Из биографии. Детство

Стали годы намного короче,
Зимы снежные  много длинней,
А бессонные зимние ночи
Досаждают мне вьюгой своей

Как-то черною ночью унылой,
Когда кажется жёсткой кровать,
Я решил, что как будто бы в силах
Своё детство теперь описать

Но порой не рифмуется дата,
Не подходит размера оков,
Биографию трудно упрятать
В непослушные строки стихов

Всё ж окончил я труд, слава Богу,
Написал о прошедших  годах,
И, прошу вас, судите не строго,
О моих непослушных стихах…

Мои деды и бабки – крестьяне,
Из больших старорусских семей.
Православные все христиане,
Народили помногу детей,

Испокон веку землю пахали,
Заниматься иным – не с руки,
В божьи праздники – водку пивали,
В общем, жили как все мужики

Был рождён недалёко от Луги
Окрещённый Иваном отец,
Там, где водами плещет в округе
Светло озеро – Череменец

Дед Владимир во время реформы,
Что Столыпинской ныне зовут,
Сам, реально, а не для проформы,
Предпочёл независимый труд,

Добровольно покинул общину,
Вызвав тем пересуды в селе,
Захотел гнуть упрямую спину
На своей, а не общей земле

Рук рабочих тогда доставало,
Было где развернуться плечу,
Ребятишек рождалось немало,
Берегли дорогую свечу,

Об абортах ещё не слыхали,
Дед и бабка за жизнь, без затей,
Восемнадцать родив, воспитали
Аж одиннадцать взрослых детей

До кровавого чёрного пота
Дед по матери старой моей
На земле Ярославской работал,
Воспитал и взрастил шесть детей

Мы не виделись в мире богатом,
Ничего непонятного нет:
От холеры в далёком двадцатом
Умер старый по матери дед,

А второй дед с обидою злою,
В тех далёких тридцатых годах,
Не спешил расставаться с землёю
И безвестно пропал в лагерях

Над глупцами  смеясь, привирая,
Обещая всем благостей воз,
Завлекая малиновым раем,
Вскоре  прочих согнали в колхоз

Из-за вольной разливистой Волги
Как-то раз моей матери мать
На неделю – совсем ненадолго –
Приезжала меня повидать

Я её не запомнил, конечно,
Всё мелькает как в розовом сне,
Лишь платочек белёсый навечно
Почему-то остался во мне

Я, наверное, не виноватый,
Не работает память у крох,
Подсчитал я потом, что тогда-то
Мне ещё не исполнилось трёх

Но запомнил я бабку иную,
Что отца моего родила,
Духом сильную, немолодую,
И хозяйство сурово вела

Было ей в те года семь десятков,
Время горькое, время войны,
Время проторей и недостатков,
Когда сила и воля нужны

Несмотря но преклонные лета
И болящей ноге вопреки,
Её сильного авторитета
Береглись сыновья-мужики…

Мой отец прожил жизнь не кривую,
Рисковал головой на кону,
«Вольнопёром» на ту, мировую
Добровольно ушёл на войну,

Председатель рыбацкой артели
И учитель в соседнем селе,
Был всегда непременно при деле,
Ел недаром свой хлеб на земле

Моя мать, молодою девицей,
То же рано покинула дом,
Поселилась в тогдашней столице
И жила постоянным трудом

Революции страшные годы,
Уведя от родимых ворот,
Поманив сновиденьем свободы
Их забросили в водоворот

Я родился при строе советском,
На теперь уж «счастливой» земле,
В бывшем Царском, теперь уже Детском,
По названию только,  Селе 

Вскоре с Пушкиным мы распрощались,
Мне тогда лишь исполнился год,
И близ Вырицы обосновались,
Новой жизни начав оборот

Тут сошлись содержанье и форма:
Наверху голубой небосвод,
Место дачное, Третья Платформа
По пути на Кирпичный Завод

У дородной хозяйки – эстонки  -
Девять метров квадратных всего –
Сняли маленькую комнатёнку,
Лучше так, чем совсем ничего

В дом весной приезжали на лето
Две давно уж знакомых семьи
Все поклонники солнца и света,
Там ровесники были мои:

Мальчик  Бобка, а девочку звали
Просто Лидой. Втроём, без затей
Мы весенними днями играли,
Что потребуешь с малых детей?

