Соловьев и его Философия. Проза

Родился я на свет под знаком Водолея.
Читатель, не страшись и смело воду пей:
Она – не из меня, ее нашел в скале я,
Из камня истины выходит сей ручей.

/В.С.Соловьев надпись на книге "Оправдание добра"/


Вместо предисловия...

Велика ли разница между явлением и чудом? Ведь, справедливости ради, нужно сказать, что человек несведущий в науках не может объяснить ни того ни другого, а именно в объяснимости скрывается разница их формальных определений. Но за каждым явлением понятым или нет любой наблюдатель, если только пожелает, увидит нечто иное, по-настоящему глубокое, воистину до конца необъяснимое... Отчего таким размышлением начал я это своеобразное предисловие? Оттого, что для мировой философии и в особенности русской Владимир Соловьев сам по себе –  необъяснимое явление, чудо, а иное за ним – еще большее чудо – его философия.

Столь удивительными и прекрасными показались мне мысли этого человека, что уже стали основою для многих моих стихов. Поэтому я не могу не рассказать своему возможному читателю о поразительной философии Владимира Сергеевича Соловьева.

Нельзя не сказать вначале сколь многое соединилось в этом человеке: искусный мыслитель и оратор, одухотворенный проповедник и поэт – истинный пророк... Таковым он не является сразу. Он становится таковым всю жизнь, открывая новое неделимо и в себе и вокруг, «несомненно, имея соприкосновение с высшим миром».

Так напишет о нем его друг Евгений Трубецкой: «Своим духовным обликом он напоминал тот созданный бродячей Русью тип странника, который ищет вышнего Иерусалима, а потому проводит жизнь в хождении по всему необъятному простору земли, чтит и посещает все святыни, но не останавливается надолго ни в какой здешней обители...»

«Он был до такой степени  близорук, что не видел того, что все видели. Прищурившись из-под густых бровей, он с трудом разглядывал близлежащие предметы. Зато, когда взор его устремлялся вдаль, он, казалось, проникал за доступную внешним чувствам поверхность вещей и видел что-то запредельное, что для всех оставалось скрытым. Его глаза светились какими-то внутренними лучами и глядели прямо в душу...»

«... не будучи аскетом, он имел вид изможденный и представлял собой какие-то живые мощи. Густые локоны, спускавшиеся до плеч, делали его похожим на икону. Характерно, что его часто принимали за духовное лицо: его встречали возгласом: «Как, вы здесь, батюшка!» Маленькие дети, хватая его за полы шубы, восклицали: «Боженька, боженька!» С этой наружностью аскета резко контрастировал его звучный, громкий голос: он поражал своей неизвестно откуда шедшей, мистической силой и глубиной...»

И нигде не сказано о Соловьеве яснее, ярче, человечнее и, в то же время,  «житийнее», чем в «Миросозерцании В.Соловьева» Евгением Трубецким.

Нельзя не поместить и краткий очерк судьбы его прежде его философии, ибо все воззрения Соловьева неизбежно имеют истоки в событиях и течениях жизни.

С малых лет проявятся в нем тонкость восприятия и сильное религиозное чувство. Прочитанные им в детстве Жития святых произведут на него огромное впечатление. «Он стал испытывать и закалять свою волю во славу Божию. Зимой нарочно снимал с себя одеяло и мерз, а когда мать приходила накрывать его, думая, что одеяло сползло во время сна, – ребенок просил не мешать ему поступать так, как он считал нужным».

О следующем этапе своей жизни – об отрочестве – сам он напишет после в автобиографии: «Самостоятельное умственное развитие началось у меня с появления религиозного скептицизма на 13 году жизни. Ход моих мыслей в этом направлении был совершенно последователен, и в четыре года я пережил один за другим все фазисы отрицательного движения европейской мысли за последние четыре века. От сомнения в необходимости религиозности внешней, от иконоборства, я перешел к рационализму, к неверию в чудо и божественность Христа, стал деистом, потом пантеистом, потом атеистом и материалистом. На каждой из этих ступеней я останавливался с увлечением и фанатизмом. Так, в эпоху своего протестантизма я не ограничивался охлаждением к церковному богослужению, к которому прежде имел страсть, но предался практическому иконоборству и выбросил за окно и в помойную яму некоторые иконы, бывшие в моей комнате. Когда я додумался до того, что Бога вовсе нет, а есть только материя, я с таким жаром проповедовал эту новую веру одному своему приятелю, что он, вместо всяких возражений, заметил: «Я удивляюсь только одному: почему ты не молишься этой своей материи?»

