Очерк об огненном моторе

 

   Я знал Ватрушева пару мимолетных лет, посему мой Ватрушев фигура отчасти измышленная.
В бытность мою подростком, мы изредка общались, разбавляя сигаретный дым дешевым пивом,
которое в свою очередь разбавляли ни к чему не обязывающей болтовней.
  Был он коренастый, здоровый бычок, нравился троечницам и водил дурные компании.
Бывало, стоит за рефрижераторной будкой и красуется перед отрядом себе подобных. Хулиганы
 берут его на слабо… и раз! Он откупоривает бутылку «Балтики» штопором передних зубов.
Сплевывает кровь, показывает нам сколотые резцы и глядит героем.
  Я когда - то мечтал стать, нет, не Ватрушевым, слепком фигуры Ватрушева. Вобрать в себя его
смелость, его необузданный и наивный вандализм, наконец, его медвежью самость.
Но Ватрушевым я не стал. Не хватило духа…
  Все мыслимые безумства, которые я вознамеривался провернуть, произрастали из него как
щетина, украшавшая его пастушье лицо ежедневно. Мой бунт оставался при мне и изводил
меня на манер вздувшегося фурункула, от которого я по малодушию не мог избавиться, помня о
крови и боли.
  В сумерках летней окраины он мог сражаться на розочках, получив рану. Утром
проснуться в компании двух лепных девиц похмельной наружности. К полудню написать
матерную поэму, а вечером бегать голым по историческому центру и показывать «ежика».
  Смерть наступала ему на пятки. Она взирала на его бронзовый профиль с пожелтевших стен
милицейских участков, которые я из солидарности посещал вместе с ним. На фотоснимках
неопознанных кадавров она повторяла ледяным шепотом: Я иду…
  Помню, первый раз его приняли, когда он с подельниками, в пыльной духоте апрельского
Воскресенья, с шумом изливал содержимое мочевого пузыря на двери районного военкома.
Дорогой на эшафот последовали потерянные часы назиданий, и кульминацией - оглушительные
пощечины пожилой матери, избившей его прилюдно. Той весной ему едва исполнилось
двенадцать…
  Ватрушев стремительно набирал обороты и с припадочной яростью истощал свой огненный
мотор, укрытый сердечной мышцей. Житие его уподобилось картежным играм, где на
цветном картоне проступал Ее лик и в устах пиковой дамы приглушенно бился лед: Я иду…
 
  Голубой бронемобиль Ватрушев приметил, когда ему стукнуло шестнадцать.
Зачиналось весеннее утро. Он возвращался домой с ночной вакханалии и безучастные лучи
сибирского солнца насквозь просвечивали броню кожи, обнажая жалкое и понурое нутро. 
  Вдруг в мерцающей периферии дорожного полотна показался быстро приближающийся
цилиндр. Тело двигалось по шоссе горизонтально и вскоре проступило темно- синим
фургончиком. Автомобиль резко встал у задних ворот здания Главпочтамта, где двое
короткостриженных мужчин в сизой униформе внесли в двери почты два уплотненных
пакета. Спустя полминуты они вынесли из тяжелых дверей пару идентичных предметов,
стремительно захлопнули дверцы фургона и были таковы.
  Ватрушев сидел на скамейке в сквере напротив и вдыхал сигаретный дым. Перед ним
разыгралась будничная сценка, из разряда тех, которые проносятся, перед глазами, не оставив
в памяти ни малейшего следа. Но был один момент. Очень важный момент.
  На уплотненном пакете была напечатана фотография.
Кареглазая femme fatale, с рыжеватой бронзой волос, окаймляющих  лицо ледяной красоты.
Стоп кадр. И ее левый глаз игриво подмигнул изумленному Ватрушеву. Очарованный сидел
он на жестком крашеном пне, не замечая, как Солнце подплыло к зениту. И только обрушившийся
на череп ливень вывел его из лабиринтов сладостного забытья.
  На следующее утро на город опустился туман. Воздух был промозг, тротуар тосклив.
Ватрушев опаздывал на урок, но сегодня алгебраические алгоритмы мячиком отскакивали
от стен воспалившегося сознания. Он думал о других Вселенных. Незаметно для себя он
отклонился от тропы, ведущей в квартал с багровеющим параллелепипедом школы, и,
влекомый незнакомой силой, зашагал к березовому скверу, разбитому у стен Главпочтамта.
  Вчерашняя сцена повторилась с точностью галлюцинации. И стрела, выпущенная дважды,
безжалостно засела в пламенеющем моторе Ватрушева. Так продолжалось неделю. В течении
которой неотступное желание разгоралось в горне раненого хулигана. Разработать виртуозный
план, который приведет к обладанию заветным пакетом. Что в нем? Исток жизни?
Живительные воды или денежные купюры? – Не важно, он будет моим, и точка! – поклялся
перед собой искрящийся от наваждения Ватрушев.
 