Мы играли в пятнашки и прятки
И, не чувствуя будущих бед,
Спозаранку, с утра, без оглядки
Разгоняли наш велосипед
 
Как-то Бобка, проказник – мальчишка,
С полки ножницы острые взял,
Но увлёкся пожалуй что слишком
И меня догонять побежал

После полушутливой погони
И сейчас, уже к старым годам,
У меня на раскрытой ладони
Словно память – малюсенький шрам

Мы росли без нужды и заботы,
Мы смеялись, играли и вот
Спутал взрослых мечты и заботы
Сорок первый решающий год

Солнце ярко светило по крышам,
Над посёлком покой, тишина,
Я в то утро впервые услышал
Непонятное слово – «война»

Меня долго терзала обида,
Что собрав все игрушки, назад
Вмиг уехали Бобка и Лида,
Не прощаясь со мной, в Ленинград

Наши детские связи распались,
Я не знаю, что стало в конце
Потому что они оказались
В Ленинградском блокадном кольце

На исходе тяжёлого лета
Мой родитель ушёл воевать,
Я хотел вам напомнить:  при этом
Ему было уже сорок пять

Самолёты летали всё ниже,
Все с крестами – уже не свои,
А война подходила всё ближе,
Вот под Гатчиной где-то бои

Там, по слухам, враги окружили
На болотах военную часть
В сентябре – даже нам не сообщили –
Вдруг исчезла Советская власть

Трое суток без власти мы жили,
Пролетели три дня как один,
Люди сразу, с утра растащили
Близстоящий большой магазин

Вскоре новые дни наступили,
Заменив тот безвластный пробел,
На столбах объявленья гласили:
За малейший проступок – расстрел

А с Октябрьских, с той памятной даты,
Из болот, из-за края земли
Истощённые наши солдаты
В плен сдаваться на Вырицу шли

Их держали открыто, без крыши,
За колючкой, где смертная тень,
Я, конечно,  не видел, но слышал –
Умирали десятками в день

Впереди ни какого просвета,
Здесь у  нас не имелось родни,
Вскоре в осень военную эту
Наступили голодные дни

Мать запасов съестных не имела,
Оставалось одно – умирать
И она злой зимою сумела
На деревню под Лугу бежать,

В ту деревню, забытую Богом,
Где отца проживала родня,
Взяв с собою пожитков немного
И тащила на санках меня

Помню зимнюю эту дорогу
И бредущих усталых людей,
Впалых глаз опустевших тревогу,
Трупы павших больных лошадей

Что тогда близ дороги лежали,
Но без мяса, один лишь скелет,
Люди мясо давно ободрали
И забросили кости в кювет

Ночевали в попутных деревнях,
Там нетрудно ночлег отыскать,
Ещё в силе обычай был древний =
Поздних путников на ночь пускать

Наконец – то, на пятые сутки,
Одолели остаток пути,
При морозе, метелице жуткой,
Мы сумели до места дойти

Стылым вечером, в мой день рожденья,
Привезла меня к бабушке мать,
Позади все дороги, волненья,
В этот день мне исполнилось пять

У околицы старой деревни,
В аккурат по пути на погост,
Где над речкой построен был древний,
Только чудом державшийся мост,

Посторонь от других, на отшибе,
Небольшая стояла изба,
Ей теперь у реки на изгибе
Доживать предстояла судьба,

Бывший хутор, стоял одиноко,
Но столкнула судьба под откос,
И затем в тех тридцатых далёких
Перевезен в деревню, в колхоз

Он с большой русской печкой в серёдке,
Однокомнатный дом, шесть на шесть,
Люди жили как в бочке селёдки,
Как они помещались, Бог весть