Немного лет спустя Соловьева постигнет страшный духовный кризис. Из «пустоты и тьмы» будет один путь, и он пройдет по нему – он вернется к религиозному восприятию мира. В этом падении и восхождении зародится то новое, что станет основанием его последующей философии. Потом будет защита магистерской диссертации «Кризис западной философии», направленной против позитивистов, в которой Соловьев заявит, что нет человека вне Бога, ибо вне Бога нет жизни, а «Бог есть все». И, что в полной мере человек понимает это, лишь отрекшись от Него, стоя одной ногой во тьме рациональности и видя всю свою ничтожность перед Ним, единственным, кто безвозмездно дает ответы и дарует смысл. Конечно, за этими словами стоял его собственный горький опыт. Позже будет работа в Британском музее Лондона и предсказанные в видении Каир, Рим, Париж. В скитаниях Соловьев будет искать истину о Софии... А по возвращении, после защиты диссертации «Критика отвлеченных начал» и получения степени доктора философских наук, им будет прочтена публичная лекция о смертной казни с призывом к императору Александру III помиловать во имя «высшей правды» цареубийц – убийц его отца. После нее он покинет Петербург и Министерство Народного Просвещения, чтобы вновь отправится в скитания и вернется в Россию «более православным, нежели, как из нее уехал». До конца дней его не оставит идея воссоединения христианских церквей и будет тревожить будущая судьба русского народа. О своем жизненном пути так напишет Соловьев:

В тумане утреннем неверными шагами
Я шел к таинственным и чудным берегам.
Боролася заря с последними звездами,
Еще летали сны — и схваченная снами
Душа молилася неведомым богам.
В холодный белый день дорогой одинокой,
Как прежде, я иду в неведомой стране.
Рассеялся туман, и ясно видит око,
Как труден горный путь, и как еще далеко,
Далеко все, что грезилося мне.
И до полуночи неробкими шагами
Все буду я идти к желанным берегам,
Туда, где на горе, под новыми звездами
Весь пламенеющий победными огнями
Меня дождется мой заветный храм...

«Один из праведников народов мира» покинет его на сорок восьмом году жизни и будет похоронен на Новодевичьем кладбище Москвы, неподалеку от могилы отца – русского историка Сергея Михайловича Соловьева. Молитвы трех конфессий будут читаться за упокой души философа и поэта, ибо велика его роль в судьбах иудеев, католиков и православных.


До и после.

Существовала ли русская религиозная философия до Соловьева? В доимператорской России имела место религиозная мысль. Ее целью была божественная легитимизация власти царя. Вряд ли стоит относиться к этому, как к явлению малозначительному, поскольку роль богопомазанничества в самодержавии – одна из важнейших. Но основы и отправные камни русской религиозной философии были заложены лишь в середине 19 века. И ключевые фигуры этих деяний Иван Васильевич Киреевский и Алексей Степанович Хомяков, последний из которых является автором учения о соборности, а первый его продолжателем.
Во второй четверти 19 века над русской религиозной философией поднимается гордое знамя Владимира Соловьева. Под ним ей и суждено было дойти до нашего времени, и лишь знаменосцы сменяли друг друга на этом пути. Бок о бок с Соловьевым тогда шли Федор Михайлович Достоевский, Лев Николаевич Толстой, Константин Николаевич Леонтьев, Николай Фёдорович Фёдоров и другие. Когда время их прошло знамя Соловьева подняли творцы русского культурного ренессанса: братья Трубецкие, Сергей Николаевич Булгаков и Павел Александрович Флоренский, Николай Александрович Бердяев, Пётр Бернгардович Стурве, Николай Онуфриевич Лосский и многие другие, вступившие в «духовную битву» против безбожного и материалистического миросозерцания широких кругов тогдашней русской интеллигенции. Битва была проиграна, и знамя Соловьева изгнано из этой земли на долгие годы. Период изгнания стал временем завершения многих философских систем, и становления русской религиозной философии как самостоятельной школы философской мысли, вынужденной выйти в мир до времени.

В размышлениях об изгнании и возвращении все больше крепнет моя уверенность, что, подобно «падению и восхождению» Соловьева, этот этап был необходим, и что в том по «высшей правде» скорее благо, нежели зло.

Русская религиозная философия обрела со временем характер всеобъемлющий, стала всеохватной, вобрала в себя все основополагающие черты культуры и жизни. Число мыслимых в ней проблем крайне велико. Вот лишь немногие из них:
Учение о Царстве Божием. Онтологизм. Проблема смерти и бессмертия. Гуманизм и его кризис. Проблема свободы. Путь русского народа в мире.  Личность и толпа. Религиозный космологизм. Социальный вопрос и социальная правда. Свобода и необходимость. Знание и вера. Соборность. Проблема творчества. Религиозный антропологизм. Учение о Богочеловечестве. Проблема зла и страдания. Свобода и необходимость. Поиск правды и смысла жизни. Теократия. Христианское государство. Синкретизм православия, католичества и протестантизма.

Этот список можно продолжать развивать и расширять, и тогда уже не обойтись без обобщения его составляющих, что и сделал в своей «Русской идее» Н. А. Бердяев.
Нельзя не заметить, что уникальность русской религиозной философии не только и не столько во всеохватности ее, но в том, что явление это принципиально русское. Нигде прежде не объединялись религиозные мыслители, сами преимущественно светские люди, в отдельную школу свободной философской мысли, доминирующую над всякими иными философскими течениями.

