 Думаешь, глупая, что опять заболела простыла, заныла под теплыми одеялами пуховыми, батареи холодные, но теплее, чем кожа, чем тело, чем все воспоминания, которыми переболела. Не знаю случалось ли такое раньше, наверное, просто стала старше.... И хрупкие слова гулкие теперь в голове эхом, строки твои, что писал мне, теперь как раны, сегодня рано. Опять устала, и стоны пола, паркетной доски, что под ногами, будто давишь ей на виски, растаптывая нежную кожу, без жалости, без горя или радости, просто потому что захотелось пройтись, примитивно, как обычно от окна до кровати, выкурив сигарету, пуская тонкие струйки дыма, еще бы раз встать, были бы силы. Извечный гул моторов машин за окном не прекращаясь врывался в уши, будто просил "Ты просто послушай", и я проникалась жалким состраданием к этим машинам бездушным, ловила их тени глазами опухшими, а деревья осенние, такие же как и я, ловят порывы ветра остервенелого, и никто им не нужен гордым и высоким, небо вечернее кажется слишком броским, много солнца, что сжигает дотла далекие окна, их стекла, мне кажется иногда, что они отражают меня, кидают мне моими глазами, губами. А я опять умываюсь, словно холодной водой, своими словами. Телевизор греет сухим теплом, стены, исполинами возвышаются над моей головой. Да глупая, убеждай себя, что простыла. Вся мебель в квартире, да и сама квартира бросает мне немой укор, мол, как я про нее забыла. Отстаньте, все те улицы, по которым я рано утром ходила, соседи, которых ключами, и стонами тихими будила, иней, который хрустит под моими ногами, и ты, который смотрел на меня глазами карими. Разъедающие губы до боли, истерики мои, отданный тебе, не видимые тобой, не услышанные тобой, руки ловили потоки воздуха, тянулись к тебе сами собой, но ты не узнаешь, как нужен мне, я только могу стонами подавать знаки,
а мы так и не будем вместе, и все по моей вине.