Евг. Мельников. Домовой. Главы из романа

1. ВЫСТРЕЛЫ ИЗ-ЗА ДЕРЕВЬЕВ ЖЁЛТОГО ДОМА

Она выскочила из метро, свернула в ближайший переулок, удивляясь, что пока с ней ничего не происходит, и в тот же миг оцепенела: за торцом низкого коттеджа, сквозь тёмную решетку ветвей и строительных лесов, ярко блеснул храмовый купол, ослепивший её. Сознание затуманилось, но в нём сверкнула забытая молния, хлестнувшая ударом кнута.
Врач принял её бред за следствие удара затылком о бордюрный камень. Но когда после нескольких лечебных сеансов потерпевшая продолжала настаивать, что помнит только отрывки из прошлой жизни (она-де была внебрачной дочерью богатого окольничего и обманула свою сводную сестру, за что и несёт кару), то пациентку перевели из белого здания больницы в жёлтый дом.
Появление в палате такой нестандартной больной вызвало неоднозначную реакцию среди банальных аборигенок, разделившихся в её оценке на враждебные группировки: одни считали её опасной гадалкой, вырвавшейся из жадных лап таборного барона; другие, беря во внимание её бархатисто-сочный, а иногда волнующе-хрипловатый голос вкупе с пластичной мимикой лица, прозревали в ней служительницу Мельпомены, уставшую от назойливых поклонников и потому пожелавшую забыться в новой роли безумной сестры Гамлета; третьи решительно заявляли, что она – похотливая Мессалина, крутая мамочка привокзальных проституток, которая косит под дурочку, спасаясь от тюрьмы. Однако незнакомка никак не реагировала на этот комариный зуд, прекращая расспросы одним обжигающим взглядом. И после каждого такого выплеска её мерцающе-подводных смарагдовых зрачков иные столбенели, иные машинально крестились, но все приходили к выводу,
*Печатается с сокращением. Полностью роман будет опубликован по Программе книгоиздания Ульяновской области в 2009 году.
что им подсунули натуральную ведьму. Сама же незнакомка ловила себя на странном ощущении покоя, совершенно необычном для неё. Вначале, правда, она пугалась своей неопределённости, похожей на космическую невесомость или запертость в душной кабине лифта; впадала в панику от отсутствия нормальных человеческих связей, не говоря уже о родственных – даже малахольные соседки по палате вызывали подобие зависти, когда их навещали близкие, даря подарки и ласку, пускай и фальшивые. Но постепенно она приходила к догадке, что в этом беспамятстве – её спасение, так как минувшее способно погубить. Ведь чем больше таинственных трещинок приоткрывалось в былом – в основном из детства, – тем отчётливей она понимала, что внутри неё что-то (или кто-то?) не согласуется с главным, не сопрягается гармонично, раздваивается в сознании на два «я», одно из которых подавлено другим, привнесённым как бы извне. (Наверное, так оно и было – чуть позже она поделилась со мной этим своим сокровенным состоянием).
Пришло время, когда держать неизвестную в лечебнице уже не было смысла: вела она себя адекватно, от психотропных лекарств отказывалась и утверждала, что временная амнезия лечится только реальной жизнью. Тем не менее, изъявляла упорное и непонятное желание остаться в больнице в качестве уборщицы или санитарки, даже ночной сторожихи, так как этот ново-обретённый мир ей стал привычней покинутого. Сразу же возникла проблема с жильём, но и она разрешилась благополучно. Спасение явилось в образе мешковатого плечистого мужчины средних лет с круглым лицом простолюдина, с невыразительными глазами и белёсыми бровями, с такой же скучной причёской, в тёмно-сером костюме со складками на спине и с вздувшимися на коленках брюками. В кабинете главврача, куда она вошла с достоинством игуменьи, этот увалень со вздёрнутым носом бросился навстречу, но споткнулся о складку ковра и успел лишь схватить её за плечи, чтобы не упасть.
- Здравствуйте, Варвара Ивановна! Наконец-то я вас нашёл! – радостно воскликнул он.
Собственное имя показалось ей таким же неуклюжим и чужим, как и сам мужчина. Она стряхнула с плеч его руки и оглядела с некоторой досадой: не-ужели это её муж или, не дай бог, любовник? Впрочем, на фоне окружающее-го он выглядел таким реальным и здоровым, что примирил со своей внешностью. Преодолевая грубоватый запах одеколона, исходивший от тяжёлого под-бородка незнакомца, она увильнула взглядом от его счастливых глаз, в которых мелькнуло что-то интимное. Тотчас подумала, что профессия этого мужлана как-то состыкована с его основательной фигурой. И потому спросила:
- Вы из милиции или из ФСБ?
Незнакомец хмыкнул и простился с романтической надеждой, что его узнают сразу. Взглянул на женщину со стрелковым прищуром и предложил прогуляться.
Они прошли в узкий дворик, выложенный серыми квадратными плитами,
между которыми пробивалась щетинка юной травы. Свернули на территорию, напоминавшую поселковый скверик, и присели на широкую скамью у трубчатого забора. Увалень предложил ей закурить, но она резко отказалась.
- Бросили, значит? А ведь смолили по две пачки в день. Похвально. А вот я слабак. Да и работа мешает, – в его голосе было столько искренней своеобразной интонации, что она показалась ей знакомой. Варвара обнажила сахарно-белые зубки с узкой щербинкой в центре верхнего ряда: мол, взгляни на них, дурачок, какие ещё там две пачки никотина в день. Действительно, не верилось. Он побеждённо вскинул руки, а потом вдруг озадачил её вопросом, в котором опять проскользнуло нечто интимное:
- Неужели такое можно забыть, Варвара Ивановна?
Она скосила на него фиолетово-гневливый глаз, вновь поморщилась от плебейской вони одеколона с примесью такого же табака и, уже не в силах его терпеть, этот запах из прошлого, вызвавший сердечную спазму, досадливо отвернулась. Пробурчала сквозь зубы:
- Можно… Давайте без загадок и психологии: вы кто?
Мужчина не обиделся, хотя в уголках его глаз мелькнула тень грусти.
- Я бывший следователь прокуратуры, а ныне адвокат и директор частного сыскного бюро. Карнаухов Вадим Петрович. Был и остаюсь вашим преданным поклонником. Точнее: вашего большого таланта.
- Ого! И какого же? – спросила она не без внутреннего вздрога, круто повернувшись к нему всей грудью.
- Ну как же, Варвара Ивановна! – Вадим опять воскликнул с укоряюще-отчаянным изумлением. – Впору подозревать вас в розыгрыше. Ладно, меня вы забыли, бывает. Но свой талант, своё призвание, свою божью искру… Впрочем, простите, – спохватился он, заметив вспышку раздражения в её взгляде. – Вы являетесь народной артисткой России, лауреатом Государственной премии Варварой Самсоновой, по игре которой на сцене соскучились все театралы нашей замечательной губернии. Слава Мельпомене, вы найдены…
Как-то легко и сразу почувствовав себя знаменитой, бывшая пациентка дур
дурдома высоко взметнула свои разлётные брови и неотразимо улыбнулась – опять блеснула беломраморная крепость рекламных зубов с той особенной щербинкой, которой отмечены многие баловни в области культуры. Змеиный яд неодолимого тщеславия, приправленного особым женским соусом, проник в неё. Замерцали влажным блеском прекрасные глаза. Между чувственных и ещё свежих губ, сохранивших трогательную девичью выпуклость, прошмыгнула ящерица нескрываемого торжества, оставив свои хвостик в левом уголке. А красивые покатые плечи гордо распрямились. Но, не будучи настолько наивной, чтобы поддаться летучему гипнозу обольщенья, она быстро прихлопнула трезвой ладошкой рассудка почти сексуальный восторг греховного инстинкта, затрепыхавшегося попусту в душе, лишённой творческих витаминов. И холодно спросила:
- Оставим Мельпомену в покое. Как вы меня нашли?
- Случайно, Варвара Ивановна, – радостно вздохнул Карнаухов, расплющивая носком ботинка окурок. – Я хоть и неплохой сыскарь, но ваш след потерял. А недавно увидел вашу фотку в телепередаче «Жди меня»...
- Мою фотографию? – перебила его с беспокойством Самсонова, делая круглые глаза,– по Центральному телевидению? Как хоть я выглядела?
-Узнать вас было трудно, честно говоря. Ситцевый платочек до бровей, байковый халатик, лицо одинокой монашки. Но я вас узнал сразу. Остальное было делом техники.