Этот факт однозначно раздражал первейших врагов русской религиозной философии – приверженцев позитивизма и материализма. Причем последние, чураясь уже немецкого идеализма, взгляды Соловьева и вовсе воспринимали как наиужаснейшее проявление «умственного мракобесия». Вослед за ними Владимир Ленин, в аттестате зрелости которого, к слову, значилось «В Законе Божием – отлично», проводя одну черту под всеми нематериалистическими учениями, напишет в письме к Максиму Горькому: «Богоискательство отличается от богостроительства, или богосозидательства, или боготворчества и тому подобного ничуть не больше, чем желтый черт отличается от черта синего...» Естественно, что в последующем отношение советских мыслителей к мыслителям религиозным сводилось либо ко всяческому поруганию, либо к замалчиванию.
 
Представители же академической философии, хотя и не были так резки в высказываниях в адрес Соловьева и других религиозных мыслителей, проявляли в отношении к ним не меньшую враждебность, указывая на аксиологическую несостоятельность их взглядов с точки зрения философии вообще.

При всем этом самые серьезные обвинения в адрес русской религиозной философии исходили от наивысших церковных кругов. Первое состояло в модернизме и неправославностии касалось влияния Гегеля и Шеллинга, второе в неоригинальности – бездумном переложении идей последних. Оба обвинения легко парируются: первое – взглядом в сторону греческой патристики и Платона и западной схоластики и Аристотеля, а второе через осознание творческого пути русских религиозных мыслителей от идеализма к реализму.
Спор последователей Соловьева и их оппонентов долог и сложен. К тому же не он цель данного рассуждения.


Философия

«Бог открывает нечто отдельным мудрым мужам,
которые рассказывают миру о том, что совершается в глубинах истории,
какие силы управляют миром, к чему идет человечество и вся Вселенная...»

/«Читая апокалипсис» Александр Мень, священник Русской православной церкви, проповедник, богослов./

После всех вступительных замечаний пришло время, перейти к мировоззрению Соловьева, во многом определившему развитие русской религиозной философии.

Итак, преодолев описанный в предисловии личный религиозный кризис, Соловьев утверждается во мнении, что духовное возрождение человечества возможно только благодаря «истине во Христе», становящейся средством уничтожающим «грубое невежество масс, предотвращающим духовное опустошение высших классов и усмиряющим грубое насилие государства» (письмо от 25 июля 1873 г к Е. В. Романовой).

Ситуацию, когда мыслители самовольно отрекаются от религии, Соловьев называет «отчуждением современного ума от христианства» и объясняет тем, что христианское учение доныне «было заключено в несоответствующую ему, неразумную форму». И это привело к тому, что теперь наукой и философией оно окончательно разрушено «в его ложной форме». Следовательно, пришло время восстановления и обновления христианства. «Предстоит задача: ввести вечное содержание христианства в новую, соответствующую ему, т. е. разумную, безусловно, форму... Представьте себе, что некоторая, хотя бы небольшая часть человечества вполне серьезно, с сознательным и сильным убеждением будет исполнять в действительности учение безусловной любви и самопожертвования, — долго ли устоят неправда и зло в мире! Но до этого практического осуществления христианства в жизни пока еще далеко. Теперь нужно еще сильно поработать над теоретической стороной, над богословским вероучением. Это мое настоящее дело».

Соловьев жил некоторое время при Духовной академии, но стать монахом не пожелал, так объясняя это: «Монашество некогда имело свое высокое назначение, но теперь пришло время не бегать от мира, а идти в мир, чтобы преобразовать его».

Гораздо позже, в конце жизни он определит главную проблему культуры, ставящую человека перед выбором: принять или отвергнуть истину после того, как она будет познана (истину, правильно выраженную и понятую). И когда нет теоретических разногласий и христианская истина точно изложена, человек может и должен совершить «чистый акт воли»: обратиться ко Христу или отречься от Него. Тем самым избирая «абсолютную нравственность или абсолютную безнравственность».

Так, главным делом жизни для Соловьева стало создание новой христианской православной мировоззренческой философии, являющей великое богатство и неисчерпаемую жизненную силу основных догматов христианства, омертвевших в умах большинства людей, ставших для многих лишь пустыми словами, оторванными и от жизни и от философии. Соловьев показал сколь велико значение христианских догматов как философских основ миропонимания, как прямого руководства для всякой личности в вопросах нравственности и морали, как безупречных начал для воплощения идеального христианского государства. И всякая его теория, так или иначе, имела цели практические. Они были средствами, через которые воплощались стремления усовершенствовать мир, преодолеть самолюбование и себялюбия, осуществить на деле христианские идеалы любви к ближнему, достичь абсолютных ценностей.

Творческую жизнь Соловьева можно разделить на три периода: в первый период его интересует главным образом теософия, во второй – теократия и, наконец, в третий – теургия.