В доме том, моя мать вспоминала,
Жило больше десятка детей,
В нём большая семья  воспитала
Двух девчонок и восемь парней

Как сейчас вижу дом невысокий,
Все жильцы в нём знакомы с сохой:
Дядя Федя, бобыль одинокий,
Дядя Митя, вдовец молодой

Всю-то жизнь на земле проработал
Дядя Федя, типичный мужик,
Разбирался в отёлах, в окотах,
К жизни сельской с измала привык

Одиноко дожил до могилы,
Не имел ни жены, ни ребят,
Лет, на вскидку, тогда ему было,
Не уверен, но за пятьдесят

Дядя Митя, ещё безбородый,
Восемнадцати юных годов,
Был типичной мужицкой породы,
Дочь имел, ну а сам уже вдов

Тётя Паша, былая монашка,
От грехов она в пустынь ушла,
Но, однако, случилась промашка,
Власть монахов терпеть не могла,

Все обители быстро закрыла
Пролетарскою твёрдой рукой,
И деваться уж некуда было –
Тётя Паша вернулась домой,

Где старейшина жизненной нити
Марь Гавриловна бабка моя,
Годовалая дочь дяди Мити,
А теперь ещё мама и я

Был ещё дядя Петя, женатый,
Он отдельно от бабушки жил,
Лет под сорок, высокий, усатый
И троих ребятишек растил

По болезни какой-то не взяли
С мужиками его на войну,
И проклятия в спину шептали
Бабы, это поставив в вину

Недалёко, в соседнем селеньи,
Тётя Надя с семьёю жила,
Голосистая, славилась пеньем
И троих сыновей родила

Одолев непростую дорогу,
Мы пришли в этот родственный дом,
Как ни как, но к родному порогу,
Стали жить в тесноте всемером,
 
По пять метров всего человеку,
Посредине – огромная печь,
О просторе не знали от веку,
Лишь бы было местечко прилечь

А в деревне весною нежданно
Загулял тиф  сыпной иль брюшной
Может это покажется странно,
Но точнее не помню какой

Бабы тихо кричали и выли,
Путь на кладбище скорбен и прост,
Каждый день мертвецов проносили
На плечах, через мост, на погост

Смерть держала людей на примете,
А сама продолжала гулять,
По весне умер наш дядя Петя,
Тяжело заболела и мать

Всё весною становится краше,
А для нас всё темней и темнеё,
Мать болела и уж тётя Паша
Отходную читала над ней

Я, однако, не стал сиротою,
Не пошла моя жизнь под откос,
Мать поправилась поздней весною,
В стороне оказался погост

В той деревне, в малюсенькой хатке,
Завершив своей жизни тупик,
В беспросветной нужде, недостатке
Отошёл одинокий старик

Поделили тут скарб небогатый
Поселяне – соседи сполна,
Только старая ветхая хата
Оказалась совсем не нужна

Мать решила использовать случай,
Чтобы больше родню не стеснять,
Посчитала, что так будет лучше,
Если ей эту хату занять,

И как раз накануне Покрова,
Взяв на плечи пожитки,  пешком,
Стылой осенью сорок второго
Мы ушли в этот старенький дом,

Однокомнатный, метров двенадцать,
С русской печкой, «буржуйкою» в нём,
Нам немало пришлось постараться,
Чтоб обжить этот маленький дом

Паклей мать конопатила щели,
Устилала соломой чердак,
Мы латали полы, как умели,
Лишь бы  только прожить кое-как

Вечерами, во тьме, полусонный
Я до позднего часа не спал,
У «буржуйки» стены раскалённой
Предстоящего ужина ждал

Покидал я избу очень редко –
Погулять–то всегда был бы рад,
Да пальто – как рыбацкая сетка,
Состояло на треть из заплат

Но в апреле зато, по распутью,
Когда землю согреет весна,
Ручейков пробегающей мутью
Я всегда наслаждался сполна