- Ужас, – зябко передёрнула плечами Самсонова и насупила чёрно-бархат-ные брови, – кто меня снимал? Я ведь просила главврача не давать обо мне никуда никакой информации. Видимо, кто-то щёлкнул мобильным телефоном. Тут у меня много завистниц и недоброжелателей. Даже среди медперсонала. Мечтают, чтобы я поскорей отсюда убралась. Один врач даже предлагал мне руку и сердце…
- Кто бы это ни был, я ему всё равно благодарен. И вся театральная публика нашего региона тоже, – усмехнулся Карнаухов и пружинисто поднялся, – давайте лучше погуляем. Не люблю сидеть на одном месте.
Они двинулись по дорожке, усыпанной сухим гравием. Параллельно тянулись живые изгороди колючих зацветающих кустарников, в центре курчавилась нежно-салатовая лужайка с обшарпанным постаментом без памятника. В прозрачном небе таяли сугробы зыбучих облаков, истекая к горизонту ручейками дымчатых полос. Во всем сквозила щемящая пора обновленья.
Однако весна не помешала чуткому уху сыщика уловить слабый хруст сухой ветки под чужими ногами. Вадим машинально оглянулся: взгляд по случайности сразу уткнулся в чёрное длинное дуло пистолета, выдвинутого из-за ствола старого тополя, к которому вплотную примыкали с двух сторон лохматые кустарники в белых лапках соцветий. Того, кто целился, видно не было – мешала ветка, унизанная клейкими хвостиками лопнувших почек, – но Карнаухов, продолжая в гипнотической паузе смотреть в чёрный глазок смерти, успел толкнуть Самсонову в плечо и крикнуть: «Ложись!». Варвара отшатнулась с выражением гнева, собираясь отчитать детектива за хамство. Но этого толчка хватило для её спасения: миновав намеченный затылок Самсоновой, пуля прошелестела, как змея в овсе, над левым ухом частного сыщика. Падая, он потащил за собой упитанное тело народной артистки, которая с маху плюхнулась на колени и протестующе крикнула: «Что вы себе позволяете, товарищ мент!». Вадим грубо схватил её за ворот халата и снова толкнул вперёд, за толстый комель ближайшего дерева. В ту же секунду вторая, а потом и третья пули звонко дзенькнули о гипсовый постамент.
Вадим разбойно свистнул, и вскоре донёсся шуршащий по гравию звук лёгкой обуви – очевидно, стрелявший убегал. Он не просматривался за высокой стеной зелёной изгороди. Намного подождав, Карнаухов смело бросился в погоню, наперерез стрелку, протаранив тяжёлым телом плотный колючий массив. Весь исцарапанный, очутился на соседней параллельной дорожке, наполовину покрытой мелким гравием, наполовину песком, утрамбованным до сального блеска. По этой дорожке должен был сейчас бежать стрелок. Но его и след простыл. Куда он мог так быстро скрыться?
В конце аллейки Вадим заметил женщину в больничном халате и в глухом намоте серого платка до бровей. Она сидела на скамейке, обхватив руками голову, качала ею из стороны в сторону и тихо подвывала. Карнаухов подбежал к ней и спросил, не видела ли она постороннего мужчину с большим пистолетом в руке. У пациентки дурдома были заполонённые глаза и дебильно скошенный слюнявый рот. Она была немой: что-то утробно промычала в ответ, тыча пальцем в сторону железных ворот, а потом показала на свою голову, давая понять, что бандит и её ударил чем-то по темечку.
Карнаухов устремился к главным воротам, выскочил на тесную парковочную площадку, где стояли несколько иномарок без затонированных стёкол, и заглянул в каждый салон – все были пусты. Вспомнил также, что в течение десяти последних минут он вообще не слышал шума отъезжающей машины. И даже проезжающей – место было пустынное.
Весьма озадаченный, Вадим повернул назад и увидел, что странная немая тоже куда-то испарилась. Возможно, убежала в свою палату, и забилась под койку от страха. Он спросил о ней у Самсоновой, поскуливавшей на резной скамье недалеко от скособоченных дверей женского отделения, но та заверила, что ни одной немой у них в больнице нет, да и никто мимо неё в радиусе пятидесяти метров не пробегал. Карнаухову захотелось выругаться. Неужто мнимая больная и была тем стрелком? Сунула пистолет с глушителем в широкие складки длинного халата и притворилась дебилкой – ещё одна артист-ка. Но всё же: где она и куда ускользнула? Не провалилась же сквозь землю.
- Кого из нас хотели убить? – спросила бледная Самсонова, потирая ушибленные при падении круглые глянцевые колени, немного смущавшие ожесточённого сыщика.
- Вас, конечно. И меня заодно как свидетеля, – буркнул он, стискивая губами сигарету. – Видно, кто-то еще узнал вас на снимке в той телепередаче. Кому-то вы очень не нравитесь.
- Но кому надо меня убивать? – Изумилась Самсонова.
- Давайте поищем мотив, – садиться Карнаухов не стал, чтобы иметь обзор территории психушки. Только поставил одну ногу на край скамьи и облокотился на колено. – Не думаю, что на такое способен кто-нибудь из ваших завистливых коллег по сцене. Для этого у них кишка тонка. Пушка с глушителем может говорить лишь об одном: вы повязаны в больших деньгах и потому вас заказали.
- Да откуда они у меня? – протестующе засмеялась Варвара. – Я уже забыла, как деньги выглядят. Вот у моего мужа они, кажется, есть. Но я к ним не
имела никакого отношения. По-моему, я и прожила-то с ним всего ничего…
- Поздравляю: дыхание смерти благотворно отразилось на вашей памяти, – обрадовался Карнаухов. – Как говорят: клин клином…
- Возможно, – усмехнулась Самсонова, потирая пальцами виски. – У меня и впрямь вышибло от страха кое-какие пробочки. Я вспомнила, например, дворянскую усадьбу, дом с флигелями, пруд, даже представила внешний вид театра, в котором играла. А вот близкие люди по-прежнему в тумане...
- Ничего, туман всё равно рассеется, – горячо обнадежил Вадим, снова закуривая от волненья. – Итак, мы нащупали единственно реальную версию: это наследство. Версия банальнейшая в мировой практике, но самая убедительная, особенно в вашем случае...
- Постоите, – непонимающе заморгала Самсонова. – Но это значит, что мой муж...
- К сожалению, да, неповторимая Варвара Ивановна, – Карнаухов в знак сочувствия слегка опустил голову. – Ваш муж, Альберт Михайлович Бейсов, бывший директор спиртзавода и потомственный дворянин, недавно скончался. Приношу вам свои соболезнования. Кое-что приятное он оставил вам в своём завещании, Я краем уха слышал. Но главным его условием является следующее: если в течение года со дня вашего исчезновения вы не вернётесь в усадьбу, то все движимое и недвижимое имущество переходит к родным детям завещателя, А если успеете попасть домой к сроку как законная вдова, то половина наследства переходит к вам, а это немало, поверьте. К тому же, возможны дополнительные сюрпризы в вашу пользу. Ведь Альберт Михайлович вас очень любил и человеком был непредсказуемым. Так что вы становитесь серьезной помехой...
- Для родственников мужа? По-моему, у него два сына… – поморщилась Самсонова, чувствуя, что ей впервые за последнее время захотелось покурить.
- Совершенно верно. И ещё есть дочка, два внука и внучка. А в придачу две очень непростые невестки, которым палец в рот не клади. Между прочим, завещание вступает в силу через месяц.
- Стоит ли мне тогда возвращаться на собственную казнь? - в сердцах воскликнула Самсонова. – В конце концов, плевать на это наследство, жизнь дороже. Уж лучше я останусь в психушке.
- Здесь они быстрей вас достанут. Зайдёт сестричка в белом халате, якобы из новеньких, со шприцем в руках, и вы навсегда заснёте. А там они побоятся. Слишком обнажится мотив. Следователь основательно прокачает каждого. Да и я буду поблизости, – Вадим твёрдо взглянул в опечаленные глаза Варвары, вливая в них каплю уверенности и надёжности.
- Может, вы и правы, – обречённо вздохнула она и внимательно посмотрела на Карнаухова. – А почему вы ушли из прокуратуры в частные сыщики? Более доходное место?
- Какое там, – Вадим махнул рукой с примесью раздражения. – За аренду не могу расплатиться. Дело в том, что я погорел на одном местном мафиози. Впрочем, расскажу в другой раз. Сейчас тошно…
- А не кажется ли вам, уважаемый Вадим Петрович, что это на вас покушались? – сузила и без того миндалевидные глаза Самсонова.