В первый период Соловьев всецело занят поиском Софии, Господней мудрости в мире. Он стремится обрести ее через познание Бога и его отношения к миру – через христианскую теософию. В это время появляются на свет «Чтения о Богочеловечестве» и «Религиозные основы жизни». Во второй период, наиболее для меня интересный, Соловьев грезит о преображении человечества посредством теократии. Он рассуждает о справедливом государстве со справедливым общественным порядка – воплощением христианских идей. В этот период появляются: «Великий спор и христианская политика», «История и будущность теократии», «La Russie et l'Eglise Universelle» («Россия и Вселенская Церковь») и «Национальный вопрос в России». Наконец, в третий период, Соловьев поглощен теургией – «искусством, творящим иной мир, иное бытие, иную жизнь, красоту как сущее, преодолевающим трагедию творчества, направляющим творческую энергию на жизнь новую… в деяниях человека совместно с Богом, в богочеловеческом созидании». Он создает: «Оправдание добра» и «Смысл любви». В последней работе, в «Трех разговорах» Соловьев разрушает всякую утопическую надежду на возможность постановить идеалы добра здесь в земной жизни.

Соловьев сумел создать самостоятельную целостную и всестороннюю философскую систему. Его учение касается всех областей философского знания, при этом имеет место единый подход, строгая логическая последовательность и очевидная взаимосвязь основополагающих идей, которые есть суть отправные камни для последующих выводов и положений.
В основе философии Соловьева лежит принцип всеединства: «Все существует во всем», из которого развивается целостная концепция. Слова эти понимать буквально не следует – все существует во всем только в качестве тенденции, закона. Всеединство – в первую очередь гармоничное сосуществование и согласованность частей целого. При этом всеединство абсолютное – для нас всего лишь идеал, и мир к нему может только стремится. Но это не означает, что его нет: Бог есть абсолютное всеединство, а мир же – всеединство в состоянии становления. В нем содержится божественный элемент как идея и без него (божественного всеединства)  мир не возможен, ибо тогда рассыпался бы он на части друг от друга изолированные и друг другу враждебные.

Абсолютное, божественное всеединство – абсолютная «единораздельная цельность бытия». Иными словами, это есть такое соединение и такая связь  отдельных частей целого, которые не умаляют их самобытности. И в том сохраняется реальная множественность мира. Это единство бесконечно многого и бесконечно разного, и при этом полного и достаточного – гармония в разнообразии. В идеальном выражении своем таков Бог, что соединяет любовью мир в единое целое. И любовь Божественная – то единственное вне чего гармония и согласованность не достижимы  никаким иным образом.

За год до рождения Соловьева и за много лет до рождения философии его граф Алексей Константинович Толстой напишет такие строки:

Меня, во мраке и в пыли
Досель влачившего оковы,
Любови крылья вознесли
В отчизну пламени и слова.
И просветлел мой тёмный взор,
И стал мне виден мир незримый,
И слышит ухо с этих пор,
Что для других неуловимо.
И с горней выси я сошёл,
Проникнут весь её лучами,
И на волнующийся дол
Взираю новыми очами.
И слышу я, как разговор
Везде немолчный раздаётся,
Как сердце каменное гор
С любовью в тёмных недрах бьётся,
С любовью в тверди голубой
Клубятся медленные тучи,
И под древесною корой,
Весною свежей и пахучей,
С любовью в листья сок живой
Струёй подъемлется певучей.
И вещим сердцем понял я,
Что всё рождённое от Слова,
Лучи любви кругом лия,
К нему вернуться жаждет снова;
И жизни каждая струя,
Любви покорная закону,
Стремится силой бытия
Неудержимо к Божью лону;
И всюду звук, и всюду свет,
И всем мирам одно начало,
И ничего в природе нет,
Что бы любовью не дышало.
 
Эти слова – самая яркая и живая иллюстрация к идее Соловьева о всесоединительной любви. Кажется мне не случайным и другое совпадение:  «И просветлел мой тёмный взор, И стал мне виден мир незримый, И слышит ухо с этих пор, Что для других неуловимо» читаем у Толстого; «Милый друг, иль ты не видишь, Что всё видимое нами - Только отблеск, только тени От незримого очами? Милый друг, иль ты не слышишь,Что житейский шум трескучий - Только отклик искаженный Торжествующих созвучий?» - спустя сорок лет напишет Соловьев. В свете этого не трудно поверить в мир идей Платона... Но вернемся к философии всеединства. Итак, любовь – всесоединяющая гармония и согласованность мира. Наличествует в нем, в тварном мире, и противоположное ей начало – хаос и нестроение. Это начало порождено грехопадением. И вся историчность мира в движении к изначальному всеединству, не исключающему роста многообразия, а напротив, позволяющему привести к гармонии все растущее число составляющих частей – продуктов эволюции тварного мира. Важнейшие из них – человек и общество. С возникновением же христианства характер общества из человеческого становится богочеловеческим: в историю вливается нравственное начало – путь ко всеединству.