  Заостренный стержень бурой кирки входит в податливое темя … шмяк! И застревает.
Деревянный дергает за рукоятку – бесполезно. Вошла в череп и сидит как влитая.

  Ватрушев говорил сбивчиво, иногда переходя на скороговорку:
- Машина прибывает в семь… два пакета… в каждом по пять миллионов… два охранника,
вооружены табельным оружием, у каждого предположительно пистолет ОЦ 21 «Малыш»,
имеется рация… наводка – чистяк… каждому по три тридцать… Все!
  Их было трое. Ватрушев, Деревянный, и Сталинской. Вопросы исчерпались за минуту.
Сговорились на вторник. Все.
 
  Стоп - кадр. Земляничный рассвет льет привычный сок на галеты новостроек. Появляются
стрекозы, припекает. В воздухе вспыхивает бирюза. Уносится крыльями и тухнет. Город оживает
– пора!
  Цилиндрический предмет неотвратимо приближается по смоли дорожного полотна. Замирает.
Раскрывается. Рысью к нему подбегают трое. Чистые клоуны! Пластмассовые тигриные маски на
детских лицах, подержанные пальтишки, значки со свастикой. Все плотны. У верзилы - рабочая
кирка.
  Стоп - кадр. Выпущенные пули прошивают пальтишко Сталинского, оставляя клюквенные
ручейки. Он ломается ивой как от ветра. Деревянный опускает острие кирки на стриженое
темя … Штурм крови… заложило уши.
  Ватрушев бежит с пакетом. Позади шум, нарастает паника, режут нервы апокалипсические
сирены.  Молнией по скверу, рывок в спасительные кусты. Из открытых окон укоряют
стариковские взгляды… Наконец тесный проулок… и хрущевка Анечки.
 
  Лунный свет заливал тусклый эбонит неосвещенной комнатки серебристым презрением.
Анна в наполовину сползшем японском халате тонула в ворсе обтрепанного кресла.
Стены пораженчески заполнял блатной рык карманного Мейстерзингера: О, фраера, о, фраера!
Повсюду на ковровых квадратах блестели карие глаза. Настенные пин - ап плакатики
листьями кувшинок усыпали пол, погребя под собой то, что когда то было Ватрушевым.
  В очередной раз, отхлебнув из горлышка, он безвольно уронил узловатые руки…  Она говорила
по-французски и Ватрушев понимающе кивал, интуитивно понимая Ее.  Вот Она ласково
подмигивает и улыбается так тепло! По размякшему телу волнами разлилось тепло и за окном
зашепталось утро.

  В тюрьме Ватрушев стал взрослым и скучным. Да к тому же пошло подхватил туберкулез.
Видел его недавно на променаде. Дородный и серый жлоб. Фабричная жена и сын. Дальше
можно не продолжать… Напишу лучше о себе. Вот, грозный Ватрушев, мечтавший пасть в
пьяной драке, пасть от романтического ножа… Тихо гниет в кирпичном Аиде муниципального
общежития. Стонет как презренный, выхаркивая ртом частички легких… Сила, могущая в былые
времена гнать тучи, способные каплей повергать лошадь… Где ты?
  А вот я, пишущий утверждая подвальную самость… Ну что ж, смейтесь если вам будет угодно.
Я не возражаю.