- Да зачем им за мной сюда ехать?! – рассмеялся Карнаухов, но смех его был несколько зыбкий. – Оставим на время мотивы и займёмся другим, не менее важным делом. Попробуем найти хоть одну гильзу или пулю, хотя шансов очень мало. Но я надеюсь на вас, на ваши острые глаза, колдуньи...

2. ЖИВЫЕ И МЁРТВЫЕ РОДОВОГО ГНЕЗДА

1. Всюду деньги, господа!

Воскресным утром порочного мая, когда хочется большой любви, наши герои прибыли в губернский город N. Выйдя из вагона, детектив позвонил дочери на её мобильный телефон – хотел, чтобы она подогнала к вокзалу его «десятку», – но ему ответили, что абонент временно недоступен и находится вне зоны действия сети. «Ничего себе, – удивился Вадим, – куда она запропастилась, обезьянка?» Отцовские чувства немного разогрели его. Пришлось брать маршрутное такси.
К популярному в области селу Старая Бесовка, которое недавним постановлением гордумы стало входить в городскую черту, подъехали к полудню. Угрюмый водила бесцеремонно высадил их на вершине пологого спуска и умчался в сторону соседней деревушки Зверёвка. Они побрели по горячему асфальтовому серпантину вниз.
Сельцо высилось на предпоследней террасе берегового обрыва, под которым кудрявились в молочно-белой кипени садовые участки. Вознесённая над холмом одноглавая церквушка Пречистой Девы сразу бросалась в глаза непорочным сиянием своего старинного купольного креста с медным голубем на вершине. Тусклыми опятами прятались в свежей зелени потемневшие избы. В центре села, на изгибе пыльной дороги, застыл тяжёлым бомбардировщиком мощный усадебный дом с двумя низкими крылами кирпичного пристроя. Попадавшиеся навстречу селяне срывали с головы фуражки и кланялись Варваре, словно доброй помещице. Перед этим, правда, слегка застывали в недоумении: ведь по округе ходила упорная молва, будто покойный «барин» Бейсов угробил свою красавицу жену, которая была моложе его почти на четверть века.
Несколько гектаров живописной площади, занятой под усадьбу, были огорожены высокой сеткой, выкрашенной голубеньким ультрамарином. Асфальтовая дорожка вела к массивным бетонным столбам железных ворот, с вершины которых пучеглазо взирали в ленивом оскале гипсовые морды львов. Именно эти причудливые изваяния, а не величие окружающей природы, про-
извели дополнительную встряску в рыхлой памяти Варвары.
С весёлым узнаванием она рассмеялась: «Вот моя деревня, вот мой дом родной», Карнаухов нажал на утопленные кнопочки домофона, и вскоре в динамике пророкотало: «Кого там черти принесли?» Вадим усмехнулся, прокашлялся и, сгустив голос, возвестил с ехидной торжественностью, что при-были народная артистка России Варвара Самсонова и её личный адвокат Карнаухов. Чёрный кругляшок домофона будто превратился в раскрытый от страха человеческий рот. Пауза затягивалась до неприличия. На деревянной резной терраске мелькнула вальяжная фигура Олега Альбертовича, старшего сына Бейсова. Олег долго всматривался в квадратные прорези сетки, прикрывшись ладонью от солнца. Убедившись, что глаза не врут, юркнул обрат-но в дом. И вскоре в правой створке автоматических ворот глухо щелкнуло. Затем скрипнула и медленно отпочковалась малоприметная дверца.
Справа от бурой дорожки, словно присыпанной измельчённым кирпичом, кинжально вспыхнул небольшой пруд с белым мостиком, выгнутым, как лебединая шея. Перед ним тянулись низкие пристройки каменных гаражей и бревенчатой конюшни. Слева сквозила липовая аллейка, прорезавшая старый сад, облитый густыми оливками отцветающих вишен. Сладковато-траурный дух сирени и черёмухи, поваливший из фиолетово-сиреневой глубины сада, таил в себе больше тревоги, чем надежды.
Главное же здание усадьбы тоже давило на душу угрюмой тяжестью, которую не облегчали ни четырёхколонный изящный портик, увенчанный декоративным фронтоном, ни весёлый полукруглый флигелёк, угнездившийся чуть в стороне, ни большая цветочная клумба, разбитая на том самом месте, которое больше века назад объезжали богатые кареты и останавливались у ступеней роскошного портика.
Варвара со жгучим интересом присматривалась ко всему.
Наконец вошли в столовую. За округлым дубовым столом собралось всё семейство. В благовонном воздухе изысканной кулинарии повисла гоголевской силы пауза, обострённая тремя обстоятельствами. Та, которую с тайной отрадой уже похоронили, оказалась живой. А в связи с этим наследные дела окончательно запутаются. Последнее обстоятельство, добившее присутствующих женщин, – вдова выглядела более впечатляюще, чем прежде: жемчужно-серое шёлковое платье, в котором она исчезла на целый год, по-прежнему облегало её чувственное тело; на точёных ножках красовались синие, с яркими застёжками, лакированные туфельки; величественную посадку головы, обрамлённую волнистым каскадом чёрных волос, увенчивала царственной тиарой затейливая лиловая шляпка, а на лице, не только не испорченном, а даже облагороженном больницей, сияли ночными звёздами магнетические глаза, легко подчинявшие своей власти. Можно было понять тех, у кого в пальцах застыли столовые приборы.
От горячего борща с молодой бараниной Самсонова отказалась, но овощ-
ное консоме из помидоров, с оливковым маслом и сухариками, а также телятину по-тулузски в соуснике, выложенную грибами и петрушкой, энергично одобрила. Карнаухов ничего не забраковал и накинулся на всё сразу, усилен-но работая крепкими челюстями. От пережитых дорожных волнений и забот, которые только сейчас отпустили, он дико устал и проголодался. Но когда Александр, младший сын Бейсова, которого близкие называли Алексом, неожиданно спросил: «Ну, как доехали? Без приключений?», ему почудился в вопросе некий подвох. Он задержал возле рта мельхиоровую ложку с борщом и взглянул искоса на Алекса. Для чего был задан такой вопрос, если в душе у этого скользкого наследничка таится совсем другое? Вряд ли он спросил из дежурной вежливости. Хотя на заказчика преступления он не тянет.
Карнаухов удивляло и то, что ни один из домочадцев не поинтересовался, что же произошло с Варварой Ивановной, и где она всё это время пропадала – значит, знали. Тогда почему встретили её с таким изумленьем, похожим на ненависть?
Словно угадав его мысли такой вопрос задала, наконец, Лариса, жена Алекса, привлекательная дамочка, жеманно поджимавшая морковного цвета губки. С весёлой дерзостью, озадачившей домочадцев, Варвара откровенно рассказала обо всём, что с ней приключилось – умолчала лишь о покушении на них в скверике больницы, Вадим вдруг подумал, что зря она делится такой информацией. У кого-то из наследников, наверняка, мелькнула в порочных извилинах идея получить официальную справку из психлечебницы: мол, вдова покойного мужа, по сути, сумасшедшая, недееспособная, нуждается в опеке и не может принимать участия в дележе наследства. После очередной насыщенной паузы подала, наконец, голос и Вера Бейсова. Ткнув указательным пальчиком в дужку больших красноватых очков, как у горнолыжников, и одновременно морщиня перевёрнутую запятую вздёрнутого носика, она произнесла на выдохе с наивным изумленьем, в котором проскользнула жалость:
- Выходит, Варвара Ивановна, вы никого из нас не помните?
Все члены семейства опять напряглись и пристально вгляделись в невозмутимое лицо Самсоновой, выискивая в нём следы опасной болезни. Варвара не выдержала и звонко рассмеялась, догадавшись, куда они клонят.
- Ну почему же, – бросила она сквозь смех. – Байкала, например, я сразу узнала.
- Очень остроумно, – фыркнула с обидой Полина, жена Олега.
Не глядя на неё, Самсонова спросила с подчёркнутым равнодушием:
- А ты всё ещё малюешь или забросила это бесполезное дело?
То был искусный укол в самую болезненную точку. Честолюбивая бесталанная художница вспыхнула, словно к ней, выделявшей углерод тщеславия, поднесли огонёк спички. Она сделала порывистое движение, словно собиралась выбежать из столовой или ударить Самсонову. Но сумела взять себя в руки и огрызнулась:
- Не твое дело, чёрная вдова. Своими картинами я никому вреда не приношу. В отличие от некоторых лицедеев, которым, удаются лишь роли злобных преступниц и потаскух.