В качестве удачной модели всеединства Соловьев приводит живой организм, для которого целое зависит от каждой из частей, а каждая часть от целого, и болезнь как нарушение этой связи неизбежно вредит как всей системе, так и всякой ее составляющей. А здоровье отдельной части, напротив, является благом и так же не только для нее, но и для всей системы. Эта модель у Соловьева опирается на понятие жизни – важнейший элемент и в учении о всеединстве и в его философской системе вообще.

При этом к понятию жизни Соловьев не подходит формально логически даже в свете логической строгости и последовательности своей философской системы в целом. И в том, как раз и состоит его логика в отношении жизни: к ней не должно и нельзя подходить исключительно с логической точки зрения из-за элементов в известной степени иррациональных, что ей свойственны. Именно они не позволяют постигнуть жизнь теми путями, которыми подходят к познанию естественнонаучных объектов: описать жизнь можно, а вот абсолютно строго определить, вследствие ее стихийности – нет. По той же причине только условно можно выделять этапы жизненного пути. Жизнь – это вечные Creatio ex Nihilo и ренессанс. И вечная «цветущая полнота», естественная, не вымученная, подобно человеческому искусству, а легкая и непостижимая – творение Создателя. И творение это во всех проявлениях своих наполнено душой, а за пределами проявлений – духом. Поэтому, используя только ум, человек не может постигнуть в полной мере ни сути живого существа, ни души, ни, тем более, духа – для этого помимо ума ему дано сердце.

Однако есть хищники и есть жертвы, потому что жизнь – это борьба за существование. И в том, что касается человека, эта борьба имеет место во всех сферах общественной жизни, принимая, зачастую, характер весьма острый. Но будь в мире только конкуренция и истребление, то жизнь скоро стала бы смертью, самоуничтожив себя. Этого не происходит: мы видим, что даже самые губительные для отдельной особи и целых видов механизмы эволюции, в конечном счете, имеют целью сохранение жизни вообще. И не просто сохранение, а прогрессивное развитие. Последнее имеет место и в человеческом обществе. Вот оно самое главное, то, без чего существование жизни вовсе не возможно: кроме борьбы есть взаимопомощь. И в этом удивительном сочетании борьбы и солидарности величайшая «последняя тайна» жизни, Божий замысел, Премудрость Божия – София. Она центральный момент всей философии Соловьева, но я позволю себе вернуться к ней чуть позже. В жизни духовной принцип всеединства обретает особый смысл. Соловьев стремится избежать, в меру сил, односторонности и ограниченности своей философии. Он ставит вопрос: «какая цель человеческого существования вообще, для чего, наконец, существует человечество?», и ответ для него в поиске единства религии, философии и науки, в гармонии веры, мысли и опыта, «в образовании всецелой жизненной организации».

Поскольку всеединство есть то, к чему стремится жизнь духа, постольку оно находит свое выражение в процессе познания. Поэтому принцип всеединства применим и ко гносеологии. И здесь Соловьев различает три способа познания: эмпирический, рациональный и мистический. Эмпирическое познание – это познание опытное, в котором главную роль играют органы чувств. Рациональное осуществляется разумом. Мистическое же познание – это внутреннее познание, осуществляемое с помощью веры. Под «верой» Соловьев подразумевает не столько субъективное убеждение, сколько интуицию – такое непосредственное знание, которое не требует логических шагов. Истина не сводится всецело к рациональности, она не мертвая и бездвижная форма, а живой, подвижный результат совместного познания посредством органов чувств, разума и интуиции, и в этом она всеедина. При этом только чувственный опыт и интуиция способны оживить ее. Если же разорвать связь между способами познаниями эмпирическим, рациональным и мистическим или придать одному из них характер абсолютный, признать его главенство над прочими, то возникнет одностороннее, ограниченное видение, которое суть заблуждение. Принцип всеединства применительно к познанию тем самым есть постоянное обобщение, поиск все более общих теорий, способных включить в себя ранее известные.

Всеединство, кроме того, является принципом соотношения трех ценностей, фундаментальных для всякой классической философии, – истины, блага и красоты. Их соединяет понятие любви.

Принцип всеединства лежит в основе и учения Соловьева о вселенской теократии. Теократия, по его замыслу, должна объединить все христианские народы, и прежде всего, в единство духовное. Во главе нового духовного союза должен стать Папа Римский, являя верховную духовную власть всех христиан. Власть светскую народов объединенных должен возглавить российский император. И еще одна ветвь власти должна принадлежать пророкам – тем, кто в силу своих интеллектуальных и нравственных качеств по праву пользуется особым уважением и авторитетом. Их миссия «теоретическая» и «просветительская». Вселенская теократия первоочередной своей задачей должна видеть борьбу с нигилизмом и грубым материализмом. Их опасность Соловьев ясно видел на протяжении всей жизни. Истинная теократия может существовать только на принципах свободы. Она есть осуществление добровольного единства двух сил – духовной и временной – вне их «разделения или слияния». Христианство при теократии должно ратовать за достижение не только «личной святости, но и общественной справедливости».