И дружок у меня появился –
Нас связала приятельства нить,
Я с ним накрепко, вечно сдружился,
Нас, бывало, водой не разлить,

Были мы словно пальцы в ладони,
Наша дружба – почти идеал,
Мой  сосед – паренёк Колька Сонин
Закадычным товарищем стал

Мы гуляли по барскому парку
(Он остался от прежних времён),
Ну а в полдень, когда было жарко,
Опускались с горы под уклон,

И влекла нас тропинка кривая
Меж хлебами в тот дальний конец,
Где на солнце волною играя,
Блещет озеро Череменец

Там руками ловили налимов
И бродили, засучив штаны,
Словно нам от богов невидимых
Были счастье и вечность даны…

Возле парка стоял в отдаленье
Бывший барский, помещичий дом,
Всё живущее в нём населенье
В те года было пришлое в нём

Всех их с места родного согнала
Из-под тёплого крова война,
Душу чью, не стыдясь, исчерпала
Беспощадно, до самого дна

Мужики с беглецами не знались,
Не хотели жить с ними в ладу,
Ну, а может быть, просто боялись
На себя вдруг накликать беду

На задворках дворянского дома
Сад фруктовых деревьев стоял,
От набега мальчишек, погрома
Ваня Бешеный их охранял

Я и Колька порой ожидали
Когда Ваня уйдёт на обед,
Набегая на сад, набивали
Себе пазухи сортом «ранет»

Светит жаркое солнце, природа,
Все себя почти вольно вели,
Но весной сорок третьего года
Немцы в нашу деревню пришли

Они сразу в домах поселились,
А хозяева в горе, слезах,
Недовольные скромно ютились
В ригах, банях, сараях, хлевах

Немцы долго в деревне стояли,
Но пока что не делали зла,
Их коней ребятишки купали
В речке, что за деревней текла

Я завидовал этим мальчишкам,
К коновязи и нос не совал,
На заборе сидел, как мартышка,
А в душе на коне гарцевал

Немец старый седой и небритый
Подозвал к себе пальцем меня,
И с улыбкой, прямой и открытой,
Усадил на загривок коня

Я сидел, приключеньем довольный,
Отряхнулся мой конь, я упал,
А солдат, усмехнувшись невольно,
Мол, за гриву держись, показал

У себя, на далёкой чужбине,
Он, наверно, крестьянином был.
Многодетен. По этой причине
И чужих ребятишек любил

Под Октябрьские, в позднюю осень,
Мы проснулись от частой стрельбы.
Ожидали, однако, не очень
Мы такие «подарки» судьбы

Мать бросалась к окну то и дело,
Где-то русский послышался мат,
 За окошком чего-то горело,
Звонко лопались взрывы гранат

И стреляла немецкая пушка,
Не увидишь ни тех, ни других.
Я за печкой лежал. Вся избушка
Сотрясалась от взрывов глухих

Уже за полдень только узнали –
По деревне пронёсся «трезвон» -
Партизаны сегодня напали
На деревню, на  ИХ гарнизон

У церковной незапертой двери
Партизаны лежали. Их два.
А какие у немцев потери
Достоверно не знала молва

Впрочем, были у немцев потери:
Погорела конюшня, а в ней
В суматохе сраженья сгорели
Семь десятков немецких коней

Вся деревня собралась дружиной
Через день по уходу врага,
И пошла за немецкой кониной,
В общем, брали быка за рога

Много конского мяса набрали,
Только нечем, вот, было солить
«Соли нету, конину завялим,-
Говорили,- нам зиму прожить!»