Нанеся ответный укол, ничуть не ранивший Варю, а только приятно пощекотавший, Полина с победным отмщением вскинула острый подбородок и одёрнула яркий кашемировый пуловер, расшитый сверкавшими стразами. Её родная сестра насмешливо поджала рельефно очерченные губы. Варвара вполне искренне рассмеялась, довольная тем, что глухая стена памяти уже вся в трещинах и скоро рухнет. Но некоторые домочадцы поняли по-своему этот неадекватный смех: он вызвал у них счастливые надежды, что с головой у неё и впрямь не всё в порядке.
- Вы, наверное, в курсе о завещании моего отца, Варвара Ивановна? – быстро спросил Олег, желая разрядить накалявшуюся обстановку и скорей перейти к главному.
- Меня уже немного просветили, в общих чертах, – нахмурилась Самсонова, недовольная вопросом, который опять вернул её к недавнему страху за свою жизнь. – Я только одного не понимаю: как можно поделить на всех такую усадьбу? Будем считать по квадратным метрам и прочертим границу мелом по паркету, а на земле проведём межу?
- Тебя лишь это беспокоит? – произнесла Лариса резким тоном, граничившим с возмущением. – Я-то думала, что тебя как благородную женщину… – в этом месте она невольно поперхнулась, – смутила, прежде всего, откровенная несправедливость этого издевательского завещания. Согласись, что родные дети и внуки покойного, которые ничего плохого ему не сделали, а даже любили его, заслуживали большего…
- Может быть, – сухо согласилась Варвара.
- В сущности, отец не оставил нам ни одной живой копейки. Сплошные деревья, священные камни родового поместья и натуральные привидения, которые шастают ночами по дому, как по гостинице, – воскликнул окрылённый Алик с каким-то судорожным захлёбом. – На всё это он велел нам молиться и беречь для правнуков. А заветная валюта, которой он постоянно нас искушал, оказалась блефом…
- Хочешь сказать, что у него на сберкнижке вообще не было денег? – усмехнулась Самсонова, и эту усмешку снова сочли подозрительной.
- В том-то и дело, что до завещания они там были! Мы добились, чтобы нам рассекретили тайны его вклада. Так вот, на валютном счету нашего батяни в солидном банке лежало около ста тысяч долларов. Представляешь? Для нашей нищей губернии это приличная сумма. За неделю до своей смерти отец снял её, и... – Олег развёл руками, выдавливая жалкую улыбку.
- Я уверена, что у него на стороне есть ещё одна семья, неофициальная, так
сказать, которую он решил осчастливить. Может, он тебе, Варька, доверился
по пьяни насчёт нее? Вспомни, – требовательным тоном попросила Лариса,
закуривая длинную тонкую пахитоску.
- Отвяжитесь от меня со всякой дрянью, – процедила Самсонова с ленивой злобой, от которой побежали мурашки по телу. Ведь и раньше весь дом побаивался её, считая ведьмой, способной запросто напустить порчу.
- Я думаю, он прихватил баксы в свой склеп. Верил, что и на том свете будет богатым, – угрюмо сострила Полина, тоже закуривая.
Приглядевшись к каждому члену усадебного семейства, молчавший всё это время Карнаухов пришёл к мысли, что никто из них даже приблизительно не тянет не только на киллера, но и на заказчика покушения: и в силу слабого характера, и по причине отсутствия денег, которые надо заплатить исполнителю. Кто же тогда на них покушался? Отставив этот вопрос в сторону, поскольку словесная бодяга за столом начала его раздражать, он попросил Олега Альбертовича показать ему как адвокату, защищающему интересы г-жи Самсоновой, копию с оригинала посмертного завещания, заверенного нотариусом, а иначе этому глупому беспредметному разговору не будет конца. «Вам ведь нужно собирать целый пакет документов на право унаследования». Все наконец снова взглянули на Вадима и почти одновременно поняли, что глав-ный их враг, по сути, не столько Самсонова, которой вроде бы всё по фигу, а этот мужиковатый бескомпромиссный адвокатишко, который приложил за-чем-то столько усилий, чтобы разыскать в отдалённом дурдоме вдову их отца и свёкра. С чего бы это? Какую цель он преследовал? Для чего ему надо было разрушить все их планы и мечты? Старший сын покойного хозяина нехотя и с шумом поднялся из-за стола, принёс стандартный лист плотной бумаги и небрежно вручил Карнаухову: «Более нелепое завещание трудно придумать. А если бы мы не настояли, он бы, кажется, и такого не написал».
Вадим бросил на него удивлённый взгляд и углубился в изучение документа. Но изучать особо было нечего. Завещание действительно было составлено так странно и неряшливо, словно покойный Бейсов не придавал ему никакого значения, а составил для отписки, чтобы родные не приставали. И всё же во всей этой мешанине угадывался некий замысел: усадьбу продать невозможно, если не договориться между собой. Бывший глава семейства, словно, был заранее уверен, что пропавшая жена вернётся и не даст детям разлететься из родного гнезда. А этого он и при жизни боялся. Но откуда у него была такая неистребимая надежда, что Варвара возвратится в усадьбу в нужный срок?
Карнаухов свернул листок вчетверо и протянул его Самсоновой.
- М-да… Темна вода во облацех. А теперь вернёмся к вопросу, который в самом начале задала Варвара Ивановна, – предложил он, прихлёбывая горячий кофе с отсутствующим видом.
- А что за вопрос? Я уже запамятовала, – вскинулась Лариса, быту Лорхен.
- Повторяю, – в голосе Самсоновой неожиданно прорвалась проповедническая нотка, заставившая всех опять насторожиться. – Всякое царство, раз-делившееся само в себе, опустеет, и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит. Пора бы вам знать эти известные библейские истины.
Все сидящие за столом в который раз незаметно переглянулись, но на этот раз ещё и поёжились от сурового лица и гневного голоса новой хозяйки усадьбы. Олег Бейсов отодвинул в сторону хрустальную вазочку с вишнёвым вареньем, обтёр губы розовой салфеткой и нашёл в себе силы твёрдо соприкоснуться с горячим и чуть насмешливым взглядом Вари.
- Отец тоже любил повторять эти стихи из евангелия от Матфея. Если вы их вспомнили, значит, скоро и всё остальное вспомните, – не без капли ехидства утешил Олег, он же Лёлик. – Однако, Библия Библией, а земная человеческая жизнь несколько иная субстанция, конкретная и жёсткая, без всякой притчи. Такая огромная недвижимость, как у нас, действительно не рождественский пирог и её не разрежешь на куски. Всё зависит от твоего волеизъявления, драгоценнейшая…
- Короче, ты мягко настаиваешь, чтобы я согласилась на продажу этой замечательной усадьбы? – и улыбке Варвары сквозило сомнительное очарование саламандры, пригревшейся на солнечном берегу.
- Пойми: для нас это единственный выход из создавшегося тупика. От этой дворянской роскоши нам тоже нет никакой выгоды. У нас просто нет денег, чтобы платить налоги и прочее за всю эту барско-родовую прихоть. Мы, трое прямых наследников, получаем обычную зарплату российских провинциальных служащих, а наши жёны и дети дохода вообще не имеют. Отец мечтал привязать нас к этой фамильной прелести. Мы имели глупость продать свои приватизированные квартиры, купить машины, без которых в распутицу сюда не доберёшься, и переехать в родное именье, ибо папаня сулил нам молочные реки и кисельные берега. А попали в красивую мышеловку…
- А где ты найдешь в нашей глуши такого же Лопахина, способного выложить миллионы за эту мышеловку с вишнёвым садом? – усмехнулась Самсонова. – Частному лицу это вряд ли по силам…
- Об этом не беспокойся, – радостно оживился Олег Бейсов, быстро пробегая сообщническим взглядом по таким же повеселевшим глазам домочадцев. – Со мной уже связывался посредник некоего мистера Икса и предлагал выкуп… – Олег кашлянул в кулак, подчеркивая солидность того, что сейчас сообщит. – А это двести пятьдесят тысяч долларов. Или семь с половиной миллионов деревянными. Думаю, сумма вполне нас устроит...
Отвыкшая от денег Самсонова, на которую сумма произвела впечатление, вытянула губы трубочкой, словно желая присвистнуть. Но Карнаухов отрезвил её своим замечанием:
- Не густо. А точнее, обдираловка. Вся усадьба с постройками и местоположением весит не менее половины миллиона баксов. Если не больше. Или тебе, Олег Альбертович, попался столичный проходимец, посчитавший тебя и вообще всех провинциалов, лохами, или ты что-то недоговариваешь…
- Ты хочешь сказать, Вадим Петрович, что я утаиваю настоящую сумму, то есть обманываю своих ближних? – очень натурально закипятился Олег Бейсов и даже слегка покраснел: то ли от возмущения, то ли от неловкости. – Я называю лишь чистую прибыль, не считая те неизбежные проценты, которые пойдут за услуги посреднику, блатному нотариусу, который выгодно оформит наш договор о купле-продаже, и прочее...