По мнению Соловьева, христианская культура и свободная теократия должны быть созданы на основе органичного соединения положительных элементов духовной культуры Востока и Запада. Первый шаг в этом направлении заключается в воссоединении восточной и западной церквей, ибо каждая имеет преимущества другой недоступные. Восточная церковь обладает богатствами мистического созерцания. Западная церковь установила наднациональную духовную власть, независимую от государства. Основой вселенской теократии является союз государства и церкви, опирающейся на нравственную власть последней.

Связи свободной теократии со всей предшествующей историей человечества могут быть установлены исследованием «трех коренных сил», которые управляют развитием человеческого общества. Первая сила – центростремительная – стремится подчинить человечество одному верховному началу, устранить всякое многообразие форм частных и подавить свободу личной жизни. Вторая сила – центробежная – отрицает значение общих единых начал. «Один господин и мертвая масса рабов» – вот результат исключительного утверждения первой силы. Крайним выражением второй силы были бы «всеобщий эгоизм и анархия, множественность отдельных единиц без всякой внутренней связи». Третья сила «дает положительное содержание двум первым, освобождает их от их исключительности, примиряет единство высшего начала со свободной множественностью частных форм и элементов, созидает, таким образом, целость общечеловеческого организма и дает ему внутреннюю тихую жизнь».
«Третья сила, долженствующая дать человеческому развитию его безусловное содержание, может быть только откровением высшего божественного мира, и те люди, тот народ, через который эта сила имеет проявиться, должен быть только посредником между человечеством и тем миром, должен быть свободным, сознательным оружием последнего. Такой народ не должен иметь никакой специальной ограниченной задачи, он не призван работать над формами и элементами человеческого существования, а только сообщить живую душу, дать жизнь и целость разорванному и омертвелому человечеству через соединение его с вечным божественным началом. Такой народ не нуждается ни в каких особенных преимуществах, ни в каких специальных силах и внешних дарованиях, ибо он действует не от себя, осуществляет не свое. От народа – носителя третьей божественной силы требуется только свобода от всякой ограниченности и односторонности, возвышение над узкими специальными интересами, требуется, чтобы он не утверждал себя с исключительной энергией в какой-нибудь частной низшей сфере деятельности и знания, требуется равнодушие ко всей этой жизни с ее мелкими интересами, всецелая вера в положительную действительность высшего мира и покорное к нему отношение. А эти свойства, несомненно, принадлежат племенному характеру Славянства, в особенности же национальному характеру русского народа».

Соловьев надеялся, что именно славянские страны, и в частности Россия, первыми заложат основы свободной теократии. Это свое утверждение Соловьев подкрепляет следующими аргументами. «Внешний образ раба, в котором находится наш народ, жалкое положение России в экономическом и других отношениях не только не может служить возражением против ее призвания, но скорее подтверждает его. Ибо та высшая сила, которую русский народ должен провести в человечество, есть сила не от мира сего, и внешнее богатство и порядок относительно ее не имеют никакого значения. Великое историческое призвание России, от которого только получает значение и ее ближайшая задача, есть призвание религиозное в высшем смысле этого слова».

Действительно, идеалы русского народа носят религиозный характер и находят свое выражение в идее «Святой Руси». Еще реформы Петра Великого доказали способность русского народа к сочетанию восточной и западной культур. Русский народ обладает прирожденной способностью к самоотречению, столь необходимому для признания папы главой вселенской церкви. И способность эта проявилась еще в признании варягов. Соловьев передал эту характерную особенность русского народа в словах «лучше отказаться от патриотизма, чем от совести». Он учил, что культурная миссия великой нации заключается не в том, чтобы добиться привилегированного положения и господствовать, а в том, чтобы служить другим народам и всему человечеству. Но нужно заметить, что «славянофильское мессианство Соловьева никогда не вырождалось в узкий национализм».

Однако речь о «русской идее» и о «социальной троице» в ее контексте следует немного отложить и вернуться к учению о Софии, что выражает ярчайшее своеобразие философии Соловьева. София не столько в качестве понятия, сколько образа придает его философии неповторимые романтическую приподнятость и поэтическую возвышенность. В ней его тонкое, трепетное отношение к миру, для своего времени уникальное. Учение о Софии метафизично, оно есть умозрительная гипотеза, не доказуемая и не опровергаемая методами естественных наук. Соловьев не следует за массами по «позитивному» пути, а идет по стопам Платона – основателя метафизики.

Принцип «Софии» имеет всеобъемлющее значение для мира и поэтому может получить различные определения с различных точек зрения. София как относительно пассивное начало, посвященное Богу и получающее от него свою форму, есть вечная женственность. «Для Бога Его другое (т. е. вселенная), – говорит Соловьев, – имеет от века образ совершенной Женственности, но Он хочет, чтобы этот образ был не только для него, но чтобы он реализовался и воплотился для каждого индивидуального существа, способного с ним соединяться. К такой же реализации и воплощению стремится и сама вечная Женственность, которая не есть только бездейственный образ в уме Божием, а живое духовное существо, обладающее всею полнотою сил и действий. Весь мировой и исторический процесс есть процесс ее реализации и воплощения в великом многообразии форм и степеней».
Как единственный центр воплощения божественной идеи мира София есть душа мира, а в отношении к Логосу она – тело Христово. Но тело Христово в своем всеобщем выражении является церковью. Поэтому София есть церковь, Невеста божественного Логоса. Как женская индивидуальность Она воплощается в образе Св. Девы Марии.