Мы питались немецкой кониной,
Как в двенеадцатом годе француз,
И одно лишь сказать не премину –
Что она неприятна на вкус

У стены старой дедовской хаты,
Где висел дяди Феди кожан,-
Не взорвалась,- лежала граната,
Видно, бросил её партизан

Я напомню, в избе жили немцы,
Обитала в амбаре семья,
Их прогнали в туда чужеземцы,
Люди пришлые в наши края

Не промолвив ни слова привета,
Лет под сорок, ни молод, ни стар,
Сам в мундире мышиного цвета,
В полдень немец явился в амбар

Немец выбрал из всех дядю Митю,
И, ткнув в грудь ему грязным перстом,
Угрожая кровопролитьем
Поманил за собою: «Ком, ком…»

Он похлопал по автомату,
Ввёл дрожащего дядю в наш дом,
А потом указал на гранату,
Вышел за дверь и встал под окном

Дядя взял ту гранату рукою,
Перед ним промелькнул ад и рай,
И, неся её перед собою,
Через крышу швырнул за сарай

Не взорвалась стальная граната,
Да, видать, неисправна была,
Но потом, через годы, когда-то,
Дяде множество бед принесла

Через день после памятной даты,
Когда ветер по-волчьи взвывал,
Из деревни чужие солдаты
Собрались и ушли в Красный Вал

И тогда вслед тем партизаны
Шли сюда, самогонки попить,
Приходили зализывать раны
И немного под крышей пожить

Наша хата удачно стояла –
У деревни на самом краю
И у нас партизаны сначала
Выставляли охрану свою

Тут обзора – на три километра,
Всё за озером здесь на виду
И дозоры со скоростью ветра
Отводили лихую беду

Если немцы вдруг с нашего края
Всею силой вступали в село,
Партизанская сила хмельная
Уходила, фашистам назло

Раз, внезапно, по первому снегу,
Немцы снова в деревню пришли
И колёса у них на телегах,
Так что, видно, саней не нашли,

Возле церкви на площади встали,
А оттуда пошли по дворам,
И коров,  и овец позабрали,
Порубили всем шеи курям,

Побросали их быстро в телеги
И умчалися. Жизнь не нова,
Совершала такие набеги
В старину на деревни Литва…

Вот послышался гул отдалённый,
Пробудилась от сна тишина,
Мы решили, что определённо
Это к нам приближалась война

Чтоб избегнуть сраженья изнанки,
Деревенский совет стариков
Порешил: нам устроить землянки
И укрыться в лесу от врагов

Всё слышней и слышней канонада,
Всё отчётливей гул по утрам,
Это фронта стальная громада
Каждый день приближается к нам

В феврале, ночью мрачной и тёмной,
Кто-то резко в окно  постучал
Ветер плакал собакой бездомной,
Снег колючий позёмкой шуршал,

Из-за старой цветной занавески
Как распаренный ивовый прут,
Прозвучал голос жёсткий и резкий:
«Собирайтеся, немцы идут!»

За рекой, сквозь завесу метели,
На недолго мелькнув там и тут,
Огоньки в отдаленьи блестели –
Это немцы колонной идут

Похватав кой-какие пожитки
И одев меня наскоро, мать
Враз махнула рукой на убытки,
В лес пустилась, в землянки бежать

Затаилась деревня, вступила
В неизвестную всем полосу,
Описать постараюсь, что было
В дни, когда мы сидели в лесу

Спали в очередь, прямо на нарах,
Спали в очередь и на земле,
Много лучше бывало в амбарах,
Когда немцы стояли в селе

Одна баба явилась с козою
И смотрела на ясном глазу –
Что поделаешь с бабой глухою –
Ну, прирезали эту козу

Первый день преспокойно всё было.
Тишина. Будто нету войны.
Будто наши и ихние силы
Спят и видят спокойные сны,

А потом началась канонада,
И на многие вёрсты слышна,
Разразилась военная страда,
Показала изнанку война

Бой трёхдневный прошёл стороною,
От разрывов звучал тарарам,
И, конечно, случалось порою
Залетали снаряды и к нам

Я, однажды, чуть–чуть не попался,
Там, к моей несравненной беде,
Где-то рядом снаряд разорвался,
Когда я выбегал по нужде

Недалёко за лесом стояла
Батарея у немцев- врагов,
И три дня непрерывно стреляла
Поверх наших пригнутых голов