- Всё равно мало, – упрямился Карнаухов, понимая, что под «прочим» Олег имеет в виду себя: он явно ведёт двойную игру и повёл её с того момента, как узнал о неизлечимой болезни отца. – Не забывай, что усадьба находится в месте, уже объявленном всероссийской курортной зоной. Тут тебе все удовольствия жизни: удалённость от промышленных предприятий, уловистая рыбалка и отличный песчаный пляж, прекрасные грибные и ягодные места, а главное – целебные святые источники природной минеральной воды, которую хвалил ещё Пётр Первый. И до центра города не так уж далеко...
- Всё это так. Но больше никто не даёт и не даст! – воскликнул раздражённый Олег и даже попытался вскочить со стула с высокой спинкой, но лишь вцепился в деревянные подлокотники. – Варвара Ивановна права: платежеспособных Лопахиных у нас раз-два и обчёлся. Большинство из них с сомнительным прошлым и готовы обвести вокруг пальца.
- Вы меня познакомите с вашим посредником? Он меня очень заинтересовал,– настойчиво попросил Карнаухов, интуитивно почувствовав, что, кажется, попахивает верным следом, по которому надо идти, чтобы добраться до таинственного заказчика.
- Это исключено! Во всяком случае, до результатов сделки. Он потребовал полного инкогнито. И вообще, Вадим Петрович, не кажется ли вам, что вы переходите границы своей компетенции? – утончившийся от злости высокий голос Лёлика едва не перешёл на крик.
- Нет, не кажется, любезный Олег Альбертович. Таковы издержки моей работы. Причём, заметьте: с госпожи Самсоновой, чей сценический и человеческий талант я глубоко чту, я не возьму ни копейки.
- Очень глупо и подозрительно с вашей стороны, – саркастически выдала Полина, желая сокрушить одной шпилькой двух неприятелей. – Из всех претендентов на наследство только ваша клиентка останется в выигрыше в случае продажи усадьбы. А мы через год-два очутимся у разбитого корыта.
- Это почему? – по-детски удивилась Варвара, завороженная гигантскими, как ей казалось, деньгами.
- Не забывай, народная, что нам ещё нужно покупать квартиры и не где-нибудь вдали, за рекой, а желательно в центре, рядом с работой. А у нас цены хоть и не московские, но тоже кусаются, У нас растут дети. Моему Ваньке около шестнадцати, не за горами институт, далеко не бесплатный, а там любовь и свадьба, мечта о собственной хате. Со мной ведь никакая невестка не уживётся. Ты хоть Ваню-то моего не забыла? Вспомни, как проявляла к
нему материнские чувства. Любимый дедушка ни цента ему не оставил...
- Ваня? Прости, но, кажется, я его запамятовала, – Варвара вскинулась с
обострённым душевным напряжением. Что-то мягкое, нежное и не совсем чистое сдавило ей сердце и не отпускало, пока рюмка водки не заглушила эту непонятно вспыхнувшую боль. – А где же он сейчас, твой Ваня?
- Уехал в какой-то военно-спортивный лагерь. Скоро вернётся, – устало буркнула Полина, разглядывая на шершавой ладони правой руки сумбурную мозаику из несмываемых пятнышек от масляных красок. До обеда она торчала в своей мастерской, под которую приспособила одну из многочисленных клетушек подвального помещения, поскольку не являлась членом союза художников России, которым полагались мастерские по штату.
- Неужели вам не жалко покидать свой Эдем? – тихо спросила Варвара.
- Шутишь, землячка? – насмешливо фыркнула Лорхен, проведя ладонью по
горлу.– Нам эта коммуналка вот уже где, мы скоро возненавидим друг друга. Каждой семье хочется отдельного угла, а каждой женщине – быть хозяйкой своего дома. Хочется выйти на балкон или выглянуть в окно и увидеть нормальный современный двор, услышать шумы улиц, звон трамваев, насладиться звуками цивилизации. А тут: какие-то жуткие крики из леса, тоскливый собачий лай, угрюмая луна и домовые с привидениями по всем закоулкам...
- Сегодня в полночь, когда я пошла в туалет, опять увидела эту девицу, промелькнувшую на лестнице. Тебе тоже этот призрак знаком. Звали её Серафима, погубил её когда-то один из развратных предков твоего покойного мужа. А недавно вокруг усадьбы шастала другая девица в белом. Кухарка божилась, что Уто была душа Снальты, которую когда-то зарыли под церковью, – добавила Полина, передёрнув плечами.
- Ты чего побледнела, Варвара? – язвительно спросила Лорхен, поправляя широкий браслет из яркого пластика в силе 60-х, небрежно спадавший на тонкую кисть. – Нешто напугалась?
Самсонова действительно ощутила толчок под сердцем, колючий и жёсткий. Припомнилось роковое видение у храма, недалеко от метро, вызвавшее у неё почти эпилептический припадок, после которого она очутилась в жёлтом доме. Поэтому по щекам её растеклась бледность, будто их присыпали рисовой пудрой. В невероятной глубине памяти – не нынешней, а прошлой – померещилось опять нечто знакомое, пережитое в иной жизни. Кажется, я снова схожу с ума, подумала она с тоской и собрала волю в пучок.
- Хотелось бы выпить хорошего вина после обеда, – с натянутой улыбкой сказала Варя. – Завтра я обещаю дать свое решение.
- Замечательно! – суетливо оживился Олег Бейсов, потирая руки с влажным шелестом. – Я тоже, да мы все с удовольствием немного расслабимся. Кстати, вечером, после ужина, предлагаю обмыть воскрешение святой Варвары. Думаю, команда нашего семейного «Титаника» со мной согласится. Ты как, Верунчик? Не молчи, как валаамова ослица.
- Придёт время – заговорю, не остановишь, – тонко усмехнулась сестра,
прижимая к себе дочурку Лизоньку.

2. То сон был или явь?

После короткой вечеринки в честь возвращения Варвары Олег Бейсов про-водил её до флигеля. Уже стемнело, с реки потянуло болотной сыростью, и солнце раздавленной вишней скатилось за дом. Варя остановилась возле крыльца и сухо попрощалась с Олегом. Но тот не уходил, топтался и всем своим видом намекал, что не прочь зайти вместе с ней в заветную спаленку. По некоторым его сахаристым словечкам она догадалась, что он давно за ней приударяет, а нынешний вечер считает продолжением естественного волокитства. Сегодня за ужином он изрядно выпил и был до неприличия весел, решив, что склонил мачеху на свою сторону. Её испугало не донжуанство па-сынка – это дело понятное и простительное. Но что, если эти откровенные намёки являются не результатов выпитого вина и кобелиной породы Бейсовых, а некогда случившегося факта их интимной близости? Это было бы ещё одним неприятным открытием наряду с мучительной догадкой, что она по-рядком успела наследить в этом мире до того, как потеряла память. Наметанным оком Варя оглядела Лёлика: довольно опрятная вывеска бабьего угодника, светлые фланелевые брюки с лёгким напуском на английские штиблеты, полосатая кремовая рубашка с короткими рукавами, приятные волны импортного парфюма и свежего дыхания с полным набором безупречных зубов.
Казалось, если и был случайный грех, то винить себя особенно не стоит. Но ей вдруг от одного предположения стало противно и гадко. Причём так, что она не знала: радоваться ли ей новому качеству души, открывшей для себя иные критерии жизни, или наслаждаться неотвязными муками совести.
Поразмыслив, она спросила:
- Я разве с тобой спала до амнезии?
Олег снова заиграл арахисовыми глазками, издал несколько мурлыкающих звуков и неопределённо пошевелил в воздухе растопыренными пальчиками.
- Ты как-то прозаично называешь это, Варенька.
Она задержала его движение выброшенной вперёд ладонью, которая утонула в бабьей пухлости его груди.
- Запомни, Лёлик: между нами ничего не было, и быть не могло.
Варвара поправила на груди чёрную камею из кружева и бусин и с надменным величием взошла на крыльцо.