София есть и вечная женственность – образ красоты, хрупкости, порождающего начала и в то же время – двойственность, переменчивость и безразличие. Это обобщенный образ всего мира – мира противоречивого и обманчивого и вместе с тем  одушевленного и прекрасного.
София для Соловьева – важнейшее понятие его философской системы. Используя крайнюю ненаучность этого понятия, близость его скорее к области поэтического творчества, нежели к науке, философ-поэт Соловьев сознательно стремится избегнуть односторонне-рационалистического характера своей философии. «Мыслитель всегда должен избегать односторонности» – это было его программным положением, прямо вытекающим из принципа всеединства, и о нем уже было сказано выше.

Присутствие Софии прямо или косвенно во всех произведениях Соловьева говорит о том, что без него философ не считал возможным обойтись при решении самых разнообразных вопросов. В понятии Софии заключено множество смыслов, и, как следствие, оно призвано выполнять и разнообразные функции.

София – это своеобразный «соединительный мост» между рациональным содержанием философии и ее поэтически-возвышенным значением. Дело в том, что София это первообраз мира, иначе говоря, его идеальный план. С помощью понятия Софии утверждается мысль, что мир не сводится к хаосу, а, напротив, в нем существен момент упорядоченности. Но и при этом закономерности мира не могут быть сведены к законам механической причинности, известным естествознанию, ибо они бесконечно многообразны и изменчивы. Мир одушевлен, подобно тому, как одушевлен каждый отдельный человек, каждое отдельное живое существо. Понятие Софии индивидуализирует понятие Души мира. Познать душу во всей полноте, говоря о ней лишь как об абстрактном понятии, невозможно. Прежде следует ее представить конкретно – в виде определенного лица, личности. Абстрактную душу невозможно и любить – любить можно лишь то конкретное, что можно ощутить или представить. Именно поэтому Душа мира получает у Соловьева конкретно-наглядное выражение.

С другой стороны София – символ и наглядный образ любви. Любовь – соединительное начало.  Мир не рассыпается на отдельные части, хотя и состоит из множества разнообразных и разнокачественных предметов. При внимательном рассмотрении видно, что все части взаимосвязаны и взаимообусловлены. Следовательно, существует то, что его объединяет. И это есть София – начало любви.

Но наибольшую роль София играет даже не по отношению к природе как таковой, взятой вне человека, а по отношению к человеческому обществу и истории. Она суть то, что объединяет человечество, всех людей, причем не только живущих в настоящее время, но все поколения, прошлые и нынешние. В развитии общества София впервые являет себя непосредственно.
Как уже было сказано, Соловьев ставит в образ Софии – «тело Христово», христианскую церковь, что есть обязательный посредник между Богом и человеком. Вне церкви вера во Христа невозможна. Церковь как соборное, добровольное объединение людей, в общей вере, в общих идеалах и ценностях – это единение в любви. Поэтому церковно-соборное объединение – это положительнейший образ для всякого творческого объединения, предполагающего не ущемление прав и достоинства отдельной личности, а, напротив, утверждающего свободу и равенство.

Нельзя не заметить и это очевидно из всего сказанного выше, что Философия Соловьева по своему характеру весьма антропоцентрична. Человек – вершина творения. Возрождение мира совершено Богом совместно с человеком, который также выразил божественную идею гуманности. Такой идеально совершенный человек является высшим проявлением Софии, божественной Мудрости. Но совершенный человек явился во Христе. Поэтому Богочеловек Иисус Христос является единением Логоса и Софии. «Если в божественном существе – в Христе первое или производящее единство есть собственно Божество – Бог как действующая сила или Логос и если, таким образом, в этом первом единстве мы имеем Христа как собственное божественное Существо, то второе, произведенное единство, которому мы дали мистическое имя Софии, есть начало человечества, есть идеальный или нормальный человек. И Христос в этом единстве, причастный человеческому началу, есть человек, или, по выражению Священного Писания, второй Адам».

Наконец пришло время вернуться к «русской идее» Соловьева, проблеме, являющейся конкретным выражением принципа всеединства, которую именно благодаря ему, и принято называть теперь «русской идеей».

Соловьев полагал, что каждая нация, объединенная в соответствующее государственное единство, призвана выполнять в составе человечества определенную миссию, и играть свою исключительную роль. Под нацией он понимал не этнос, а совокупность народов, объединенных в одном государстве. Миссия, или роль, нации в составе мирового целого есть, по сути, ее национальная идея, которую должна обрести каждая нация, в противном случае существование ее не оправдано. Национальная идея – это определенная миссия, данная Богом; это долг народа, объединенного в государстве, перед Ним. И вместе с тем это глава, которую каждая нация призвана вписать в книгу общечеловеческих деяний. Национальная миссия тем выше и значительней, чем более она способствует достижению всечеловеческого единства на христианских основаниях.