Доносило порой речь чужую,
Правда, голос чуть слышно звучал,
«Файер, файер!» - команду глухую
Офицер непрерывно кричал

Раз пришли три немецких солдата,
В их глазах – неприкрытая злость,
Мы боялись, что кинут гранату,
Но, однако, ничто, обошлось

Трое суток снаряды летели,
 Трое суток пылала война,
Мы, как мыши в землянке сидели,
Наконец-то пришла тишина

На разведку ходили два древних
Старика, а пришли, говорят:
«Не везёт, нынче немцы в деревне,
Повернулась фортуна назад…»

Ну, а после, почти две недели,
Покоряясь смертельной игре,
Мы тихонько в землянках сидели,
Притаившись как мыши в норе

Уже взрослым узнал из газеты,
Что примерно лет тридцать назад,
Исполняя свой долг, в месте этом
Окружённый, погиб разведбат

В одну ночь завывали метели,
Но внезапно с небес грянул гром –
Сразу  тучи везде посветлели –
Загорелись деревни кругом

Поразведать, к деревне замыслил
Утром ранним пробраться старик,
Вдруг связисты Советские вышли,
Связь тянули они напрямик

Мы обратно в деревню вернулись,
Погорела деревня дотла,
И увидели, что вместо улиц
Головешки одни и зола

Было в этой деревне когда-то
Ровно восемь десятков дворов,
А осталось на скорбную дату
Только пять не сгоревших домов

Наша хата осталася целой,
Сберегла её  как-то судьба,
Не по нраву судьбе ошалелой
Доживавшая старость изба

И ещё раз – известное дело –
Свой судьба отдавала должок –
По-соседству изба не сгорела,
Где жил мой закадычный дружок…

С пепелища родительской хаты-
Благо год его уж подошёл-
Дядю Митю забрали в солдаты,
Неча за спины прятаться, мол

Тише рокот боёв доносило,
Артиллерия глуше слышна,
И на запад от нас уходила
Тихой сапой большая война

После боя остались «награды» -
Их нетрудно бывало найти,
Порох, мины, гранаты, снаряды
Оставляла война на пути

Кое-что не по-детски мы знали
Про гранаты различных систем,
По калибру снаряд различали,
Нам в то время исполнилось семь

Сколько десятилетних мальчишек,
На задворках, тайком от семьи,
Проявив любопытства излишек,
Вмиг окончили годы свои

Мы гранату одну подобрали,
Стал гранатой по камню стучать
Колька. Бабы толпой набежали,
Прибежала, вся бледная, мать

В те года обратил я вниманье,
Мне не раз удалось услыхать,-
Очень уж не хотели селяне,
Что б колхозы вернулись опять,

Окружали они офицеров
И один задавали вопрос,
Задавали с надеждой и верой,
Будет ли восстановлен колхоз?

Вдруг по лицам, по взглядам, по вздохам
Я ребячьим умишком усёк
И усвоил: колхоз - это плохо,
И надолго запомнил урок

А однажды, весенней порою,
Через несколько лет, наконец,
На года уведённый войною,
Отыскался живым мой отец

Он, ведомый военной судьбою,
Голодал, в окружении был,
И холодной осенней  порою
В октябре через Свирь переплыл

Питкярантой и Тихвином  между
Он три года провоевал,
А теперь, без особой надежды,
На деревню письмо написал

Моя мать, получив эти вести,
Захотела вернуться назад,
Ей уже не сиделось на месте,
Хоть я был не особенно рад

Люди взрослые – словно младенцы,
Их домой потянули сердца,
Впрочем, многие переселенцы
Возвращались в родные места

Вот пришла попрощаться Маруся,
Что с детьми в барском доме жила,
Мол, домой собралася вернуться,
А ведь там ни двора, ни кола

Из-под станции Мшинской бежала,
Жизнь бродячую долго вела,
Побиралась в пути, голодала,
Но, однако, детей сберегла