Флигель был двухэтажный, с балконом, увитым плодом; в нижнем помещении плавали причудливые фиолетовые тени и угнетал нежилой пыльный дух. Днём, когда Олег показал ей комнату-спальню, которую муж хранил в неприкосновенности со дня её исчезновения и следил за тем, чтобы горничная ничего не переставляла, она не испытывала особою страха. С весёлым любопытством осматривала свой прежний уголок и каждую вещь в ней: всякие баночки с кремами, притирания и румяна, щипчики для завивки ресниц, набор черепаховых гребешков, плоские коробочки с импортной тушью; гладила и ощупывала какую-нибудь фарфоровую статуэтку амазонки в боевых доспехах на полуобнажённом теле, серебряную шкатулку с драгоценностями, откуда наверняка многое исчезло после смерти Альберта. Она старалась проникнуться очарованием своего прошлого беззаботного мирка. После убогой больничной палаты её поразила изысканная роскошь комнаты, но ещё больше то, что к этой роскоши она мгновенно привыкла, как рыбка из тухлого пруда – к чистой воде. Открыв высокий, карельской берёзы, шкаф с витиеватой инкрустацией по краям, она ахнула от модного разнообразия дорогих платьев из крепкого натурального шёлка, костюмов и обуви из столичных шопов и бутиков: «Версаче», «Боско де Чильеджи», «Бали шоп» – на пример-ку каждого платья и костюма уходило минут десять. И, когда кончила вер-теться возле высокого зеркала, обрамлённого овальной бронзовой рамой елизаветинского пошиба, позвали к ужину по внутреннему телефону.
Теперь же дневная радость показалась ей блажью. Надвигалось нечто тревожное, как пыльные полосы туч на горизонте. Она это остро чувствовала. Ей сделалось по-детски страшно. На секунду мелькнула досада, что прогнала Лёлика, похотливого бычка, – пускай бы проводил её до комнаты и посидел немного. Не включая свет, прошла на балкон, вдохнула горький запах тёмно-го сада, окинула угрюмую громаду особняка, резко очерченного каждой башенкой на фоне малинового заката, проследила за стремительно уходящей вниз, к дальнему берегу, лилово-черничной плоскостью неба и вдруг ощутила как наитие, что не только эта ночь, но и многое в будущем потребует от неё особого мужества. «Если я – это не я, то кто я?» – снова подумала она и вернулась в комнату. Зажгла все огни, посмотрела на себя в зеркало и выпила таблетку снотворного. Затем закрыла дверь на защёлку, сменила вечернее платье на ночную сорочку и, оставив свет в комнате, юркнула в постель, которая окутала шёлковым шуршащим бельём и запахом земляничного мыла.
Варя не знала, в какой момент её вдруг позвали из глубины ночи. Но с холодным вздрогом почувствовала, что в комнате кто-то есть. Она догадывалась, что не надо бы просыпаться и тем более открывать глаза, но это оказалось выше её сил. В спальне стояла густая мгла, хотя должно быть светло. Она медленно опустила ноги на мохнатый ковёр и направилась к выключателю на противоположной стене. Не дойдя, резко обернулась на чьё-то присутствие. Потом увидела себя в зеркале: белая льняная рубаха до пят, смутно белеющие лодыжки, те же черты красивого молодого лица, как бы струящиеся на водной ряби, но обрамлённые почему-то седыми прядями. От расплывчатых линий фигуры исходило тонкое серебристое сияние. Варвара замерла и пристально вгляделась в себя. Поморгала ресницами, желая проснуться, и вдруг поняла, что это не её лицо, потому что зеркало находится в другом углу комнаты, возле платяного шкафа, а перед ней маячит в лиловом сумраке далёкое родное существо, которого она почему-то не боится, хотя и ощущает давнюю незатухающую вину.
- Это ты, Снальта? – тихо спросила она.
«Я рада, сестричка, что ты меня вспомнила. Ведь мы не виделись столько веков».
Голоса Варя не слышала, но понимала всё, что ей хотел внушить призрак.
- Это по твоей милости я угодила в сумасшедший дом?
«Сожалею, но вины моей тут нет. Видимо, совесть взбунтовалась. Она ведь от нас не зависит».
- Мне было видение возле храма у метро, это всё – правда?
«Иначе бы я к тебе не пришла, сестричка. Но не нам решать: твой ли это грех или моя кара небесная. Всё в руках божьих. Проводи меня до временной пристани. Скоро от тебя будет зависеть, воплощусь ли я на земле или нет. Важна не столько молитва, как долгий путь к ней».
Самсонова нехотя подчинилась. Странная гостья легко просочилась сквозь толщу дверей, а Варе пришлось открывать железную защёлку и при этом услышать явственный тонкий скрип дверных петель – пугающая догадка, что она не спит. Эту догадку подтвердила скрипнувшая боковая калитка на входных воротах, когда Варя ткнула палец в чёрную кнопочку возле горевшей крохотной лампочки с внутренней стороны ворот. Они вышли за усадьбу и направились узкой тропинкой через берёзовую рощу в сторону темнеющего на холме однокупольного храма с пульсирующими лимонно-красными линиями общего рисунка по багрово-чёрному холсту горизонта. Варя удивлялась тому, как свободно шагать ей рядом со скользящим по росистой траве призраком сводной сестры. По ходу полюбопытствовала, не она ли застращала домочадцев усадебного дома своими ночными блужданиями. Но Снальта передала ей, что впервые пересекла границу усадьбы, потому что было раз-решение, а внутри дома живёт дух несчастной девушки, которая во имя иллюзорной чести брата совершила грех и теперь нигде не найдёт себе места.
Они стояли под тёплым моросящим дождём возле церковной ограды, но внутрь не могли зайти – даже призраку что-то мешало переступить за черту притвора. Почти круглая, лишь надкусанная с одного боку спелая дыня луны золотила синюю луковку купола и медный крест с голубем на нём, а песчаную дорожку к паперти покрывала матовым старинным серебром. Будто перехватив суетный вопрос Варвары, Снальта, молча, ответила: пока не вернётся в храм её икона, она не может войти в него, хотя так соскучилась, поэтому ты, сестричка должна, постараться найти икону, спрятанную где-то внутри усадьбы, так что она, Снальта ещё и с этой просьбой к ней явилась. Варя с беспокойством взглянула на призрак, от которого начало исходить золотистое свечение как знак усиленного внутреннего напряжения – его Варвара и сама ощутила как глубокую непонятную боль.
Ей даже захотелось поскорей уйти отсюда. Дух Снальты, видимо, тоже стал тяготиться тем же.
Они спустились к подошве холма с другой стороны церкви – вскоре во мраке ощерился чёрный зев сломанных кладбищенских ворот.
Варя замерла, поняв, что дальше ей идти нельзя. И вняла неозвученному: ей будет дан подарок-соблазн, он даётся всем в виде того или иного плода с – разных деревьев, и в её власти не перепутать плод, ибо Всевышний даёт вы-бор, но не искушение. Потом зыбкий силуэт призрака поплыл белой лебедью настоящего в вечное, опустился на один из холмиков с большим крестом из металлических труб, и земля втянула её в себя, как дымчатые струи дождя.
Очнулась Варя в собственной кровати, и первой мыслью было: слава богу, это сон! Но тотчас удивилась, что лежит поверх атласного одеяла. Вчера она выпила немного и помнит, что закуталась с головой, как в детстве, когда было страшно. Приподнялась на локтях и обомлела: ноги были по щиколотку в грязи. Она побледнела, зачем-то бросилась на балкон, словно хотела догнать улетевший сон, а потом метнулась к двери, которая была не заперта, хотя она запирала её. Выбежала во двор: брезжил пустынный рассвет, Байкал похрапывал в своей будке, от пруда курился белёсый туман. Если не сон, то когда она успела выспаться и откуда такие силы? Варя заметалась в панике, стараясь хоть в чём-нибудь утвердиться. Но открытая боковая калитка входных ворот снова подвесила её между небом и землей. Выручило забытое конское ржание. Она кинулась на этот спасительный зов, отодвинула щеколду и от-крыла тесовые воротца конюшни. В нос ударила терпкая и сладкая вонь лошадиного пота, перемешанная с запахом прелого сена. Шагнула в фиолетовую глубь денника и заметила волнующий изгиб конской шеи. Тихо позвала: «Звёздочка, это ты?». Лошадь приветственно всхрапнула, закивала головой и забила передними копытами по устланному соломой полу. Варя подошла к ней и ласково обняла за пахучую шею. Тут же пришло решение: сняла с крюка на дощатой стене добротное кожаное седло, взнуздала кобылку и вывела из конюшни. Потом открыла входные ворота и, с невесть откуда взявшейся сноровкой, вскочила в седло. Гнедая слегка осела, будто за год потеряла былые привычки, затем привстала на дыбы и с радостным ржаньем вылетела из усадьбы. Варя взяла в левую руку поводья, а согнутые в колечко пальцы правой сунула в рот – озорной свист взбаламутил сонное болото сельской тишины, во многих дворах забрехали собаки, закричали сдуру петухи.