Таким образом, «русская идея» в понимании Соловьева – это миссия России в сообществе наций. Она выступает долгом или моральным обязательством, а не вытекает непосредственно из материальных условий существования России. Анализ исторического пути России позволит определить те моменты истории, в которые она вносила наибольший вклад в развитие христианской цивилизации. Именно эти моменты дадут возможность определить миссию России в будущем: «Что Россия должна сделать во имя христианского начала и во благо христианского мира».

В чем же состоит, по мнению Соловьева, «русская идея», или историческая миссия России? Конечно, она должна быть связана с задачей усиления роли христианства и христианских ценностей. Соловьев полагает, что следует использовать мощь российского государства не для узконациональных целей, а во благо христианского человечества. Россия как крупнейшее государство должна стать инициатором и главной опорой духовного объединения христианских стран. В этом и состоит «русская идея»: «Христианская Россия... должна подчинить власть государства... авторитету Вселенской Церкви и отвести подобающее место общественной свободе... Русская империя, отъединенная в своем абсолютизме, есть лишь угроза борьбы и бесконечных войн. Русская империя, пожелавшая служить Вселенской церкви и делу общественной организации... внесет в семейство народов мир и благословение».

«Русская идея» мыслится Соловьевым в контексте его учения о Вселенской теократии и всеединстве. Поэтому «русская идея требует от нас обращения всех наших национальных дарований, всей мощи нашей империи на окончательное осуществление социальной троицы, где каждое из трех главных органических единств – церковь, государство и общество», будет находиться «в безусловной внутренней связи» с двумя другими. Церковь (первое лицо социальной троицы) олицетворяет собой начало единства и солидарности. Она является также носителем традиции или предания. Государство, или светская власть (второе лицо социальной троицы), должно стать могучим орудием «истинной социальной организации». Для этого государству следует перестать быть защитником эгоистических национальных интересов. Государство не должно быть целью само по себе. Оно должно быть средством, прежде всего законодательно регулировать частную инициативу лиц и организаций. Наконец, общество, или общественность (третье лицо социальной троицы), есть свободная и совершенная организация, выражающая самодеятельность и самоорганизацию свободных граждан. Общественность направляется деятельностью пророков. Три лица социальной троицы должны быть «безусловно солидарны между собой», поскольку являются органами единого организма, выполняющими жизненно важные функции общественного целого.


Необходимое послесловие

Увлеченный Соловьевым и его идеями, только теперь (всякий раз с неохотой, надо заметить, оставляя позади его философию) возвращаюсь я к тому, о чем хотел говорить с самого начала: к роли Соловьева и месту его в истории русской религиозной философии. Прошу настоящих философов не винить меня в пренебрежении к сравнительному изложению философской системы, к временному контексту, к оценкам и выводам на протяжении повествования, ибо лишь теперь, познав самую малую толику мыслей этого великого человека, только самую суть его идей, могу я делать некоторые заключения: неполные, но достаточные.

Величие творчества и личности Соловьева было очевидно многим его современникам и последователям. Место и значение его творчества в истории русской религиозной мысли определяются тем, что он явился завершителем и систематизатором русской мысли до Соловьева. Его система есть вершина русской классической философии. Без его творчества едва ли мы вообще имели бы возможность говорить сегодня о русской классической философии как о реальном факте культуры. Через принцип всеединства, стремился он к максимальному теоретическому обобщению опыта предшествующего философских и культурных этапов. В его философии нашли отражение в переосмысленном виде идеи едва ли не всех выдающихся западноевропейских и русских мыслителей.

Общим для Соловьева и западноевропейской философской классики явилась и постановка в центр философствования вопроса об идеале. Классическую философскую мысль интересует не столько вопрос «что есть», сколько «что должно быть». Идеал определяется христианским мировоззрением, поэтому вполне очевиден и не требует особых усилий, чтобы быть понятым. Это гармония души и тела, братство и солидарность людей, любовь, сострадание и милосердие, стыд, совесть, благоговение перед высшим и другие ценности христианского мировоззрения. Уверенность в конечном торжестве идеала над уродствами и безобразиями видимого мира лежит в основе ощущения прочности бытия, его незыблемости перед лицом возможных катастроф и потрясений. Ничто не может нарушить поступательного движения мира в целом, а следовательно, общественного развития, истории человечества. Историческая закономерность, так или иначе, пробьет себе дорогу.

***

В час безмолвного заката
Об ушедших вспомяни ты,—
Не погибло без возврата,
Что с любовью пережито.

Пусть синеющим туманом
Ночь на землю наступает —
Не страшна ночная тьма нам:
Сердце день грядущий знает.

Новой славою Господней
Озарится свод небесный,
И дойдет до преисподней
Светлый благовест воскресный.

1892