На ней ватник защитного цвета,
И, наверно, с солдатской ноги,
Подаяньем добытые где-то
Не в размер «кирзачи»-сапоги

На разрушенной станции Луга
Мы грузились в товарный вагон,
Нашей жизни нелёгкого круга
Начинался обратный разгон

Жизнь опять оборот завершала,
Мы на Вырицу едем теперь,
Предстоит начинать всё сначала.
Я глядел в приоткрытую дверь:

Обгорелые стены вокзала,
Вверх колёсами старый вагон,
Увидал по пути я немало,
Всё одно – на любой перегон

Мы на Вырице – Третья прлатформа,
И живём в том же доме опять,
Посадили картофель – для корма,
Семена привезла сюда мать,

Только нету эстонки – хозяйки,
Подалася в родные края,
Это так, или может быть байки,
Не узнаю теперь уже я

Мать ходила пешком на работу,
До неё больше часу пути,
За день надо, по ровному счёту,
Километров с десяток пройти

Я, в душе проклиная порядки,
Приносил по корзине грибов,
В огороде пропалывал грядки,
Заготавливал хворост для дров,

Разжигал непослушную печку,
Воду днём от колодца таскал,
Мел от сора тропинку к крылечку
И по карточкам хлеб получал

Постепенно закончилось лето,
И забот, и игры кутерьма,
И меня, семилетнего шкета,
Заключила под стражу зима

Как случалось и прежде, и ныне,
Не ходил я зимою гулять
По одной неизменной причине –
Нету зимней одежды опять

Мать со мной занималась зимою,
И читать и писать я умел,
Для меня это было игрою,
Получалось само, между дел

Как-то раз, ранней, светлой весною,
Недалёко от марта конца,
Получили почти деловое
Треугольник – письмо от отца

Он писал, что нас ждёт в Сортавале,
И, так как он уж стар для войны,
То его демобилизовали,
В чём своей  он не видит вины,

И подробно описывал сложность
На чужие квартиры смотреть,
И писал, что имеет возможность
Свой, единственный дом заиметь

Он писал, что вот здесь, в Сортавала,
Не гремели большие бои,
Их возможность уже миновала
И что финны отсюда ушли,

И что здесь почти нет населенья,
Он зовёт поскорей мою мать,
Чтобы именно здесь, без сомненья,
Подходящий домишко занять

Мы на трудности не посмотрели,
И собрались к недели концу,
А под вечер, шестого апреля,
Уж приехали в город к отцу

Здесь учиться пошёл я в апреле,
Так сказать, первый раз в первый класс,
В школе лето всё мы просидели,
Ведь учили до осени нас,

Так как школу открыли зимою,
Отличалась она от всех школ,
Заниматься осенней порою
Я без летних каникул пошёл

В той весёлой ребяческой гуще
Незаметно прошли десять лет,
В новой жизни, размерной, текущей
Ничего необычного нет…

После этих военных событий
Дядя с бабушкой в землю ушли,
Оборвались все связи и нити,
Что в деревню под Лугой вели

Нет, не все оборвалися нити:
Вот письмо и оно говорит,
Что вернулся с войны дядя Митя,
Однорукий солдат – инвалид

Ровно билося сердце солдата,
Повезло, наконец-то, ему,
Но дефектная в прошлом граната
Привела его прямо в тюрьму

Власти ль местные тут виноваты –
Мол, измена на каждом шагу,
Но историю с прошлой гранатой
Посчитали за помощь врагу,

Толь сказались тут мести порывы,
Иль сошлось сочетанье планет –
Суд гуманный наш и справедливый
Дал ему лагерей десять лет…

С этих дней, беспросветных и тёмных,
Пронеслось шестьдесят с лишним лет,
Лет лихих, непростых, переломных,
Я и сам уже древен и сед,

Мне остался кусочек дороги,
Борони меня Бог и спаси,
Все несчастия, боли, тревоги
Отведи от великой Руси
               Апрель – июнь 2010 г.