Возле кладбищенских ворот Варя сразу увидела свои босые следы на под-сохшей после дождя почве. В том, что это были её следы, она уже не сомневалась: формы её ступней точно совпали с глубокими глинистыми отпечатка-ми. Да, здесь они расстались в том лунатическом полусне-полуяви. Или эта встреча происходила внутри неё, а следы на земле – случайность? Она повела Звёздочку за поводья вглубь погоста. Нужный холмик нашла сразу, на отшибе. Над широкой дощатой оградкой возвышался чёрный трубчатый крест, к которому была припаяна металлическая рамка с вставленным компьютерным текстом: «Крест-памятник девушке Снальте (по крещении Наталья), которая принесла себя в жертву при строительстве храма Пречистой Девы в канун За-говения, после святой Троицы. Она была замурована под фундаментом церковного здания, приняв мученическую смерть. Память о невинной жертве во искупление грехов ближних и всех односельчан будет жить в сердцах людей, пока будет жива сама Старая Бесовка». Варя попыталась пробиться к подземным глубинам памяти, чтобы выудить хотя бы одну сценку из прошлого, но пробилась лишь к чистым водам сердца, охваченного состраданьем. Бедная сестричка! Зачем она это сделала? Неужто из-за неё, Улиты? Вряд ли. Но стоит ли воскрешать в себе эту загадочную Улиту или похоронить её навсегда, как похоронила себя Снальта? Да и какое она теперь имеет к ней отношение, будучи в новом теле? Она хотела осенить себя мелким крестом, но опять ей не дала этого сделать онемевшая правая рука – нешто она, Варя, такая нечистая? С тяжёлым сердцем направилась к семейному склепу. Возвышался он неподалеку от святых мощей Снальты. Издали напоминал бетонный воздухоотвод большого подземного бункера или огромный перископ подводной лодки, чудом застрявшей в плодоносных степях древних булгар.
Из деревянной оградки соседней могилы неожиданно выскочил всклокоченный мужик с лицом летучей мыши и долго протирал гнойные глаза, изумлённо пялясь на жгучую красавицу в светлой ночной сорочке. Но привыкший ко всему, Васька Маркелов не убоялся рассветного призрака и не убежал, а повёл себя странно: принялся яростно мычать и жестикулировать, ткнул жёлтый палец в сияющие буквы покойника А. М. Бейсова, сложил крестом руки и как бы отрицательно задёргал головой в стороны, будто не соглашался с чем-то или боялся поверить. Варя попыталась его понять, переспрашивала, но в ответ Васька только мычал, надувая жилы на тонкой шее. Однако по дикому клятвенному взгляду сельского дурачка и по негодующим жестам она догадалась, что он знает какую-то странную тайну об этом захоронении.

4. ЗАГАДКИ ХРАМА МЕЛЬПОМЕНЫ

На парковочной площадке драмтеатра Варя захлопнула дверцу «Мицубиси-Паджеро», ещё раз восхитилась изящными линиями авто и уже направилась к стеклянным дверям центрального входа, когда неуклюжее здание напротив театра заставило её оглянуться, а затем и властно поманило к себе. Осматривая дом, она щупала чуткими пальцами массивный цоколь и проникалась смутным волненьем. Но священные камни молодости ничего не пробудили в её капризной памяти, кроме невнятной тоски. Они лишь натолкнули на мысль проникнуть в театр через чёрный боковой вход, откуда вышли рабочие сцены с фрагментами какой-то декорации на плечах. Варя воспротивилась возможности шумной встречи с коллегами – боялась, что никого из них не узнает и будет весьма неловко. Она подумала, что в театре должны висеть фотопортреты актёров труппы – не удастся ли хотя бы по ним кого-нибудь вспомнить? Но благополучно добравшись до фойе, с тоской поняла, что ни одно лицо на отделанных мраморной крошкой стенах ни о чём ей не говорит. Кроме, пожалуй, одного, обозначенного красным шрифтом как заслуженная артистка России Вероника Янко. Что-то в этом каверзном лице нашло слабый отклик в душе Варвары, и она постаралась запомнить его вместе с фамилией.
Стараясь держаться поближе к пальмовидным растениям в деревянных ка-душках, призванных освежить дохлый дизайн фойе, она двинулась в направлении указательным стрелок на табличках вдоль стен и вскоре оказалась в партере зрительного зала. Торжественные ряды вычурных стульев-кресел с бордовой бархатной обивкой, особый воздух зала, пропитанный грёзами идеальных миров, магнетическое мерцание сцены, этого кривого зеркала искусства как опасного двойника жизни, взволновали Самсонову до лёгкой спазмы в сердце, настроили на волну новых надежд. Да, это её родная стихия, упоительная мастерская перевоплощения, культовое капище мирового лицедейства, которое сродни таинству древних шаманов. Может, и прав главврач псих-больницы, окрестившие её мультиплеткой – так американские психологи называют людей, в которых находят убежище духи других личностей. Её мнимую причастность к загадочной истории Снальты-Улиты он отнёс к катего-рии «ЗМП» как заболевание множественными персоналиями. Ведь на этой сцене Варвара всякий раз открывала свою душу разным бездонным сущнос-тям, заключённым в ролях, в текстах, которые временно, а подчас и надолго овладевали ее сознанием, подчиняли себе и питались ею, словно вампиры.
Самсонова спустилась в зал, прочла между рядам и через боковой вход вышла в узкий коридорчик, пестревший множеством дверей в гримерные. На одной из них прочла: «Засл. арт-ка Л. Цыплакова и Засл. арт-ка В.Янко». Ни на что не надеясь, дёрнула за медную ручку в форме шара, и дверь открылась. Сперва Варя столкнулась со сладковато-пряными волнующими запахами грима, уж потом с заполошенными глазами Вероники, которые, возможно, впервые не солгали и честно отразили всю сложную гамму её чувств. Видимо, их неподконтрольность испугала Янко больше, чем явление пропавшей подруги, и профессиональная пружинка сработала тотчас: она с привычным мастерством радостно вскрикнула, почти взвизгнула и с растопыренными руками вскочила навстречу Варе с розового полудиванчика, эффектно отражаясь во всех зеркалах в своем малиновом платье и коротком пиджачке из точкой джинсовой ткани, украшенном вышивкой.
- Варька! Чертовка! Колдунья! Где пропадала? Мы уже обыскались…
Когда она прижималась к груди, а потом к щеке, Варвара не шелохнулась, хотя тоже отразила подобие радости, на всякий случай. В жизни Вероника выглядела хуже и старше, чем на фотографии. Постоянное пользование гри-мом не проходит даром ни для одной кожи, а у Янко она была плохая ещё с юности, для Вари же вынужденный отдых длиною в год пошёл на пользу: её
кожа была шелковистой и свежей, сильно омолаживая лицо. Вероника отме-тила это вслух, в преувеличенных тонах, но прорвавшуюся в голосе резкую зависть не сумела замаскировать. (Не будем засорять наш рассказ тем баналь-ным словесным мусором, от которых пухнут любые встречи двух подруг пос-ле долгой разлуки, ибо не только читать, но и слушать это невозможно). Вар-вара неспешно поведала о том, что с ней приключилось, опустив лишь факты, связанные с видением и с покушением. Не назвала она и фамилию своего спасителя, а также его профессию, хотя это заинтересовало Веронику в пер-вую очередь, как бы, между прочим, Варвара спросила:
- Неужели в театре никто не видел телепередачу «Жди меня»? Могли бы если не приехать, то хотя бы написать в редакцию. А то даже обидно...
- Да когда нам «ящик» смотреть! Будто сама не знаешь! Мы в это время все на сцене, – с излишнем нервозностью воскликнула Янко, и в её лице опять промелькнуло что-то обманчиво-лисье.
В эту секунду душевного замешательства бывшей подруги слишком мно-гое приоткрылось для Самсоновой, чей ясновидческий дар лишь обострился за время отсутствия. Впрочем, она была готова к лицемерию, к этой самой главной театральной маске, повсюду натыкаясь на свои прошлые неряшли-вые следы, которые, видимо, не особенно старалась подчищать за собой. Но ведь не таким же она была монстром, чтобы её, народную артистку, совсем не ждали в родном коллективе и даже от её портрета поспешили избавиться. Тут же возник другой вопрос: почему из всех актрис она выбрала себе в под-руги – по хвастливому уверению Янко – именно эту пошлую мещаночку, а попросту дрянь, разве она не видела её насквозь? От неё прямо воняет мус-кусным запахом коварства. Или потому и дружила с ней, что были они одно-го поля ягодки? Что общего у них могло быть? Наверное, раньше она не име-ла нынешнего обостренного нюха и зрения на людей, этого дара срывать самые искусные маски.
Варя слушала сорочью болтовни Вероники о последних театральных пос-тановках, в которых она играла главные роли, о любовных романах в труппе и чувствовала, что пробудившаяся было в ней, так называемая жажда, твор-чества постепенно угасает, выветривается, как аромат ночной фиалки сырым пасмурным утром. Она скользнула взглядом по соседнему столику со стан-дартным набором актёрского реквизита и вдруг увидела около зеркала цвет-ную фотографию в самодельной рамочке из фанеры, выпиленную лобзиком: молодой крепкий мужчина с грубо вырубленным лицом, в джинсах и в толс-товке, небрежно обнимал за оголённое плечо молодую симпатичную женщи-ну, портрет которой висел рядом с портретом Янко в фойе. Очевидно, это бы-ла вторая хозяйка гримерной Л. Цыплакова. Варя обратила внимание, что эта актриска чем-то отдалённо смахивает на неё, особенно укладкой тёмных блестящих волос. От жёсткого взгляда мужчины исходил отрицательный зна-комый заряд, неприятно смутивший её.
- Кто эти двое? – быстро спросила она, пренебрегая опасностью снова попасть в неловкое положение или вызвать к себе унизительную жалость.
Уже зная о постигшей подругу амнезии, Вероника всё равно удивились вопросу, даже слегка подурнела, чем напугала Самсонову.
- Ба, Варька, нешто ты и впрямь всё позабыла? Это же Любка Цыплакова со своим покойным хахалем Вовкой Жирковым, нашим артистом. Он приударял за ней и за тобой. Да и за кем он только не волочился. Но Любка сохла по нему, а ты его игнорировала. Это бесило Жиркова, распаляло ещё пуще. Любка на тебя даже с кулаками бросалась от ревности.
- Как он погиб? – с тем же беспокойством поинтересовалась Варвара. Фа-милия парня чем-то не понравилась, даже заставила поёжиться. У неё созда-лось впечатление, что Янко хоть и ждала этого вопроса, но он застал её врас-плох. Вероника потупилась и затем вскинула испытующий когтистый взгляд.
- Всё-таки вспомнила, что он погиб?
- Да нет, просто по лицу вижу, что умер он не своей смертью, – спокойно ответила Варвара, заметив, как пугливо расширились глаза у Вероники. Янко сложно вздохнула и сказала:
- Тёмная история. Хотя официальная версия следствия: несчастный случай. Его тело нашли на берегу реки, недалеко от деревни Зверёвка. Он сорвался с обрыва и ударился головой о большой камень, про который ходят в округе жуткие легенды. Непонятно, чего Жирков там вообще делал…
- Убийцу не нашли, значит? – Варе этот вопрос дался нелегко, хотя со стороны казалось, что вырвался он непроизвольно.
- Да почему ты так уверена, что это убийство?! – у Вероники прорезались глаза и голос матёрого сыщика, которого распирает торжество от сознания, что держит подозреваемого на крючке.
- Не верти хвостом, отвечай прямо! – рассердилась Варвара.
Напуганная властной интонацией, сдобренной ещё чем-то, исходившим от самой народной артистки, Янко резко сменила угол зрения на бывшую под-ругу и обнаружила перед собой другую Самсонову, почти незнакомую жен-щину, которую следовало избегать, ибо эта, новая, была по-настоящему опас-на, не ставила её ни во грош и презирала не на поверхности бабьего чувства, как она сама иных презирала, а в его вещей глубине, в зародыше. Ярость взы-грала в Янко, ненадолго, медленно отхлынула назад под напором пронзи-тельных глаз неизвестной Варвары, на которую заржавевшие крючки её вра-гов уже не действовали – она с них легко соскакивала, как слишком крупная рыба с мормышки. В ней чувствовались иные силы и возможности. Веронике ничего не оставалось, как покорно выложить ту правду, которую знала.
- Хотя следствие остановилось на несчастном случае, но сперва в деле были два главных фигуранта. Подозревали тебя и Любку. Неужели? ты и это забыла?
- Почему меня? – узким зелёным взглядом прищучила её Самсонова.
- Следователь дотошно опрашивал каждого из нас, всю труппу прошерс-тил, начиная с главрежа и кончая костюмершей. А я, дурёха, ради страха иу-дейска ляпнула, что была из тех последних, кто видел Жиркова ещё живым. Это случилось в такой же понедельник. Я шла в театр на репетицию и вдруг увидела, как с парковочной площадки выехала жирковская «шестёрка». В ней я заметила Вовку и очень знакомую женщину. Точно сказать, кто она, не мо-гу. Она сидела ко мне профилем, волосы почти закрывали лицо. Но, то была одна из вас: или ты или Любаша. Вовка ведь заставлял её укладывать волосы, как у тебя. Видимо, это его возбуждало, извращенца. Следователь ухватился за Любку, а тебя оставил в стороне. По-моему, он к тебе неровно дышал.
- Как его фамилия? – насторожилась Варвара.
- Да разве упомнишь! Хотя постой: какая-то смешная, связанная с ушами...
«Карнаухов», – поняла Варвара, но виду не подала и велела продолжать, будто вела допрос. Её начинал бить лёгкий озноб.
- Лишь потом я узнала, идиотка, что Любаня терроризировала не только Вовку-самца, но и его жену, с которой мечтала развести. Говорила той гадос-ти по телефону, открыто угрожала по пьяни. А Вовка не хотел разводиться, бил и ту, и другую. Любка, конечно, от всего отказывалась как от недоказуе-мого, но следователь поверил вдове. Маленько помариновал Любаню в СИ-ЗО, она свое алиби не могла подтвердить. Но потом, за шаткостью улик, её отпустили, а дело закрыли. Так что тебе, Варька, не надо бы встречаться с Цыплаковой в тёмном переулке, дойдёт до мордобоя. Скажу по секрету: она смотрела ту передачу «Жди меня», узнала твой замаскированный фэйс и за-ранее против тебя настроила всю труппу, даже главрежа Хмарского. Её сто-ронники поставили перед ним вопрос: или она, или мы...
- И ты, конечно, была в их числе, – едко ввернула Варвара. По глазам Вероники она поняла, что эту бучу затеяла сама Янко. Не дав ей благородно возмутиться, перебила: – Адрес вдовы знаешь?
- Откуда?!– сникла Вероника, чувствуя с испугом, что не может сопротив-ляться новой Самсоновой, которую невзлюбила сильней, чем прежде. – Спро-си у Евдокии Алексеевны, вахтерши, она про всех всё знает...
И тотчас прикусила язык, смекнув, что зря дала наводку на тетю Дуню: та, всеведующая, может знать о ней что-нибудь нежелательное, она её, Верони-ку, на дух не переносит. Стряхнув минутную заторможенность, внушённую недобрым взглядом бывшей подруги, она посмотрела на Варю затравленной росомахой: – А ты не боишься? – в голосе прорвалась зловещая нотка.
- Чего мне бояться? – вздрогнула Варвара, и этот нутряной вздрог не ускользнул от цепкого взгляда Янко. Она с хищным плотоядием облизнула вульгарно намазанные сердечком кроваво-красные губы.
- Сама догадайся, подруга… Может обернуться так, что сразу всё вспомнишь... невыгодное для тебя... Какой смысл Любке убивать того, кого так любила. А вот ты его ненавидела, от меня не скроешь. – Голос Вероники напитался гневливой хрипотцой, и она сглотнула комочек секундного торжества: и мы не лыком шиты, колдунья. Даже кончик её вздёрнутого носа ещё сильней заострился.
Самсонова вспыхнула и быстро поднялась со стула. При виде затаённого
мстительного ликования на круглом лице Янко её охватила злоба. В угрю-мых стенах театрального здания, в подвале которого граф Панин когда-то вырвал клок бороды у бунтовщика Пугачёва перед тем, как отправить его в Белокаменную, она будто опять возвратилась на время к себе, оставленной на целый год под завалами разрушенной памяти.


Журнал "Литературный Ульяновск",
3 сентября 2009 г.